Уже были разосланы вестники по всей Эрец-Исраэль. Всюду, где они появлялись, слышались плач и причитания, но иврим знали, что сразу после дней траура, прежде всего, будут выкуплены пленные иврим, попавшие в рабство. Для выкупа разрешалось использовать все пожертвования, собранные в Храме, а если их не хватит, то в первую очередь необходимо вызволить из плена женщин. Затем по случаю смерти первосвященника будут помилованы все осуждённые, кроме "уводящих с пути" – тех, кто подстрекал народ к идолопоклонству. Они были единственными преступниками, к которым запрещалось проявлять сострадание. И наконец, после смерти первосвященника откроют города-убежища, чтобы те, кто в них скрывался – иногда годами – безбоязненно возвратились домой. Таких городов было шесть: три по одну сторону Иорадана и три по другую. Кроме них у левитов были в Эрец-Исраэль ещё сорок два маленьких поселения-убежища. Их тоже должны будут открыть.
Шломо усадили между Азарией и пророком Натаном. Пока Азария выслушивал соболезнования гостей, старый Натан тихо разговаривал с королём Шломо.
– Ты помнишь, каким по нашим обычаям должен быть первосвященник иврим?
– Помню. Мудрым, праведным…
– А ещё?
– Рослым, приятной внешности. Разве есть к нему ещё какие-то требования?
– Он должен быть богатым, – улыбнулся пророк Натан, – чтобы никто даже не пытался его подкупить. И ещё я учил вас, что первосвященник обязан держаться с достоинством, а народ должен выказывать ему почтение.
Мужчины из рода Цадока как будто самим Господом были созданы первосвященниками: высокие, широкоплечие, с гладкой кожей, длинными, пепельного цвета волнистыми волосами, со степенной походкой, при которой опора на посох была излишней, но как бы добавляла этим сильным людям идущую из глубин земли мощь. Все они обладали приятным глубоким голосом, говорили внятно, и послушать, как первосвященник читает Священный свиток, приходили в Храм паломники из далёких от Ерушалаима мест, иногда даже из наделов Ашера и Нафтали. Слуги, умащавшие родных Цадока ароматическими маслами, уверяли, что у тех светятся тела. Когда первосвященник или его сыновья входили в помещение, беседа прерывалась, люди поднимались с мест и в восхищении произносили хвалу Господу за то, что послал им Цадока и его сыновей.
Всем было ясно, что Азария заменит своего отца. Когда закончится траур, его умастят и переоденут в белые одежды, в Храме в присутствии всего народа он будет назван новым первосвященником и помазан священным маслом из того запаса, который Моше приготовил в пустыне.
Шломо сам провёл в Храме траурное жертвоприношение. Остальные, включая Азарию, стояли вокруг и просили у Господа прощения за грехи первосвященника Цадока, если они были у этого праведного человека.
Рубаха на Азарии в знак траура была надрезана в нескольких местах, голова посыпана сухой землёй, взятой из-под ног. В самой большой комнате дома люди сидели на полу или стояли, беседуя и вспоминая покойного. Они оплакивали его, не сознавая, что жалеют самих себя, оставшихся без наставника.
Шломо поднялся и на затёкших ногах пошёл в дальние комнаты. Они отделялись одна от другой столбами, сложенными из широких камней. Там, где светился очаг, начиналась женская половина. Здесь ничто не напоминало о покойном, но Шломо продолжал о нём думать.
Он учился у Цадока, что и как нужно делать в Храме, потому что король должен уметь заменить любого священнослужителя – как это и случилось сегодня. Но мог ли тогда мальчик Шломо подумать, что когда-нибудь станет королём! Он, а не златокудрый Авшалом, не угрюмый Амнон, не сумасбродный Адонияу, не добродушный Даниэль. Братья были старше и, как считал Шломо, достойнее его, но его мать Бат-Шева упорно верила, что Давид сделает своим наследником именно её сына.
Шломо не ожидал, что власть когда-нибудь перейдёт к нему, но учиться у первосвященника Цадока ему было интересно. Когда подходило время каждому сыну Давида переписать для себя Священный свиток, Цадок рассказывал, как выделывается кожа для изготовления пергамента и как готовятся специальные чернила.
Шломо замечал, что, беседуя с ним, Цадок иногда говорит то, чего от него не слышат другие ученики. Однажды первосвященник сказал ему: "У смертных должен быть великий страх перед Богом, чтобы не давать волю злу, которое есть в каждой человеческой душе".
Тогда Шломо не понял этих слов.
В другой раз сыновья короля Давида услышали от Цадока: "Господь не завершил своего Творения, предоставив это сделать человеку".
И эти слова Шломо только теперь начинал понимать. Вот он, Шломо, построил Храм, которого не было при сотворении мира. Конечно, всё он делал с Божьей помощью, но ведь Храм не опустился с неба, а был построен им, Шломо, как завещал ему отец и как повелел Бог.
Мысленно он ещё раз поблагодарил Господа за то, что тот выбрал именно его для исполнения Своего замысла, и подумал: "Я всегда должен помнить, что, когда решалась моя судьба, пророк Натан и первосвященник Цадок пришли и помазали меня в короли. Это они протрубили в шофары и провозгласили перед всем народом: "Да живёт король Шломо!"
Король Шломо вернулся на своё место. Какой-то незнакомец обсуждал с пророком Натаном, успеет ли Ахия прийти из Шило на траур в дом Азарии.
– И захочет ли, – добавил Натан.
Незнакомец отшатнулся и пробормотал:
– Но Ахия ведь пророк! Он должен прийти!
– Должен, – повторил Натан, глядя в пол. – Пророк должен прийти.
Незнакомец отошёл, и Шломо с Натаном негромко продолжили начатый раньше разговор.
– Этот человек очень богат, – сказал пророк о незнакомце. – Как-то он спросил меня, что из накопленных ценностей стоит захватить в могилу, чтобы не бедствовать, когда Бог возвратит человека на новый виток жизни. Чтобы ты ему ответил, Шломо?
– Воспоминания – это единственное, что человек, накопив, заберёт с собой и не оставит никому.
Когда в Хамат-Цову прибыл гонец из Ерушалаима, Бная бен-Иояда с командирами находился в кузнице городской оружейной. Они рассматривали лежащие повсюду заготовки мечей и наконечников для копий. Кузнец успел сбежать раньше, чем иврим ворвались в город.
Командующий положил один из мечей плашмя на палец.
– Тяжеловат, – сказал кто-то за его спиной. – Видишь, как закачался клинок?
– Он не закончен, – объяснил Бная бен-Иояда стоящим вокруг солдатам. – Арамеи пишут на деревяшке имя своего бога, прикладывают её к рукояти и обматывают соломой. Тогда оружие не теряет равновесия и управлять им в бою легко.
Тут ему принесли меч, найденный в царской сокровищнице, на лезвие его была нанесена насечка в виде полуколец.
Командующий полюбовался оружием, потом сдвинул два огромных камня, зажал между ними рукоять меча, отвёл клинок в сторону и отпустил. Подрожав, клинок с комариным писком вернулся в прежнее положение. Бная бен-Иояда отвёл его в другую сторону, согнул ещё больше и опять отпустил. Всё повторилось. Командующий даже выругался от восторга. Он подтащил к ногам обломок железного обруча от колеса и ударил им по лезвию. Послышался звон, и куски обруча посыпались на пол. Бнаю бен-Иояде вспомнились рассказы, будто где-то на севере Плодородной Радуги делают такие мечи, что, если воткнуть его в дно ручья, он будет разрезать подплывающие к нему листья.
"А ведь филистимляне не самые великие оружейники, – подумал командующий. – Кто же мог сделать этот меч? Арамеи из Дамаска? А может, кто-нибудь другой?"
Он отвалил камни, поднял меч, отряхнул его от песка и, прижав к груди, понёс в свою палатку. Это оружие он не отдаст никому!
У палатки его ждал солдат, только что прискакавший на муле из Ерушалаима. На голове у солдата была чёрная лента. Бная бен-Иояда едва не выронил меч.
– Кто? – спросил он хрипло.
– Первосвященник Цадок, – ответил солдат. – Где главный коэн войска?
Прервав строительство укрепления в новом селении Тадмор на самом севере Эрец-Исраэль, командующий, главный коэн войска и с ними все солдаты, погрузив в обоз отнятую у арамеев добычу, двинулись к Ерушалаиму.
Глава 25
Пророк Ахия диктовал послание к надёжным людям в Ерушалаиме. Он отослал из дома всех, даже своего писца, и остался вдвоём с самым верным учеником – Эйкером. Они сидели возле открытой печи, Эйкер держал в руках глиняный цилиндрик и железной палочкой наносил на него аккадские значки слов, которые диктовал ему пророк Ахия.
"Кроме дочери фараона король Шломо взял в жёны ещё многих язычниц из народов, о которых Господь сказал сынам израилевым: "Не роднитесь с ними, чтобы они не склонили сердца ваши к своим божествам"", – писал Эйкер.
Послание было настолько секретным, что пророк Ахия, опасаясь, как бы оно не попало в руки врагов, не разрешил его записывать ни на дощечке, ни на пергаментном свитке, как это делалось всегда. Он запретил Эйкеру писать смоляными чернилами или медной краской – только палочкой по сырой глине.
– В конце письма я оттисну печать с моего кольца, – сказал пророк Ахия.
– А я отожгу письмо в печи, выну и облеплю сырой глиной, – отозвался Эйкер. – Тогда ты ещё раз оттиснешь свою печать, и я окончательно отожгу всё вместе.
– Правильно. И когда моё письмо получат в Ерушалаиме, оболочку разобьют и сравнят печати внутри и снаружи, чтобы исключить подделку.
Ахия продолжал диктовать:
"Мне сообщили, что Шломо иногда одевается, как простолюдин, покидает свой дом без охраны и бродит в сумерках довольно далеко от Ерушалаима. Из-за этого человека храмы наших предков опустели. В народе говорят, будто Господь предупредил Шломо, что иноземные жёны – великий грех, но он не послушался предупреждения.
Я велю вам остановить грешника, прежде чем Господь накажет из-за него весь народ".
– Это всё, – сказал пророк Ахия и приложил к цилиндру печать.
Пока глиняное письмо обжигалось в печи, пророк Ахия, оглядываясь по сторонам, тихо говорил Эйкеру:
– В Овечьих воротах сидит нищий-калека по прозвищу Розовый Шимон. Запомнил?
Эйкер кивнул.
– Я уверен, что на него можно положиться. Шимон был воином, учить его, что делать с врагом, не нужно. Руки у него ещё сильные. Купишь на базаре подходящий нож – отсюда не бери: ерушалаимская стража может отнять при входе в город, – передашь его Шпиону и объяснишь, кого он должен убить, когда тот человек появится в Овечьих воротах. К другим воротам я тоже пошлю верных людей.
– Этому Шимону нужно пообещать какую-то награду? – спросил Эйкер.
– Нет, так можно всё испортить. Шимон затаил злобу на весь дом Давида за войну, которая сделала его калекой. А его друга Ури из Хита вообще подставили под камни и жернова, которые аммониты сбрасывали с городской стены – чтобы прикрыть грех короля Давида и Бат-Шевы – матери Шломо. Это известно точно. Посмотри, как там в печи моё послание.
Эйкер взял длинный прут, потрогал им глину и покачал головой: ещё сырая.
У него были тонкие, всегда сжатые губы и постоянно напряжёные ноздри. Эйкер ушёл из Ерушалаима, жил в Шило и учил "с губ" Ахии Закон.
Он опять поковырял прутом в печи, сказал: "Готово", острожно выкатил цилиндр на каменное блюдо, поставил его на землю и взглядом показал Ахии на чёткий отпечаток его кольца – две буквы: "Алеф" – "Ахия" и "Шин" – "Шило".
– Раз готово, ты можешь отправляться в Ерушалаим уже сегодня.
Шимон сидел на своём обычном месте и о чём-то думал. Ему мешали мальчишки-водоносы, подбегавшие к Овечьим воротам посидеть в тени и, пока у торговцев не возобновится жажда и их снова не нужно будет обнести водой, поболтать с Худым – ворчливым нищим, приятелем Шимона.
– Шимон, – сказал Худой. – Зачем ты вчера сказал этим мальчишкам, будто бес может создать живую тварь, размером меньше ячменного зерна. Не может! Верблюда – пожалуйста, а блоху – нет. Ладно, – обратился он к мальчишкам. – Вот я вам сейчас расскажу чистейшую правду. Трое грузчиков взялись перенести огромный кувшин с вином. Остановились передохнуть, поставили кувшин у водосточного жёлоба, а того не знали, что под водосточными желобами всегда живут бесы. Вдруг кувшин на их глазах взял да и рассыпался. Хозяин потребовал, чтобы грузчики заплатили ему и за пролитое вино, и за разбитый кувшин. Те, конечно, отказались. Начался спор, дело дошло до известного праведника. Он сразу понял, чьих лап это дело, и призвал беса к ответу. Но тот не растерялся: "А что мне было делать, если является эта деревенщина и не спросивши берет и ставит кувшин мне прямо на голову?".
Мальчишки-водоносы смеялись, а к Шимону в этот момент подошёл запыхавшийся человек в богатом, но уже сильно поношенном халате.
– Вот, я вчера купил у тебя средство от бородавок, – сказал он. – Помнишь? – и вытащил из-под полы халата глиняный пузырёк.
Шимон посмотрел на него и неохотно произнёс:
– Ну?
– А как его принимать? Может, ты и сказал, да я не запомнил.
– Разболтать и выпить. Чего проще!
– А когда, в какое время?
– Утром. За час до того, как проснёшься.
– A-а понял, – обрадовался человек, завернул пузырёк в полу халата и быстро пошёл к городскому базару.
Убежали и мальчишки. Нищие остались одни и вернулись к беседе.
– Ты замечал, как спят солдаты? – спросил Шимон Худого. – Молодой, он свернётся, будто в животе у матери, согреется и сопит себе. А старые солдаты спят вытянувшись.
– Не только они, – подхватил Худой. – Я тебе так скажу: человек начинает спать вытянувшись, когда его собственный возраст сравняется с возрастом его матери в год её смерти.
В этот момент к Худому подошла женщина, положила в стоявшую перед ним тарелку для подаяний несколько луковиц и спросила совета, как избавиться от пауков в доме. Получив совет, женщина ушла.
Шимон опять вернулся к своим мыслям. Сегодня ему очень хотелось поделиться с кем-нибудь, вот, хоть с Худым, догадкой о том, что человек, который иногда подходит к нему в сумерках – сам король Шломо. "Если я скажу людям, что со мной разговаривает король, – рассуждал он про себя, – кто поверит? Скажут: "Опять врёшь, Шимон!""
Но он всё равно рассказывал, что его навещает сам король и однажды даже похвалил его за мудрость.
На камень рядом с Шимоном присел молодой человек, чьё лицо сразу показалось нищему знакомым, хотя он и не подал виду, что старается вспомнить, где мог его видеть. Молодой человек положил в тарелку целую лепёшку и спросил Шимона о здоровье.
– Готов лететь на врага: бежать-то не могу! – засмеялся нищий, поднимая к небу палку.
В душе у Шимона нарастало предчувствие неприятностей. И тут он вспомнил, что молодой человек несколько лет назад сидел по ту сторону ручья Кидрон, сразу за мостом, горожане несли ему заплесневевшую одежду, и он, должно быть, неплохо зарабатывал чисткой, но вдруг исчез из Ерушалаима. Говорили, будто он всё продал и ушёл в Шило учить Закон у пророка Ахии. Такие случаи были не редкость. Об Эйкере быстро забыли… "Вот как его звали! Конечно, Эйкер! Сын городской шлюхи Азувы. А к Азуве я и сам когда-то захаживал", – улыбнулся Шимон.
Как только Шимон вспомнил, кто это, он успокоился. Но подумал: "Что ему до моего здоровья?"
– Хочешь пить? – спросил нищий, протягивая Эйкеру флягу.
Тот покачал головой и спросил, указывая рукой на другой берег ручья Кидрон, видный через открытые ворота:
– Знаешь, кто там живёт?
– Жёны нашего короля.
– Семьсот жён да ещё триста наложниц, – уточнил Эйкер.
Шимон засмеялся.
– Что же здесь смешного? – удивился Эйкер. – Разве это не грех для иври, да ещё для короля? Так почему ты смеёшься?
– Потому что я каждый день слышу эти сказки, – ответил нищий, продолжая смеяться. – Те, кто их рассказывает, просто сами мечтают иметь много жён. Ну, раз иврим нравится такой сластолюбивый король – пусть рассказывают!
– А ты не веришь? – Эйкер нахмурился. – Ты думаешь, народ зря болтает?
Эйкер потянулся за флягой, и тут у него из-под халата выпал кожаный свёрток и развернулся. В нём оказался филистимский нож. Эйкер на секунду растерялся, потом завернул нож, убрал свёрток под полу халата и посмотрел на нищего.
– Во-первых, если бы у короля было столько жён, у нас в Ерушалаиме каждую неделю было бы по королевской свадьбе. Весёлая была бы жизнь! – засмеялся Шимон.
– А во-вторых? – перебил его смех Эйкер.
– Во-вторых, наш король, как и его отец Давид, стихи сочиняет. А в стихах говорит то, что велит ему Всевышний. Ты это забыл? Как мог бы Шломо что-нибудь сочинить, если бы у него была тысяча жён? А управлять страной когда? Сам подумай, если бы король проводил столько времени с женщинами, разве не клевал бы он носом и в суде, и в Храме.
Заметив, что Эйкер заколебался, Шимон привёл самый сильный, как ему казалось, довод:
– А где дети от этих жён, ты мне скажи? Рехавам и две его сестры – от Наамы-аммонигянки, да будет благословенна ее память. Как же это остальные девятьсот девяносто девять жён оказались бездетными. Можешь ты мне объяснить?
Эйкер поднялся.
– Зайду к тебе в другой раз, – пробормотал он и уже было пошёл к воротам, но вдруг вернулся и снова сел напротив Шимона.
– А Бигия, дочь фараона, – спросил он. – С ней как?
Шимон засмеялся.
– Это не любовь, – махнул он рукой. – Это на пользу страны. Дети от таких отношений не родятся, только границы меняются.
Эйкер вдруг тоже начал смеяться. Так они глядели друг на друга и хохотали, вызывая удивление у прохожих. Потом Эйкер сказал:
– Шалом, Шимон. Ты – мудрый человек. Но король наш всё равно великий грешник. Поразмысли над этим до нашей следующей встречи.
И он исчез в толпе, выходившей из города через Овечьи ворота.
"О том, что я мудрый, мне уже говорили, – думал Шимон, жуя лепёшку. – Зачем же всё-таки приходил ко мне этот Эйкер? Для чего ему филистимский нож и зачем нужна ещё встреча?"
– Худой, – тихо сказал он вернувшемуся на своё место приятелю, – ты помнишь, что кричит здесь каждое утро глашатай?
– Помню.
– Повтори.
– Каждый, кто встретит злодея Эйкера в Ерушалаиме, должен сообщить об этом в городскую стражу.
– Да, так вот, пойди в город и скажи людям Бнаи бен-Иояды, что Эйкер в Ерушалаиме.
Глава 26
– В десятый день Восьмого месяца 2449 года от сотворения Мира наш праотец Моше во второй раз сошёл с горы Синай, неся Скрижали, и народ, стоявший у подножья горы в большом страхе, узнал, что Бог простил ему поклонение отлитому из золота тельцу, – рассказывал своим ученикам пророк Натан. – С тех пор мы отмечаем этот день каждый год и называем его?..
– День очищения! – выкрикнул мальчик в полосатой рубахе.
– Верно, – похвалил его пророк Натан. – А какое ещё название есть у этого дня?
– Судный день, – раздалось сразу несколько голосов.
– Правильно, – сказал пророк Натан. – Скоро наступит Судный день, и я хочу проверить, что вы запомнили о нём.
– Человек должен просить прощения, – вспомнил рыженький мальчик.
– У кого? – повернулся к нему пророк Натан.
– У людей, кого обидел, и у Бога, – подсказал кто-то из детей.
– У кого раньше?
– У людей, – неуверенно сказал мальчик в полосатой рубахе.
– А потом?
– Потом у Бога.
– Правильно, – пророк Натан даже засмеялся, довольный. – Теперь вижу, запомнили.