- Зубрила Леондрев? - Володя посмотрел испытующе в лицо Пеликану, словно желая удостовериться в его здравом уме и памяти. - Никогда бы не подумал.
Пеликан смущенно отвел глаза и сказал печальным тоном:
- Я их даже вечером встретил на дорожке к клубу…
- В самом деле? Ты мне не рассказывал.
- Он ее вел под руку. - Видимо, признание давалось с большим усилием и смущением. - Не подумай, Цес, я случайно встретил.
Володя быстро поднялся на ноги, прихватив свою книгу с земли.
Бесконечно голубое небо над ними, без единого облачка, ласково обнимало все обозримое пространство - купы нежнозеленых деревьев, молодую, не успевшую пожухнуть траву, обширный проточный водоем с прохладной водой, искрящейся и переливающейся в солнечных лучах, лодки, махая веслами, бороздили ее гладь, крики радости, энергии, или радостного огорчения, звенели в хрустально чистом воздухе, там и здесь на воде виднелась голова и бурлящий след бодро устремляющегося вперед пловца.
- Скажи мне, - спросил Володя, - ты хочешь с нею поговорить наедине?
- Что ты задумал? - спросил Пеликан.
- Хочешь или не хочешь?
- Но не сейчас… не здесь… - Пеликан неуверенно посмотрел на приятеля, потом перевел взгляд на воду, отыскивая среди многочисленных лодок ту единственную, которая интересовала его. - Я против того, чтобы остаться с ней наедине любой ценой. И вообще не хочу ее видеть!..
Володя, прищурив глаза, подчеркнуто оценивающе оглядел безукоризненный наряд Пеликана и усмехнулся.
- Приготовься, - сказал он, - из мокрой курицы снова стать самим собой… то есть, героем - но, может быть, по виду и превратишься в мокрую курицу…
- Цес, шутки в сторону. Не смей применять силу. Я тебя ни о чем не прошу.
- Ну, да. Пеликан - пацифист - ха, ха, ха! извините - желает страдать молча. Он не держит зла ни на кого. Граф Монте-Кристо это не он… Кстати, сам-то ты умеешь плавать?
- Цесарка! - со злостью позвал Пеликан.
Но тот уже сбегал по берегу вниз, крича и размахивая руками, стараясь привлечь внимание Малинина.
- Юрка, греби сюда!.. Я хочу к тебе сесть!.. - Малинин, проплывающий невдалеке, услыхал и двумя-тремя мощными ударами весел направил лодку к нему. Володя зашел в воду, перелез через борт. - Давай быстрей, поворачивай. Поплыли!..
Но было поздно. Произошло то, чего он опасался. Сухарев подбежал по воде и, ухватив цепь на носу лодки, потащил ее к берегу. Володя и Малинин вскочили на ноги, рискуя опрокинуться, кричали на Сухарева, Малинин выхватил из уключины и замахнулся веслом. Но когда на помощь Сухареву пришел Далматов, стало ясно, что ни словом, ни делом не удастся остановить их.
Лодку подтянули к самой земле. В нее набилось столько народу, что она прочно села на грунт и, чтобы отправиться в плавание, потребовались немалые усилия четырех пиратов, сызнова слезших в воду. Неспешный и важный подошел Пеликан в своем костюме, молча ступил на борт, ему освободили место в середине центральной скамьи.
Все кричали, весело, как им казалось, острили. Никто толком не знал, чего они хотят, куда направляются. Плыли, катались - чего еще? Малинин греб, никого не подпустив к веслам.
- Ты бы снял тенниску свою. А лучше всего, и штаны. И туфли, - сказал Володя, притиснутый к Пеликану. - Свяжи в узел: так будет надежнее.
- Ну, нет, - солидно возразил Пеликан. - Если суждено мокнýться, надежнее всего сохранить одежду на себе.
- Не жалко будет? - спросил Володя с усмешкой. - Размокнут твои новые, отутюженные брюки. Где ты их отхватил? И какого черта, - он перешел к негодованию, - тебя занесло сесть в лодку! Я говорил тебе!..
- А я один раз… года два назад… уже плыл… вот точно так же, - задумчиво произнес Пеликан. - Точно, точно… Удивительное дело. Как мы любим всегда вспоминать и печалиться о прошлом… Переживаем прошлое, устремляемся в будущее - но никто не владеет искусством жить сию минуту. Настоящая жизнь, просто жизнь - только сейчас. Остальное - химера.
- Значит, такие мы, что не умеем обходиться без химер. Впрочем, они, - Володя показал на соседей, - кажется, умеют. Мы одни такие.
- Да… - сказал Пеликан понизив голос, но никто не обращал внимания на их разговор. - Зачем мы тогда сидим в этой посудине?
- Боюсь, нам недолго остается… Спасай Светку! Береги штаны и туфли!.. Я уж как-нибудь…
В этот момент они стукнулись о лодку, в которой сидели Светлана и Леондрев. С веселым и кровожадным гамом все, сколько их было, потянулись к чужой лодке, придавливая ее борт книзу и поневоле накреняя собственную лодку на одну сторону. Все свалились на один борт, не владея уже ситуацией и не умея восстановить равновесие. Стукнули и затрещали весла. Девушка завизжала. Володя, не дожидаясь завершения событий, перепрыгнул через противоположный борт и плюхнулся в воду, подняв как мог высоко руку с книгой. Он поплыл на боку, загребая одной рукой. На тонущей лодке, с которой сигали пассажиры, молча стоял, выпрямившись в рост, Пеликан в ослепительных брюках, почти до колен залитых водой.
Света барахталась в воде. Леондрев с ужасом озирался, стоя по-собачьи на четвереньках на перевернутой килем кверху лодке; он цеплялся за мокрые, скользкие доски, ища малейший выступ, опору для пальцев. Как-то странно перекосилось немое лицо, безумие безнадежности отразилось в глазах.
Пеликан в одежде и в туфлях подплыл к Свете и предложил ей опереться на его плечо, что она немедленно и сделала. Мельком заметил красивое лицо, широко раскрытые, испуганные глаза.
- Он совсем не умеет плавать, - сказала Света.
- Держись за лодку, - сказал Пеликан Леондреву, - она на плаву. Можешь слезть в воду, только крепко держись…
Леондрев с безумным выражением смотрел на него, вцепляясь руками и ногами в спасительное и скользкое днище.
- Эй, обормоты!.. - закричал Пеликан. - Помогите отбуксировать к берегу: человек не плавает. Света, возьмись, так надежно. Будем толкать: она не тонет.
Усилиями нескольких человек несчастная лодка двинулась к берегу. На полдороге к ним присоединился Володя, уже без книги, которую оставил на суше.
- Ну, прямо настоящий корабельный истукан, - не удержался он при виде смешной фигуры Леондрева. - Пелик! как там под водой? Туфли на ногах? Света, платье на тебе?
Кругом засмеялись. Пеликан хранил суровое молчание. Света и Леондрев ничего не ответили. Последний, только лишь увидел, как люди встали по пояс в воде, соскочил с лодки, бросился бегом к берегу и дальше, дальше, словно сотня водяных гналась за ним.
Света вышла из воды, мокрое платье облепило тело. Она провела ладонями, отжимая его.
Пеликан посмотрел коротко и хмуро.
Она боком, осторожно и плавно, как человек, который считает, что если он не станет замечать никого, то и его не заметят, - уходила в сторону.
- Цес, идем в подвал… Вот, мокрая полсотня - но целая.
- Ты чего захотел?
- Купим ящик пива. Было мокро снаружи, теперь надо, чтобы было мокро внутри.
Володя с восхищением воззрился на него. Две бутылки пива, ну, четыре бутылки - но кому могло взбрендить замахнуться сразу на ящик, на двадцать бутылок, иными словами, десять литров на двоих?
- Пелик, ты хорошо подумал?
- Посидим, поговорим. Я должен возместить тебе банку повидла, это во-первых…
Они шли вокруг, через плотину, потому что их занесло на противоположный от общежития берег и не хотели они связываться еще раз с лодкой.
Володя повернул голову и увидел ухмыляющуюся, хмурую физиономию. Пеликан молчал. Будто не он только что намеревался сообщить нечто интересное.
- Ну, говори, черт рыжий, что во-вторых!
- Цес… Хе-хе-хе… Во-вторых, ты далеко не принцесса на горошине.
- Ничего не понимаю.
- Ну, скоро поймешь.
- Когда?
- Скоро… Сказать я тебе ничего не скажу. Сам умный и догадливый. Но намекну.
31
На пятой-шестой бутылке включился правильный насос.
Внутренний автомат.
Каждые десять минут - по часам - они должны были спускаться вниз, во двор, для облегчения мочевого пузыря. Жидкость уходила - хмель оседал в тканях, в органах. Он был вдавливающий и тяжелый при ясной, казалось, раздумчивой голове: ноги и все тело наливались капитальной, памятниковой чугунностью.
Они сидели за столом против друг друга. Модест отсутствовал, он был на работе. Пикапаре исчез куда-то, испарился. Им никто не был нужен, и Всевышний, Единый и Всеблагой, оставил их вдвоем.
Они пили горьковатое пиво из граненых стаканов, порой, прилепляя на край щепотку соли. Три тарелки, три порции жареного жирного шницеля с гречневой кашей, которые они тоже купили в столовой, стояли среди бутылок на столе, покрытом облупленной клеенкой; кашу еще как-то замечали время от времени, но один шницель лежал нетронутый, один был не без гримас и ужимок съеден Пеликаном, наконец, третий, обкусанный меньше чем наполовину Володей, из-за жирности забыт был на грязной тарелке в небрежении.
- Пелик!.. Борька!.. я тебя люблю, - сказал Володя, совершенно, как он верил, трезвый и полностью осознающий свои чувства и побуждения.
- Мы оба полюбили друг друга… Мужская дружба, если она настоящая, несравнима ни с каким другим чувством. Но - именно мужская: покажи мне женщину, которая способна… А, то-то… у женщин не бывает настоящей дружбы…
Володя рассмеялся:
- А помнишь, как Леондрев стоял на четвереньках… и вертел башкой по-собачьи…
- Не вспоминай мне о нем. И о… ней… никогда не вспоминай…
- Ладно. Не буду.
- Пускай она выскакивает за него и… мне плевать!.. Люка - вот была девчонка! Моя Люка… там, в Ейске…
- Мне понравилось, как ты гениально сказал, что жизнь - сейчас. Я в полной, полной памяти… Жизнь - сейчас, всё-всё ерунда…
- Химера…
- Пелик, ты гений!.. Но погляди, чем ты занимаешься, вместо того, чтобы жить сейчас. А? Чем? Вспоминаешь прошлое.
- Да. Признаюсь, Цес… мне больно…
- Уедем на Север. Переведемся на заочное…
- А твоя Маришка?
- Она потом приедет ко мне. Старик напророчил, что я там сопьюсь, что мастеру надо поставить бутылку, прорабу поставить бутылку… Он опытный, Старик. Говорит, в день получки ты в кассе получаешь деньги, а он подсылает к тебе одного кого-нибудь: "Пойдем, мол, отметим…" А там уже двое-трое стоят за углом, ждут. Но я хочу уехать отсюда, из этой тухлятины. Едем?
- Конечно.
- Киря, тихоня верующий, сказал, что я слишком напористо доказываю… что действует только мягкая проповедь, даже чуть-чуть жалобно-просительная… Он считает, что нельзя повлиять на ход событий - само оно движется куда суждено…
- Он умный человек.
- Ну, не умней тебя и меня. Хотя… он хороший, Киря.
- Мы завтра, - сказал Пеликан, - пойдем на почту звонить Хрущеву, почему не отвечает на наше письмо.
- Да, месяц целый прошел! Небось озадачили мы его: пусть задумается обо всех проблемах государства.
- Должен задуматься и ответить, - важно повторил Пеликан, - А ты знаешь, Цес, что у меня неделю из головы не идет?.. Тэсс из рода Д-Эрбервилей. У нас драки были какие-то, разборки. Все прошло, забылось. Даже грандиозное письмо двадцатого съезда, и смерть вождя, похороны, и расстрел Берии, и кошмарные драматические события, когда кажется, что жизнь такие необыкновенные чеканит сюжеты, что куда там самой запутанной выдумке самого изощренного драматурга… А потом они блекнут, стираются. А эту Тэсс я постоянно вспоминаю. Как вздрогну, так вспомню… Художественное произведение сильнее реальной жизни - по крайней мере для тех, кто хочет впечатлений непреходящих… История только тогда буравит воображение, когда она художественно оформлена и вставлена в раму вдохновенного творения. "Алые паруса" Александра Грина и его рассказы… А, Цес? Такое светлое чувство, такое возвышенное счастье… В жизни что-нибудь похожее было у тебя? У меня - нет.
Если бы не презирались между ними сентименты, если бы не была принята сдержанная, "мужественная" форма общения, - Володя без лишних слов обнял бы Пеликана за шею и расцеловал. Он спросил:
- Тебе Александра?.. Нет у тебя к ней?.. Ну, ты понимаешь.
- Почему ты спрашиваешь, Цес?
- Она к тебе неравнодушна. И она тоже умная. Она хорошая.
Пеликан молчал и смотрел, казалось, с грустью перед собой, в стол, сжимая в руке неопорожненный стакан. Володя тоже умолк и украдкой наблюдал за ним, отпивая мелкими глотками горьковатое пиво, ставшее к этому времени на вкус совсем негорьким, даже пожалуй немного сладковатым.
Вдруг Пеликан расхохотался громко и залпом допил свой стакан.
- Цес! Я обещал намекнуть тебе, почему ты не принцесса на горошине. Вот эти все чучела, они из ваты. А ты спишь на матраце, и ничего не замечаешь. Ха-ха-ха! Цес!.. Все равно скоро уезжаем. Открываю тебе роковую тайну!..
Володя не понимая посмотрел на него, потом повернулся к своей кровати, не заметив, как ловко Пеликан захлопнул предыдущую тему.
- Стоп! - Он что-то припомнил. - Рожа пеликанская!.. А я чувствую давно уже, что когда сплю, лежать как-то не так… Так ты таскал из моего матраца вату?
Пеликан хохотал и наслаждался сделанным впечатлением.
- Аккуратную дырочку в углу проделал, и на каждое чучело такой примерно ком. Цесарка, спасибо, милостивец!..
- Ах, ты!.. Истоньшил мой матрац!.. Ты с сегодняшнего дня на нем будешь спать! Ты!.. Позвольте вам выйти вон! поменять, то бишь, матрацы!..
И, недолго думая, он схватил свой матрац, сбросив с него все, что было сверху, на голую кровать. Перетащил его над столом и кинул на кровать Пеликана. И таким же рывком выдернул его толстый матрац и перебросил на свою кровать.
- Цесарка, какой ты крохобор, оказывается. Разве так друзья поступают?
- Ты мне брось, Пеликанище! Дохлые номера не пройдут!..
- Какие-то недели остаются: не мог ты потерпеть. Ай-я-яй…
- Вот ты и терпи! - сказал Володя, тупо и упрямо повторил: - Вот и терпи!..
- Цесарка, - снисходительно улыбаясь, сказал Пеликан, - ты замечательный, удивительный, мстительный и недобрый завистник. А это нехорошо.
Володя засопел, как будто всерьез обижаясь и совсем не улавливая причины своего упрямства и угрюмости: какая-то плотная завеса не отключила, а затупила сознание, и он не хотел, ему сделалось лень шевелить губами и языком и произносить слова.
И его раздражало то, что Пеликан снисходительно улыбается и тоже смотрит на него, казалось, не по-доброму.
Одна бутылка пива от ящика осталась нетронутая.
Они ее не допили, не стали открывать.
32
На следующее утро они полностью ничего не помнили.
Пеликан сидел на постели поставив ноги на пол, локти на колени, и щупал руками голову.
С первого этажа ребята рассказывали фантастические подробности драки: о разбитой, к счастью пустой, бутылке о голову Пеликана, который, как явствовало из рассказа, еще куда-то заходил, пил водку, а Володя с помощью Старика и Райнхарда связал его и, уложив на кровать, запер в двадцать второй комнате, но Валя Ревенко, обиженный на каких-то друзей, и тоже под хорошей мухой, явился и стал его развязывать, тут же мелькнул криво усмехающийся корявый профиль Джона, - Пеликан кричал с надрывом: "Я ни перед кем!.. не снимал туфли!.. и не сниму! нет, не сниму!.. На, бей меня! ну, бей!.. На, гад, бей!.. Ну! ну!.. Свободы хочу! Освободите меня! Развяжи! ты!.. Дайте свободу!.." - Валя уговаривал: "Я тебя развязываю… Борька, ты что? Без понятия?.. Пойдем уделаем их: плебеи… Зверски на меня тянут…" Володя не мог помешать ему, хотя было ясно, что обезумевший Пеликан способен на все, но Володя к тому времени остался один, Старик ушел, единственный разумный человек, и Володя с отвращением наблюдал, как Валя Ревенко из подлой выгоды, давая свободу, губит Пеликана, затем последовала противная сцена драки, по-видимому, Пеликан не видел ни противников, ни их кулаков, мечась в полусогнутом виде, мыча и изрыгая ругательства, похожий на животное, бросался из стороны в сторону, падал, ноги не держали его…
- Голова трещит… Сколько мы вчера выпили, Цес?..
- А здесь на макушке не больно?
- Где? Здесь?.. Нет, изнутри как будто мозги переколотились и… скулят и давят на глаза изнутри… Ох, противно - но надо опохмелиться.
- Я никогда не опохмеляюсь. Я смотреть не могу на спиртное.
- Надо, так велит бродяжий закон. О-ох, тошно мне!..
В дверь постучали:
- Можно? - Женский голос в приоткрытую дверь.
Пеликан мгновенно схватил брюки со стула и начал влезать в них:
- Еще нельзя!..
- Модест в этой комнате живет? Я к нему приехала. Меня зовут Таня. - Незнакомая девушка, симпатичная, пухленькая, с ясным, приветливым взглядом, без смущения ступила к ним и, увидев Пеликана, встала боком к нему, давая ему возможность застегнуть ширинку. - Он на работе? Вечером вернется?
- А, Таня!.. Мы про вас знаем!.. Здравствуйте, - в один голос произнесли оба.
- Цесарка, стели свою постель, быстро!.. Надо прибрать…
- Да ничего не беспокойтесь. Если позволите, я у вас уберу. Для меня пустяки. - Они только сейчас заметили, что в руках у нее чемодан и большая сумка, она поставила их у двери и, подойдя к столу, проворно принялась наводить порядок, составлять грязные тарелки и стаканы, сгребать мусор. - Тряпка найдется? А где у вас веник? - с таким выражением, словно долгое время и много раз занималась уборкой у них в комнате, привычно и обыденно.
- Вот кого он ждал!.. Вот кого он ждал все время, - прошептал Володя на ухо Пеликану, когда они выкатились за дверь, предоставив Тане хозяйничать на свободе и прихватив с собой полотенца и мыло. - Ну, молодец! Ну, я рад за него! А то знаешь, - он продолжал высказываться в умывальнике, где они оказались вдвоем, поскольку был довольно поздний час, - всегда он одинокий и грустный… Жалко его и как-то даже при нем неловко радоваться.
- Они из одного детдома. Выросли вместе, он смолоду любит ее.
- Да? Я ничего этого не знал.
- Модест: он только мне рассказал… Она вышла замуж, а сейчас развелась с мужем. - Пеликан обтерся полотенцем по пояс и полез головой в рубашку. - Цесарка, готовься! вечером опять пьянка.
- Значит, он будет на седьмом небе от счастья, - задумчиво произнес Володя.
…Лицо Модеста сияло как начищенная медная бляха. Вечером обитатели комнаты сидели за столом, ломящимся от яств: тяжелая сумка Тани целиком оказалась наполнена cъестными припасами и бутылками, и все это изобилие переместилось на стол. Присутствовал Пикапаре - Сорокин Славка, и Валя Ревенко явился на стук ножей и вилок. Пригласили Джона с его Ленкой - Пеликану потребовалось загладить некий конфуз прошедшей ночи, о котором он мог лишь смутно догадываться; Модест, разумеется, не имел ничего против, а Таня, хозяйка бала, приветливая и слегка растерянная благодаря неожиданному наплыву гостей, скромно помалкивала и сама, кажется, ощущала себя гостьей. Казалось, она была не в своей тарелке, а может быть, ей было немного обидно наблюдать, как лихо уничтожается запас продуктов, которые неизвестно какого труда ей стоило собрать: им с Модестом хватило бы этой пищи на добрую неделю, а то и полторы.