– Пусть она будет твоей, – теперь и Шломо вспомнил нищего. – Вот мы с тобой сегодня говорили о жизни и о смерти. Знаешь, как-то я спросил у одного купца: "Зачем ты так стараешься: копишь деньги, жертвуешь на Храм, помогаешь больным? Ведь ты уже не молод. Уйдёшь – и всё достанется другим. Человек же ничего не может забрать с собой, ни добра, ни похвал за свои добрые дела". Совсем так, как ты сказал: "Лежит, раскрыв ладони, а в них пусто". Купец долго думал, но не смог мне ответить. А я понял: если человеку не всё равно, что с ним будет после смерти, если для него важно, чтобы о нём вспоминали по-хорошему, значит, Бог говорит ему, что со смертью ещё не всё кончается.
– Верно, – сказал Шимон и, покряхтывая, слез с ослика. – Вот я и приехал. Сегодня заночую вон там, в пещере. Видишь мои Овечьи ворота? Тебе с ослом лучше пройти в город через них, все остальные, наверное, стража уже закрыла до утра. Да хранит тебя Бог!
– Да хранит тебя Бог! – повторил король Шломо, глядя ему вслед, сел на ослика и плотнее закутался в платок.
Глава 28
– Погоди, папа, не рассказывай, – попросила Отара. – Я схожу посмотрю, не подгорел бы хлеб.
В углу топилась большая печь, в ней хозяйка дома Мирьям готовила еду. В племени Ашера было принято есть вечером. Дочери, Отара и Ронит, помогали матери: мыли и нарезали лук, крошили чеснок, наливали масло в светильники, скручивали фитили. В горшках подогревалось молоко, овечий сыр подсыхал на глиняной тарелке, пахло свежим хлебом – его выпекали на горячих камнях и потом ещё некоторое время держали в прогретой ветками маленькой печке, стоявшей возле дома между кувшинами с зерном. Мирьям на опухших ногах ковыляла между печью и той комнатой, где на полу сидели вернувшиеся только сегодня после паломничества в Ерушалаим на праздник Суккот её муж Яцер бен-Барух и средние сыновья Ном и Шая.
Мирьям родила мужу двенадцать детей, из которых семеро выжили, чем она очень гордилась. "Бог послал мне столько детей, сколько другим мужьям рожают две жены", – любила говорить она.
Старшие дети на этот раз не покидали селения: Отара ждала ребёнка, а Элияу уже побывал в этом году с караваном в Ерушалаиме на празднике Песах и остался дома, чтобы перевезти на гумно урожай со своего поля и с отцовского.
Яцер бен-Барух со средними сыновьями, умытые и переодетые с дороги, произнесли благодарственную молитву за благополучное возвращение и начали рассказ о своём паломничестве в Ерушалаим.
– Какая там была погода? – спросила Отара. – Здесь у нас Девятый месяц начался сильным дождём с громом и молниями. Потом дождь ещё слегка моросил, но большую часть времени небо было чистым.
– В Ерушалаиме всё время светило солнце, да и в пути наш каравн ни разу не попал под дождь.
Он вспомнил дорогу, по которой шёл караван. Всё вокруг затопила густая зелень, в руслах пересыхавших на лето ручьёв журчала вода, и перейти через них с верблюдами, ослами, а особенно с овцами было не просто. Ночью становилось холодно, и охране каравана – её по жребию несли все взрослые паломники – приходилось разводить костёр и поддерживать его до самого утра.
– Я, может, в свои пятьдесят уже не так крепок, как раньше, – продолжал Яцер бен-Барух, – но старался от молодых не отставать: зря что ли водил караваны двадцать лет!
– А твой друг Омри из Нафтали?
– Не было Омри в этот раз, – вздохнул Яцер бен-Барух. – Говорили, он болел зимой, ослаб, лежит и не встаёт.
Он замолчал. Опять вспомнилась дорога.
На опушке леса только что народились белые и жёлтые ромашки и сочный, полюбившийся верблюдам ракитник. Как всегда после зимних дождей зацвёл тамариск и проклюнулись розовые башенки алтея. Утром кусты сгибались под тяжестью улиточных домиков, из которых торчали прозрачные медлительные рожки. Днём, едва караван успевал расположиться на отдых, как откуда ни возьмись налетали оранжевые божьи коровки и тревожили пасущихся верблюдов, опускаясь им на морды. Пробудились жуки-тяжёловозы. Они то зарывались в почву, то задом выползали оттуда и перебегали на другое место, оставляя жемчужный след на коричневой пыли, толстым слоем покрывшей дорогу.
– А дальше, папа? – напомнил Элияу. – В Ерушалаиме народ просил у Бога, чтобы вовремя пошли зимние дожди?
– Конечно, просил. А вечером был праздник Водочерпания. Возле источника Тихон поставили высокие светильники. Под звуки киноров, барабанов и бубенчиков коэны черпали золотыми кувшинами воду и всем давали её пить.
Дочери внесли и расставили тарелки с сухим иссопом и маслинами, кувшинчики с маслом и ракушки, наполненные солью. Зажгли светильники.
– Веселье Водочерпания праздновали и до Храма, – сказала Мирьям. – Что нового в Ерушалаиме?
– Нового? – Яцер бен-Барух начал перечислять: – Теперь главы семейств в Эрец-Исраэль должны подниматься в Ерушалаим на три праздника Восхождения: Песах, Шавуот и Суккот. В последний день праздника Суккот, когда все паломники собираются во дворе Храма, сам король громко читает перед ними Священный свиток, в котором рассказывается наша история от выхода из Египта до прихода в Эрец-Исраэль.
– А ещё обычаи повелевают иврим во все праздники радоваться и веселиться, – засмеялась Мирьям, ставя перед мужем большую чашу для вина.
– В Суккот – особенно, – подхватил Яцер бен-Барух. – Так вот, веселье началось вечером и сразу по всему городу. К паломникам присоединились мудрецы, храмовые левиты и коэны во главе с первосвященником, король и все почтенные жители Ерушалаима. Повсюду гремели барабаны, все танцевали, а кто, вроде меня, не умел – кружился на месте.
– Расскажи, какой вы себе построили шалаш? – подошла, обтирая руки о передник, Отара. – Хлеб сейчас принесут.
Старшая дочь Яцера бен-Баруха очень походила на мать: такая же короткая шея, покрытая тёмным загаром, такие же полные плечи, такая же улыбка и такой же хрипловатый голос.
– Дети очень старались, – вспоминал Яцер бен-Барух. – По-моему, наш шалаш был самым красивым в Ерушалаиме. Они развесили по стенам первые плоды из осеннего урожая: колосья, виноградные лозы, гранаты, финики и смоквы.
– А главные "четыре вида"? – спросила от печи Мирьям. – Вы про них не забыли?
– Что ты! У нас, как и в каждом шалаше, были и пальмовая ветвь, и ветки ивы и мирта…
– И этрог, – выкрикнули одновременно Шая и Ном. – Мы их связывали вместе и танцевали с этой связкой в руках, как все ерушалаимцы.
– Восемь лет назад вы были на празднике Шавуот в Храме с твоим отцом, почтенным Барухом бен-Авиноамом – да будет благословенна его память, – напомнила Мирьям. – Тогда Отара и Элияу так замечательно показывали нам, как во дворе Храма играли "Песнь Песней"! Говорят, будто король Шломо сочинил целый свиток притч. Может, вам довелось послушать их?
– Бог послал нам такую удачу. Представь, большой шалаш о трёх стенках и в нём показывают притчу из этого свитка. Называется "Премудрость и глупость" . Ну-ка, дети!
Ном и Шая только того и ждали. Тут же в середине комнаты появились два плоских камня, и мальчики взобрались на них.
Ном выкрикнул:
– Премудрость провозглашает на улицах, на площадях подаёт свой голос. В самых шумных местах взывает она, при входе в городские ворота говорит она речи свои.
– К вам, люди, взываю.
Голос мой – к сынам человеческим, – вступил Шая. -
Я, Премудрость, обитаю с сообразительностью <…>
У меня совет и мудрость, я – разум, у меня сила. -
Мальчик почесал живот под рубахой и продолжал:
– Господь создал меня в начале пути своего,
прежде созданий своих <…>
когда ещё не было земли.
Я родилась, когда ещё не было бездны и источников, полных воды.
Я родилась прежде, чем погружены среди вод были горы, прежде холмов.
Когда ещё Он не сотворил ни земли,
ни полей, ни начальных пылинок Вселенной.
Когда Он задумывал небеса – я уже была там.
Когда Он проводил круг на поверхности бездны,
когда Он утверждал облака в высоте,
когда закреплял источники бездны,
когда полагал для моря устав свой,
чтобы воды не преступали Его приказ,
когда полагал основания земли -
я была при Нём,
я была радостью каждый день,
веселясь перед Ним всё время…
Он забыл слова, и отец пришёл ему на помощь:
– Послушайте наставления и будьте мудрыми!..
– Про муравья! Расскажи про муравья! – закричал Ном. – Ты всё забываешь!
– Расскажи ты, – предложила Мирьям.
– Пойди к Муравью, – начал Ном, остановился и пояснил: – Это Премудрость обращается к Глупости:
Посмотри на путь его, и ты поумнеешь.
Нет у него ни начальника, ни надсмотрщика,
ни правителя.
Заготовляет он летом хлеб свой,
собирает во время жатвы пшеницу свою.
Доколе, лентяйка, будешь ты спать!
Когда встанешь ото сна своего! <…>
Ном вздохнул и закончил:
– Упорство невежд убьёт их.
А слушающий меня будет жить безопасно и спокойно,
не страшась зла… – Дальше я забыл, – смутился Ном.
– Вы и так много запомнили, – сказала Мирьям. – Ну, вот и хлеб наш готов.
Семья принялась за еду. Потом Яцер бен-Барух допоздна рассказывал о празднике Суккот в Храме.
Дети уснули там же, где представляли "Премудрость и Глупость". Дочери отправились к колодцу мыть посуду. Завтра придут соседи послушать о паломничестве в Храм. Яцер бен-Барух и его жена остались одни, сидели и смотрели на угли, догоравшие в печи.
– Расскажи ещё про Ерушалаим, – попросила Мирьям. – Что делает там народ, когда праздники кончаются?
– Что делает народ? – повторил Яцер бен-Барух. – Одни заняты выделкой кож для сандалий или доспехов, другие варят сыры, третьи выжимают из маслин масло, четвёртые вырезают из бараньих рогов шофары или делают музыкальные инструменты для Храма – всего не расскажешь. Так они и селятся: сыровары на одной стороне города, оружейники – на другой, горшечники – у ручья Кидрон. Ну, а левиты и коэны селятся ближе к Храму. В Офеле строят себе каменные дома приближённые и родственники нашего короля.
Тут он заметил, что жена уснула, сморенная теплом от печи. Яцер бен-Барух уложил Мирьям, накрыл её овечьей шкурой, сделал дочерям знак не шуметь, вышел и остановился перед домом.
К вечеру птицы умолкли, исчезли из виду. Появился тоненький месяц.
Целых пять дней Яцер бен-Барух уходил всё дальше и дальше от Ерушалаима, но сейчас, стоило ему посмотреть в ту сторону, откуда пришёл караван, как лучи от стен Храма будто дотянулись до его лица. Яцер бен-Барух опять услышал слова, которые произнёс король Шломо в Храме, когда читал из Священного свитка:
"Господь избрал мой народ. Значит, Он сохранит его навсегда".
Глава 29
Ещё не окончательно рассвело, когда Шломо поднялся по склону горы к ограде храмового двора. За зиму склон зарос диким укропом и ромашкой, и тропа, протоптанная еру шал аимцами, в утреннем сумраке казалась серебряной.
Недалеко от ограды были сложены сосновые поленья, рабы-хивви привозили их с севера. Дров нужно было много, и храниться они должны были вне Храма. В Девятом и Десятом месяцах шли сильные дожди, и поленья до сих пор оставались прикрытыми ветками. Когда дрова вносили во двор, левиты из службы Проверки долго осматривали каждое полено, чтобы в нём не оказалось древоточцев.
Заря едва прикоснулась к небу над ещё не пробудившимся городом. Король Шломо посмотрел на восток и разглядел внизу Храмовый сад, ще, должно быть, уже начали работать левиты. Тимна, царица Шевы, подарила Ерушалаиму драгоценные саженцы ароматических растений, в почве Храмового сада они принялись и уже через год вошли в состав благовоний для воскурения на Золотом жертвеннике.
Полюбовавшись Ерушалаимом с вершины горы, король Шломо вошёл во двор и направился к Храму. Левиты и коэны, попадавшиеся навстречу, приветствовали его, спеша по своим делам: скоро в Храм потянется народ.
Проходя мимо мастерской, где изготовляли посуду для священнослужителей, король Шломо остановился возле левита, который вытачивал из базальта большую тарелку. После того, как они поздоровались, левит сказал:
– Посуда, которую делает здесь раб твой, – каменная.
Слепой мальчик в это время высверливал внутреннюю часть чаши, подливая туда воду и направляя бронзовое сверло. Доводили посуду до гладкого состояния пальцами.
Король Шломо попрощался и пошёл дальше. Поровнявшись со столами для разделки туш, он загляделся на ловкую работу коэнов. Пока одни отделяли задние ноги овцы и вынимали её внутренности, другие, молодые, босоногие и весёлые, несли уже обмытые части по скользкому пандусу наверх и там посыпали их солью, третьи вилками и лопатками раскладывали куски на решётке так, чтобы мясо быстрее сгорало.
Вдруг коэны остановились и посмотрели куда-то вправо. Там, стараясь поскорее миновать пространство, высветленное менорой, шёл, ссутулившись и ни на кого не глядя, человек, ведущий за руку укутанную в тёмный платок женщину. Вглядевшись, Шломо узнал своего писца Офера бен-Шиши.
Всем, кто стоял во дворе Храма, было интересно, зачем писец повёл женщину в крайнюю угловую комнату, куда незадолго до того прошёл Элицур бен-Аднах. Шломо и священнослужители проводили взглядами писца и женщину.
– А, – произнёс один из коэнов, стукнув себя по лбу. – Сота!
Все поняли и, вернувшись к своим делам, заговорили о древнем обряде "Сота".
Раб донёс Оферу бен-Шиши, что видел, как его четвёртая жена обнималась со слугой.
Офер бен-Шиши так растерялся, что уселся прямо на землю.
– Что же делать? – сказал он вслух.
– Убей её, – пожал плечами раб.
Он сходил к колодцу и принёс хозяину воды. Писец пил и приходил в себя.
– У нас есть суд коэнов, чтобы не было самоуправства, – сказал он назидательно и добавил: – Перед судом ей ещё нужно пройти обряд, который называется "Сота".
Раб опять пожал плечами.
Первая встреча Элицура бен-Аднаха с женой писца проходила с глазу на глаз. Он рассказал ей про обряд.
– Испокон веку муж, заподозривший жену в измене, приходит с ней к коэну, и тот с её согласия проводит испытание. Она при этом стоит в разорванном платье и с растрёпанными волосами. Приносят свиток, где написана глава из Торы "Сота", и опускают его в воду, в которой перед этим растворили горсть земли из-под жертвенника. Коэн даёт женщине выпить эту воду и предупреждает, что, если она скажет неправду, то умрёт. Ты всё поняла?
Жена писца твердила, что она невиновна и что раба-свидетеля подкупила старшая, уже нелюбимая жена писца. Элицур бен-Аднах попросил женщину подумать и прийти к нему через месяц.
Через месяц Офер бен-Шиши опять привёл жену к Элицуру бен-Аднаху. Она упорно повторяла, что безгрешна и что её оклеветали. Элицур бен-Аднах сказал, что в новолуние приготовит питьё для испытания, и назначил день проведения обряда.
– Если ты не придёшь, – добавил он, – дело твоё. Я забуду, что ты и твой муж здесь появлялись.
А писцу он велел прийти завтра без жены. Тот пришёл.
– Эта жена родила тебе детей? – спросил Элицур бен-Аднах.
– Да, двоих. Девочку и мальчика.
– Ты понимаешь, что она может умереть?
– Да.
– И дети останутся без матери?
– Да, я знаю.
– И всё-таки продолжаешь верить рабу?
– Он уже десять лет в моём доме. Это – верный человек.
– Значит, ты не хочешь простить жену, хотя вина её не доказана?
– Не хочу.
– Сота?
– Сота!
– Ладно, я жду вас обоих в первое утро после новолуния. Придёте на рассвете, пока ещё не собрались любопытные зрителя. Наверняка весь город уже знает, что писец Офер бен-Шиши подозревает свою жену в измене.
Сразу после новолуния писец и его жена предстали перед Элицуром бен-Аднахом. К этому моменту левиты проверили, нет ли поблизости от комнаты, где будет происходить обряд "Сота", ни слуг писца, ни служанок его жены, потому что подозреваемую в супружеской неверности женщину запрещалось унижать. Ни служанки, ни рабыни не должны были видеть свою госпожу во время обряда.
Королю Шломо не спалось, и, едва рассвело, он пришёл в Храм. Остановился неподалёку от жертвенника, глядя на факелы стражи на стене. "Смотри, – сказал он себе, – вон от одного факела зажигают десятки, а света не убывает".
В этот момент открылась дверь угловой комнаты, оттуда вышел писец, потёр ладонями лицо и, пошатываясь, побрёл к столам для разделки туш. Чуть не наткнувшись на один из них, Офер бен-Шиши повернулся и быстро пошёл к воротам, за которыми его ждали домочадцы и слуги.
– Умерла, – ответил он на их немой вопрос. – Вечером – похороны.
Глава 30
Хирам I, царь Цора, вызвал во дворец своего старшего морского начальника и спросил:
– Почему в этом году не прибыло золото из южной страны Офир?
– Царь, – начал старший морской начальник, – в страну Офир наши корабли могут проникнуть только с летними муссонами. Из Цора они должны целый месяц плыть по Верхнему морю вдоль побережья страны иврим, где, как ты знаешь, боги не устроили удобных стоянок. А Верхнее море всю зиму, осень, а часто и весной очень бурное. Поэтому наши моряки отправляются в плаванье летом, и, случается, не успевают прибыть в Офир вовремя. Тогда они целый год ждут на суше, пока подует муссон и с ним придёт нужное течение. То же самое и на обратном пути.
– Тебя послушать, во всём виновато Верхнее море, – засмеялся Хирам.
– Так оно и есть, – сказал старший морской начальник.
– Но король иврим предлагал нам строить корабли прямо в его владениях, в Эцион-Гевере, держать их там в порту, а грузы перевозить через его страну по суше. Почему же ты против?
– Потому что, если принять такое предложение, то нам придётся брать иврим с собой в плаванье.
– Ну и что! Из портов короля Шломо – Эцион-Гевера и Эйлата – мои суда при попутном ветре могут достичь страны Офир за то время, пока сменится одна луна.
– Царь, чужеземцы не должны знать, какими путями ходят наши суда, – напомнил старший морской начальник. – А король иврим пожелал, чтобы мы брали с собой его матросов. За одно плаванье они узнают устройство кораблей, запомнят, какие ветры и течения и в каком месяце благоприятствуют плаванию, а какие могут разбить корабль о скалы, какие проливы проходимы, а где можно распороть дно о камни или сесть на мель. До сих пор ни у кого из наших соседей нет парусов, и никто из них не умеет плавать ночью, когда берег не виден. Да ты и сам знаешь, как много секретов есть у цорских моряков. Зачем же делиться ими с чужими?
Хирам I задумался, потом махнул рукой.