Он по-прежнему не знал за собой вины - поступил так, как чувствовал, пошёл за Новгород и был готов стоять за родной город до конца. Всеволод оказался не таким, как его отец, да и сам Мстислав с годами переменился. Повстречайся они сейчас, Ставр не кинулся бы к Мономашичу с дружеским приветствием, как когда-то. Между ними встал Новгород. Но что он для Мстислава?
По Днепру шли на лодьях, и Киев открылся новгородским гостям во всей красе. Только что прошёл дождь, ещё пахло сыростью и землёй, на небе не разошлись облака, но купола Софии сверкали так ярко, что больно было глазам. Нарастал шум на торгу и на Подоле - вспугнутые было дождём, люди начали возвращаться к прежним делам. Пестротой, суетой, деловитостью Киев был очень похож на Новгород. Но пестрота его была иной, суета - напускной, а деловитость - мелкой. Растерявшиеся сперва бояре скоро опомнились, и на новгородском дворище, куда все ввалились, стало шумно и тесно.
После разошлись по теремам. Константин Мовсиевич со своими доброхотами отправился прямиком к Владимиру Мономаху - как верный слуга доложить о приезде, да и задержался. Часть новгородцев остановилась в Печёрской лавре - тамошние иноки с готовностью приветили приезжих.
Не сиделось на месте и Ставру. Терзаемый предчувствиями, он не мог долго оставаться на новгородском дворе и пошёл побродить по Киеву. Стольный град был велик. Несмотря на то что спускался вечер, всё ещё гудел торг, сновали по улицам люди, звенели молоты и стучали ткацкие станки. Киев был тороват и деловит, как Новгород. Сами по себе города были равны, но в Киеве сидел князь. Здесь была власть и сила. Отсюда Владимир Всеволодович правил всей Русью. Новгород был частью Руси. Значит, и там скоро будет править Мономах. Впрочем, он правит уже...
От этих дум Ставру стало не по себе. На душе было тяжко. Стремясь хоть как-то облегчиться, он свернул туда, где звенели колокола, созывая народ к вечерне.
В Софийском соборе царила полутьма. Плыл запах ладана, подрагивали в руках молящихся свечи. Затеплив свечу перед иконой, Ставр пробрался ближе к амвону, и тут ноги словно приросли к полу.
В первых рядах молящихся он узнал Константина Мовсиевича, Завида Дмитрича и других бояр. А среди них - Мстислава Владимирича!
Словно ушат холодной воды выплеснули на Ставра. Он вдруг понял, что Василиса была права, когда боялась его отпускать. Ничего хорошего в Киеве в самом деле не ждёт. Но уезжать было поздно.
Боком, стараясь не мешать молящимся, Ставр подобрался к стене, встал в тени за колоннами и воззвал к Богородице, прося даровать ему помощь и защиту.
"Господи, помоги рабу твоему Ставру Гордятичу". И всё крестился и шептал молитвы.
2
Несколько дней спустя, потомив строптивых новгородцев ожиданием, Владимир Мономах наконец пригласил их в терем. Бояре шли толпой, важно ступая по вощёным полам княжеских покоев. От их отроков и слуг на просторном дворе стало тесно. Но когда распахнулись двери в гридницу, бояре стихли.
Владимир Всеволодович знал, как удивить гостей. Он восседал на золотом стольце важный, гордый, неприступный, неулыбчивый, в окружении сыновей. Мстислав стоял по правую руку, молодой Роман - по левую. На высоком, с залысинами, лбу Мономаха сверкала каменьями шапка Мономаха - драгоценный дар Алексея Комнина.
Повисло молчание. Мономах сидел и ждал. Стояли новгородцы, глядя на киевского князя. Потом Константин Мовсиевич первым потянул с головы шапку:
- Здрав буди, князь Владимир стольнокиевский!
Следом подхватился робкий Саток Сытинич и Домажир Осипович:
- Здрав буди, княже!
И - пошло. Один за другим бояре ломали шапки, иные кланялись. Чуть прищуренные светлые глаза Владимира Мономаха зорко следили за новгородцами - кто ниже склонился, кто громче молвил, кто отводит взгляд. Ничего, что слишком много строптивцев! Кто не согнётся - сломаем! Мстислав замер рядом, спокойный, холодный. Его взгляд всего на миг скользнул по Ставру, но сотскому сразу показалось, что в палате жарко и душно. Ничего хорошего этот взгляд не сулил. И Ставр раздумал ломать перед князем шапку. Семи смертям бывать, а одной не миновать!
Нашлись и другие гордецы. Степан Щука только кивнул головой, не спеша согнуть спину. Анисим Лукич приветствовал князя как равного себе, а на Мстислава и вовсе взглянул, как на юношу, коего помнил с давних лет. Выждав, Владимир Мономах произнёс:
- Здравы будьте и вы, мужи новгородские. Ведомо ли вам, почто призвали вас в Киев?
Иного начала ждали новгородцы, оторопели. А Мономах вдруг улыбнулся и выпрямился:
- А призвал я вас на почестей пир! Ведомо ли вам, что недавно сам император византийский, откуда пришла на Русь вера христианская, признал мои права на золотой стол и венчал царским венцом? Ныне я - царь всея Руси! И желаю пир дать ради вас, новгородцы! Ибо вся Русь уже о том знает и лишь вам сие не ведомо!
Он хлопнул в ладоши, и тотчас распахнулись боковые двери. И стало видно, что в сенях ждут накрытые столы - ломятся от блюд с пирогами и кашами, а слуги ждут, чтобы начать вносить жареных поросят, лебедей, уток, кабанов и баранов.
Бояре оживились. Вот это другое дело! Видать, всё ж таки уважает Владимир Киевский Великий Новгород, что ради его именитых мужей закатывает пир! Они довольно загомонили и двинулись к столам.
Всё ещё предчувствуя недоброе, Ставр не стал лезть на передние места. В думной палате он ведал, что не сидеть ему подле посадника, несмотря на то, что в сватах у него именитейшие мужи. Тем более что впереди, подле Константина Мовсиевича и Анисима Лукича, уже сели Мономах с сыновьями. Ставр выбрал место с краю, подальше от княжьих строгих глаз.
Начался пир. Мономах провозгласил здравицу за Новгород и его вятших мужей. В ответ поднялся Константин Мовсиевич и поднял чашу за Киев и князя Владимира. Бояре, обрадованные угощением и почтением князя к их городу, откликнулись сразу. Но Ставру дорогое иноземное вино не шло в горло. За Новгород он кое-как выпил, но за князя - лишь пригубил и первым опустил чашу на стол. Степан Щука тоже едва смочил усы в вине. А Саток Сытинич - так тот и вовсе чуть не поперхнулся от робкого страха.
Мстислав на пиру пил менее прочих не потому, что любил трезвых и не терпел пьяных. Как и отец, он знал меру, но сейчас иные помыслы владели князем белгородским. Средь бояр ковалась крамола, а где, как не на пиру, где вино и меды развязывают языки почище калёного железа и кнутов, вызнать, кто главный зачинщик? Поэтому он почти не пил и не ел, а лишь смотрел и слушал. Отец доверил ему сие дело - всё-таки Мстислав долго прожил в Новгороде, многих бояр знал и понимал, кто чего стоит.
Обоих посадников Мстислав не трогал - Константин Мовсиевич душой и телом стоит за Киев, ратует, что без него Новгороду не прожить и что князя киевского надо слушаться. Это верный слуга, и те, кто остался с ним, тоже верные люди. Анисим Лукич богат и жаден. Этот власть захватил, как кубышку с гривнами, - лишь бы другому не досталась, а чего с нею делать, не знает. Пригрози отнять его имение - он ради этого выпустит власть из рук. Никита Ядреич, Домажир Осипович - тоже ни шатки ни валки. Старый боярин Ядрей всё склонял молодого Мстислава более любить Новгород, чем далёкий Киев. Сын мог пойти по стопам отца... А там кто, на дальнем конце стола? Знакомые лица! И в грамоте, переданной сыном Всеволодом, про этих бояр говорилось. Надо же! Как не боятся на глаза-то показываться! Уж не они ли главные крамольники?
- А что это ты, Ставр Гордятич, не ешь, не пьёшь? - вдруг громко вопросил Мстислав. - Неужели не по нраву пришлось угощение наше?
Ставр, перед которым стояла почти полная чаша, вздрогнул и с усилием поднял голову:
- Благодарствую, княже, сыт я!
- Так ведь пир только начался. Неужто успел наесться досыта? Иль где ещё кормят сытнее, чем у великого князя?
Бояре зашушукались. Мономаховы, встречавшие новгородцев и сидевшие с ними за одним столом, продолжали есть, пить и веселиться, но новгородцы понемногу затихли.
- Нигде меня не кормили, - возразил Ставр, глянув на Мстислава.
- Ишь ты! Выходит, и у великого князя тебе пир не в пир? Чем же мы именитому новгородскому боярину не потрафили-то? Вино прокисло али мясо жёстко? А может, место тебе не по чину? Нешто повыше усадить? Хоть подле меня? - продолжал Мстислав.
Были когда-то они приятелями, в юности вовсе дружили, да и после того, как стал Мстислав князем новгородским, не вдруг увяла дружба. И потому Ставр ответил:
- А хошь и подле тебя! Как-никак, не чужие мы друг дружке.
- Эвон как? - прищурился Мстислав, пристукнув чарой по столу так, что плеснулось вино на узорную скатерть. - Не чужие? А что ж ты, крамольник, супротив людей моих идёшь? Почто беззаконие творишь? Волю княжескую не признаешь?
Смех и разговоры стихли, но пир вовсе замер, когда Ставр расправил плечи, выпрямляясь.
- Новгород не твоя ныне отчина, Мстислав Владимирич, - начал он. - Сидел ты у нас, посланный Всеволодом Ярославичем в давние времена. Мы за тебя горой стояли, в обиду не давали, когда Святополк Изяславич хотел тебя Новгорода лишить. Ныне ушёл ты от нас, поставил своего сына, и мы его князем приняли. А у тебя нет боле на Новгород прав. Всеволод Мстиславич - наш князь. Коли есть у нас обида, так не на тебя, а на его людей, и мы промеж себя сами разберёмся.
После таких слов иным боярам даже кашлянуть показалось сущей крамолой. Хотя сказал Ставр правильные слова и многие были с ним согласны, всё-таки князю возражать не каждый сможет. И не ясно, чем это обернётся.
- Ты что же, - подался вперёд Мстислав, - на князя крамолу куёшь? Супротив Руси вышел, пёс?
Ставр вскочил.
- Я тебя не лаял, и ты меня не бесчести - кто гостя на пиру хулит, на свой дом хулу возводит, - холодно молвил он. - Были мы с тобой, Мстислав Владимирич, в прошлом приятелями, а ныне разошлись наши пути-дорожки. Ты князь, я - новгородский сотский. Твоя вотчина Белгород, из Новгорода ты ушёл. Примет ли тебя Господин Великий - то у него спросить надо. А покуда не тебе на новгородцев хулу возводить.
Этого Мстислав стерпеть не мог. Не потому, что старый приятель осмелился так разговаривать, - не был больше Ставр ему другом. Строптивый новгородец спорил с наследником царской власти на Руси.
- Да как ты смеешь? - Уже и Владимир Мономах привстал с места. - Здесь, в Киеве...
- Прав ты, князь стольнокиевский, - Ставр поклонился, прижимая руку к сердцу. - В Киеве я. Да только, чую, не место мне здесь. Посему - прощай!
Сидевшие справа и слева бояре подались в стороны, когда он перешагнул лавку и широким шагом направился к дверям.
- Эй, кто там! - прозвучал окрик Мономаха.
Навстречу Ставру из дверей выскочило несколько дружинников.
- Взять крамольника!
Биться с новгородцем на кулачки не каждый решится. Каждый год на Волховском мосту сходятся отчаянные парни - не только на Масленицу, но и просто так. В иных мужах до старости сидит бесёнок. Ставр легко увёл в стороны нацеленные сулицы, оттолкнул одного, вывернул руку другому, метнул через себя третьего, подставил ногу четвёртому, но на подмогу из сеней уже бежали остальные. Навалились вдесятером, кое-как задавили, прижимая к стене, повисли на запястьях, выворачивая руки назад, и поволокли, упирающегося, вон.
Когда дверь захлопнулась и шум стал удаляться, Владимир Мономах обернулся на остальных новгородцев. Иные смотрели на него со страхом, иные с гневом, иные удивлённо. Сейчас, когда обижен был один из них, распри были забыты, и бояре стали единым целым.
- Имение сотского Ставра я приказываю в княжью казну отдать, - в тишине промолвил Мономах. - Пусть ведают все, и в другой раз неповадно будет. Венчан я патриархом Византийским на царство и назван царём всея Руси. Посему по-иному всё отныне пойдёт. Вся Русь теперь моя. А кто супротив меня выйдет - тому на Руси места не будет.
- Да мы, княже, всегда за тебя! - просяще воскликнул Константин Мовсиевич.
- Никогда из воли твоей не выходили, служили верно, как отцы и деды, - поддакнул Завид Дмитрии.
- Служить-то служили, да крамола средь вас взросла, - кивнул Мономах на дверь. - А посему да идите к честному кресту, что верные вы слуги мои. А кто не выйдет - хот мне враг.
3
Уже в тёмных сенях Ставра наконец одолели - но только после того, как к первому десятку княжеских гридней примчались на помощь остальные. Его сбили с ног и уселись верхом, заламывая руки назад, срывая дорогой опашень, закручивая вокруг запястий шёлковый пояс. Ставр ворочался в путах, и они трещали и рвались.
- Сыромятиной вяжи! Вожжи давай! - Дружинники висли на пленнике, всей тяжестью наваливаясь и не давая пошевелиться. Кто-то вожжами стал опутывать крепкое тело боярина поперёк, прикручивая локти к бокам.
Боярские отроки тем временем не скучали - как-никак, это было подворье великого князя киевского и царя русского. Их пригласили в нижние сени, где тоже накрыли столы. Будь пир иным, да будь они в старшей дружине, сидеть бы им в палатах, зреть издалека князей. Но и так хорошо веселье.
Шум в сенях услыхали сквозь гомон пира и бульканье вина. Люди оставили еду, заинтересовались.
- Чего там? - спрашивали они друг у друга и княжеских слуг, что подавали гостям угощение.
- Вяжут кого-то, - ответил чашник.
- Крамольника словили, - просветил другой, только что выходивший на двор. - На Владимир-Всеволодича крамолу ковал.
- Это кто же?
- Да новгородский. Из ваших.
Боярские отроки побросали все, выскочили из нижних сеней, любопытствуя.
- Сыромятиной вяжи! - раздавались крики в верхних сенях. - Ишь ты! Велик чёрт! - Слышались короткие сдавленные крики и шум борьбы. А потом всё затихло.
Ставра наконец связали и, спутав ноги вторыми вожжами, волоком понесли вниз, чтобы бросить в поруб. Протолкавшийся вперёд Валдис узрел своего хозяина.
- Ставр Гордятич! - ахнул он, бросаясь вперёд.
Ставр, услыхав знакомый голос, извернулся в руках державших его парней и увидел Жизномирича.
- Валдис! Беги! Василисе...
- Держи его! - раздался крик. - Это его человек! Хватай! Лови!
На крыльцо вышел Владимиров боярин Славята, коего Мономах послал проследить, чтобы крамольника заперли в поруб. С ним был кузнец - двое его помощников тащили цепи, в которые надлежало заковать пленника.
- Держи крамольников! - закричал Славята, указывая на Валдиса. Тот шарахнулся прочь, прорываясь сквозь столпившихся боярских отроков, когда на него бросились княжеские гридни. Кто-то из слуг попробовал удержать парня, но юркий Валдис ушёл из смыкающегося кольца и ринулся прочь.
- Беги! - нёсся ему вдогон отчаянный крик Ставра. - Василисе!., скажи!., князь!..
Ему на горло набросили верёвочную петлю, потянули, и сотский захрипел, задыхаясь.
За Жизномиричем бросились в погоню. По слову кого-то из Владимировых бояр на дворе Князевы гридни уже накинулись на остальных отроков, оттесняя их обратно в нижние сени, чтобы те не могли помочь врагу князя. Отовсюду на шум сбегались люди.
Куда бежать, Валдис не знал. Он впервые оказался в княжеском дворце и испуганно метался среди построек.
- Вон он! Держи! - раздались за спиной крики. - Стой!
Деваться было некуда - кругом враги. Если он остановится, его бросят в тот же поруб, что и боярина, а то и убьют. Валдис был уверен, что Ставра Гордятича ждёт смерть, и готовился дорого продать свою жизнь. Кабы не мать и Василиса Микулишна, ждущие в Новгороде, может, так оно и надо. Но юноше нужно было жить - чтобы успеть донести горькую весть до своих.
Ноги сами вынесли его на задворки, он не сразу понял, что попал в сад. У боярина Ставра был такой же, только поменьше - там гуляли его дочери, а с недавних пор - молодая жена. Отсюда некуда было бежать - кроме как...
За кустами сирени виднелись высокие ступени княгинина крыльца. Раздумывать было некогда, и Жизномирич, в три прыжка взлетев на узкое крыльцо, всем телом налёг на дверь.
Та оказалась не заперта, и парень кубарем вкатился в тёмные тесные сени. Едва не упал, быстро прикрыл за собой дверь, пробежал сени, толкнул ещё одну дверь - и нос к носу столкнулся с молодой женщиной в тёмном вдовьем уборе.
Она вышла на шум и топот и замерла на пороге, испуганно распахнув глаза. Несколько мгновений прошло, а потом женщина глубоко вздохнула, набирая воздуха в грудь. Но прежде чем она завизжала, парень упал в ноги:
- Не выдай, княгиня! Я не тать и не вор!
- Кто ты?
- Дружинник я боярский. Господина моего, Ставра Гордятича, князь Владимир велел в цепи заковать, в поруб бросить, и меня вместе с ним. Спаси, княгиня! Не выдай! Христом Богом прошу!
- Но если господин твой на князя замышлял...
- Не было у Ставра Гордятича дурных мыслей, истинный крест! - отчаянно перекрестился Валдис. - Не выдай на расправу! Ведь не только ему - и жене его беда грозит! И матушка моя в Новгороде осталась. Я один у неё! Ставр Гордятич мне отца заменил!
Евфимия Владимировна, после возвращения из Венгрии жившая у отца затворницей и готовившаяся к постригу, ничего не знала о новгородской замятие. На каких-то три года она была старше Жизномирича, но её жизнь была уже кончена. Ни своего дома, ни мужа - только сын Борис скрашивал её жизнь. А ведь могло всё быть по-иному...
Евфимия не любила своего отца. Почитала, как предписывало Евангелие, но не любила. Кабы не пожелал он отдать её замуж за старого, плешивого, злобного Коломана - сейчас была бы счастлива за другим. Отец за дочь решил, что ей делать. И Евфимия попятилась, маня юношу за собой:
- Пошли!
Ошеломлённые новгородские бояре не стали спорить, когда после пира Владимир Всеволодович пригласил священника и стал приводить их к честному кресту, давая клятву, что не помышляли они на Мономахов род худого, ныне слуги верные и готовы служить до самой смерти. Даже Степан Щука и Анисим Лукич не стали упираться, но Константин Мовсиевич, которого тут же князь нарёк новым посадником новгородским, не преминул воспользоваться властью и поведал, что сии двое - самые ярые крамольники и со Ставр ом действовали заодно. Мономах повелел схватить и их тоже.
Остальные бояре во главе с новым посадником вскоре отправились восвояси. Но раньше из Киева выехал боярин Славята - отписать на Всеволода Мстиславича угодья опальных бояр, а имение Ставра отдать на поток обиженным им Даньславу Борисычу и Ноздрече. Славята спешил - словно чуял, что его могут опередить...
До ночи искали беглеца. Обшарили весь дворец, клети, повалуши, сад и каморки холопов. Прошли даже к княгине Мономаховой, спросить, не видала ли чего, и упредили, чтоб была осторожнее. Только к Евфимии не догадались заглянуть - слишком тихо жила вдовая дочь Мономаха. Правда, шептали про неё разное - в том числе говорили, что Коломан не зря отослал Евфимию: больно стар и безобразен был он для семнадцатилетней княжны, вот та и завела себе полюбовника. И нынче не торопится идти в монастырь потому, что завёлся у неё, дескать, сердечный друг. С ним милуется по ночам. Конечно, вслух это не говорили - как-никак, дочь Мономахова, да ещё и вдова с малым сыном, - но люди на то и люди, чтоб разное болтать.