Мстислав задумался. Дело принимало серьёзный оборот. С наскоку не решишь. Он махнул рукой послам:
- Подите пока, отдохните. Я после своё слово скажу.
Черниговцы вышли, в покое остался один Семён Славятич. Глаза его горели - он ждал, когда можно будет высказаться.
- Говори, чего там, - кивнул Мстислав.
- Княже, ты бы послушался послов! Ну куда сейчас воевать? В моём полку половина - смерды. Урожай поспевает. Не соберём - худо будет. Да и не только мои люди - переяславльцы тож не захотят сейчас войны. И черниговцы.
Мстислав сам знал, что начиналась страдная пора. Согнанные из деревень пешцы роптали, а отец учил, что надо о смерде заботиться. Не соберут урожай - голодная будет зима. Да и коли перебьют смердов в битве, а урожай бабы сожнут - тоже радости мало. Кто на будущий год сеять станет?
- Я должен покарать Ольговича, - упрямо молвил он. - Пешцев коли распустить, всё равно дружин моих больше! Киев, Пинск, Переяславль и Белгород, да Курское Посемье...
- Посемье-то ещё помнит, что оно - Ольговичей!
- Всё одно. Курска я им не отдам. Там брат мой Изяслав сидел. Туда я сына послал.
- Не отдавай, - закивал Семён Славятич, - а всё одно, воевать сейчас негоже. Нивы потопчем... Чернигов тебе потом за это "спасиба" не скажет.
- Ладно, помыслю. Поди пока!
Семён Славятич ушёл. Послы сперва наведались к нему и оделили боярина такими дарами, что он вовсе чуть было не переметнулся к Ольговичу.
4
Всю осень Киев и Чернигов пересылались послами. Ольгович слал бояр одного за другим. Пётр Ильич - так тот с коня слезал только для того, чтобы в терем взойти и перед князем предстать. Бояре поменьше сидели в гостях у киевских и переяславльских собратьев, вели душевные беседы. Договаривались где от имени князя, где верша личные дела - кто сына сосватает, кто рощу соседу уступит. Не обошлось без даров. Опять понадобилась кольчуга германской работы - её примерил на себя Жирослав Иванкович, сын Иванка Захарьича. Красовались в рязанских колтах жена Семёна Славятича и внука Ивана Войтишича. Умягчённые дарами, бояре старались, как могли. Даже Агаша Завидична, получив дары от падчерицы Рогнеды, ночью шептала мужу, что война никому не нужна, что жалко павших в битве ратников. Ярослав Святославич уже не сидит в порубе, а воротился в Муром.
- Он, по Русской Правде, тебе наследовать должен, - говорила она мужу. - Коль переживёт тебя, может брата твово, Ярополка, до Киева не допустить.
Уплывёт тогда царский венец из рода Мономашичей. А Ольгович не опасен. Пусть сидит в Чернигове - да и Рогнеде твоей там княгиней быть почётнее.
Обнимая тёплое тело жены, Мстислав дремал, и Агашины слова падали на душу, как камешки в тихий пруд.
И всё бы так и заглохло, если бы зимой не примчался в Киев обиженный Ярослав Святославич.
Воротившись с позором в Муром, он кликнул сыновей и бояр, спешно стал вооружаться, сколотил немалую рать, которую разместил по городкам вдоль Оки, и стал ждать вестей от Мстислава Мономашича, чтобы ударить с севера. В верховьях Оки сидело двое из сыновей Давидичей, и Ярослав хотел привлечь их на свою сторону, пообещав Новгород-Северский. Пока не убрали урожай и шла распутица, муромский князь оставался спокоен - кто же воюет в такую пору? Но едва началась зима, началось и беспокойство. Рождественский пост и Рождество прошли для него в тревожном ожидании. Потом отгуляли Святки - опять тишина. А перед самым Крещением прискакал верный человек из Киева и поведал, что в стольном городе о войне не слыхать.
Тут-то Ярослав Святославич и сорвался с места. Бросив полки на сыновей, он с двумя боярами и малой дружиной, через Посемье, где сидел Изяслав Мстиславич, и Переяславль, однажды чуть не нарвавшись на орду половцев, прибыл в Киев.
Мстислав отдыхал после охоты и пира с дружиной, когда узнал о приезде Ярослава Муромского. Заноза заныла в сердце - как он мог забыть! Словно кто-то льстивыми речами опутал душу! Ведь обещал же!
Ярослав Святославич ворвался в палату как был - в засыпанном снегом опашене, только сбив с сапог снег и стянув с седеющих кудрей шапку. Его бояре топали следом.
- Это что ж деется-то, великий князь? - с порога чуть не закричал он. - Я ж тебе крест целовал, а ты мою вотчину от вора не хочешь сберечь? Почто ешь, пьёшь и прохлаждаешься, когда на Руси такой разбой чинится? Давно уж все сроки вышли, как ты должен был на Ольговича пойти! Я давно готов, только слова твоего жду! Пойди на Всеволода!
Мстислав слегка ошалел от такого напора. Но и возмутился тоже. Чтобы какой-то князь из рода изгоев смел указывать ему, великому князю и сыну самого Мономаха, что делать?..
Тут на память пришёл отец. Владимир Мономах никогда не отступал от принятого решения, но всегда старался сделать так, чтобы всем было хорошо. Ну а если кто-то потом оказывался обижен - так зато прочие удоволены, и на Руси был мир.
Ярослав стоял перед Мстиславом раскрасневшийся, усталый и злой, и великий князь кивнул ему:
- Поди отдохни с дороги. Я с боярами переговорю и скажу тебе всё.
Вошёл дворский, с поклоном пригласил муромского князя следовать за собой.
Семён Славятич, как узнал о приезде муромского князя, отправил в Чернигов гонца, и Всеволод снова снарядил в Киев посольство с новыми дарами. Каждый боярин получил свою долю, но ещё больше даров вслед за этим поездом привезли в монастыри. Семён Славятич присоветовал, чтобы больше всех даров получил Андреевский монастырь, где игуменом был уважаемый ещё Мономахом черноризец Григорий. Туда сверх прочего отвезли несколько редких книг и вышитый Рогнедой полог для иконы Богородицы.
Получившие богатые дары, бояре хором отнекивались, объясняя нежелание воевать тысячей разных причин. И полки, дескать, распущены, а пока их соберёшь и вооружишь заново, там Великий пост и распутица, а после неё сразу сев. И кто хворает, кто сына женит и занят другими делами. И даже - что дело это семейное, пущай стрый с сыновцем сами разбираются, а киянам в черниговском деле нечего кровь проливать. Вот кабы Ольгович на левый берег Днепра замахнулся - тогда мы все, как один. А пока он тихо сидит на своём месте - так и мы со двора никуда. Некоторые бояре подучали своих людей, и те кричали на площадях, что войны не надобно. Люди подхватывали крики, но неохотно - знали, что, коли князь прикажет, идти придётся.
Как назло, Русь жила без патриарха. Преподобный Никита умер в прошлом году, ненадолго пережив Мономаха, а нового Византия всё не слала. И Мстислав порешил собрать всех епископов и игуменов монастырей, чтобы соборно обсудить, что делать.
Сошлись в пустующем митрополичьем дворце. Епископы сидели на лавках вдоль стен, Мстислав - на стольце подле пустующего стола патриарха. Он и повёл речь.
- Святые отцы! Летом свершилось небывалое дело - не брат на брата, сыновец на стрыя, презрев старшинство, поднял руку и изгнал с родового стола. Свершилось сие в Чернигове, в роду князей Святославова корня. Всеволод Ольгович, сын Олега Святославича, захватил Ярослава Святославича Муромского, который по старшинству занимал Чернигов. Надо было покарать злодея, да не чужой он мне - зять родной. Да и Олег Святославич князем черниговским в своё время был, в то время как Ярослав город по лествице занял. Однако же я великий князь, Ярослав Святославич мне крест целовал, и должен я своих верных подручников защищать. Присоветуйте, святые отцы, как поступить? Поступить ли по клятве или презреть её?
Священники переглянулись. Ольгович одаривал все монастыри втайне, объясняя свой порыв благочестием - дескать, не устаю благодарить Господа за то, что даровал мне вотчину отца моего, и, будучи князем Чернигова, не устану и далее делать богатые дары. Каждый игумен или епископ мнил себя одним из немногих счастливцев и ревниво косился на соседа.
С места поднялся игумен Григорий из Свято-Андреева монастыря. Мстислав даже улыбнулся, когда этот тихий, неприметной внешности человек, с мягким голосом и всегда грустными глазами, взял слово. Ещё будучи простым мнихом, Григорий часто гостил на княжьем подворье и отпевал Владимира Мономаха. Как и прежний великий князь, был он учёным книжником и любил писать сочинения.
- Князь, - промолвил Григорий, слегка наклоняя голову, - терзания твои выдают душу великую и помыслы чистые. Клятва княжеская да нерушима будет, однако Господь сказал: "Не клянитесь вовсе, но да будет слово ваше "да" - да, "нет" - нет". Ты поклялся - и должен клятву исполнить, иначе будет на тебе грех клятвопреступления. Однако ежели ты её исполнишь, то прольёшь кровь христианскую, а это грех ещё больший. Поэтому, из двух зол выбирая меньшее, лучше бы тебе нарушить клятву, чем пролить кровь!
Мстислав сидел, недоумевая. Сказать по правде, совсем не таких слов ожидал он от всегда прямолинейного и честного игумена.
- Стало быть, войне не бывать? - переспросил он.
- Не бывать, ибо в народе сказано: "Худой мир лучше доброй ссоры!" И Христос учил: "Аще ударят тебя по левой щеке, подставь правую".
- Но коли я нарушу клятву, на мне будет этот грех!
- Княже, - вступил игумен Прохор, новый настоятель Печерского монастыря, - грех сей мы тебе отпустим, и да будет он на нас!
- Мы тебе присоветовали покончить дело миром, презрев клятву, - мы пред Господом и ответим, - кивнул Григорий. - А на тебе, князь, несть греха!
Не хотелось Мстиславу слушаться священников! Ярослав Святославич будет обижен, Ярополк Переславльский тоже, не говоря уж о юном Изяславе... Но не спасает ли он жизнь сына, отрекаясь от войны? Ведь его брат, Изяслав Владимирович, княжив в Курске, тоже пошёл войной против черниговского князя, отца Всеволода, и погиб. Вдруг допустит судьба, чтобы всё повторилось? Тогда - Мономашич и Святославич, теперь - Мстиславич и Ольгович!
Нет! Судьба даёт ему шанс! Он слишком любил Изяслава, чтобы потерять его!
Так успокаивал себя Мстислав Мономашич, князь киевский, когда на другой день после собора призвал Ярослава Святославича и объявил, что, коли желает тот воевать, пусть сам и воюет. А он кровь христианскую лить не станет и на родного зятя не пойдёт.
Молча, с бледным, окаменевшим лицом выслушал Ярослав Святославич сии слова. Потом также молча поклонился и, повернувшись, неверными шагами покинул княжеский терем. Жестом велел собираться и уехал в тот же день. И лишь когда его дружина выехала из ворот и поспешила берегом Днепра прочь, не сдержался, дал волю злым слезам и, вымещая досаду на неповинном коне, стегал и стегал его плетью, заставляя идти вскачь по глубокому снегу - навстречу засыпанным снегом муромским лесам, где отныне придётся жить ему и детям его, не надеясь когда-нибудь вернуться на Русь.
Мстислав провожал взглядом муромского князя, пока мог видеть. Он тоже не был радостен, отнимая у старшего стол в пользу младшего, но утешал себя тем, что его отец, Владимир Мономах, в своё время отнял стол у старшего Святославича и отдал его сыну в обход всех обычаев. Значит, он, Мономашич, просто не мог поступить иначе.
5
Ярослав Святославич затаился в Муроме, унеся в сердце обиду на Киев и Чернигов, но о нём вскоре забыли, ибо сидел он далеко, на окраине Руси, рядом с мордвой и муромой, и помешать остальным князьям не мог. Но кроме него нашлись недовольные.
Девять лет назад в заточении у Владимира Мономаха умер Глеб Всеславьич, князь минский. Когда-то Мономах уже брал этот город и, отдав своим воям на разграбление, не оставил в нём ни человека, ни скота, велев сжечь и самые стены. Прошли годы, но тяжёлая злая ревность к возродившемуся Минску не давала Мономаху покоя. Он воспользовался расколом среди Всеславьичей и захватил сей град, уморив в порубе князя и посадив в полоцком граде своего посадника.
Всеславьичи не могли простить такого самоуправства. Узнав в свой черёд, что Мономаха нет в живых, они стали мстить за отнятые земли. Дружины выходили из лесов и нападали на приграничные селения - Смоленские, Пинские, южные Новгородские земли скоро отведали полоцкого набега. Занятый сперва спором с Новгородом, а потом усмирением черниговской замятии, Мстислав не сразу обратил внимание на полочан, но, после того как от грабежа пострадала Смоленская волость, только что выделенная им в кормление сыну Всеволоду, решил, что пришла пора примерно наказать ослушников. Кроме того, киевский князь в душе тяготился тем, что пришлось уступить Чернигов Ольговичу, и жаждал отыграться в другом месте. Великий князь должен оставаться великим.
По его знаку добрая половина Руси поднялась в поход. Мстислав отправил братьев Вячеслава Туровского и Андрея Владимиро-Волынского, Всеволодко Мстиславича, мужа сестры Агафьи Владимировны. Это были надёжные князья. Четвёртым, после недолгого колебания, стал Всеволод Ярославич, внук Святополка Киевского. Проверяя верность Всеволода Ольговича, Мстислав послал его к Борисову, а в подмогу и надзирание за черниговским князем отправил старого воеводу Ивана Войтишича. Получили свои полки и трое старших сыновей - Ростислав со смольянами отправился на Друцк, Изяслав с киянами - на Лагожск, а Всеволод должен был ударить во главе новгородцев с севера.
Получив от отца большой полк, Изяслав Мстиславич, не теряя времени, устремился в поход. Он знал, что все князья выступят в единый день, чтобы ударить разом и за бабье лето покончить с непокорными полочанами. Но молодости не свойственно медлить. Изяславу не пришлось сразиться с половцами, когда те пришли к Чернигову, - короткая сшибка с послами не в счёт, - и он ждал боя. Далеко обогнав прочие дружины, Изяслав скоро подошёл под стены Лагожска, затерянного в пущах и перелесках городу на реке Гойне.
Всеславьичи успели узнать, что Мстислав ведёт на них рати - шила в мешке не утаишь. Привыкнув в соседстве с литвой целыми днями не снимать оружия, они скоро собрались и приготовились к отпору. Силы были почти равны - другое дело, что между князьями Всеславова дома не было единства, и каждый воевал сам за себя.
Брячислав Давидич вёл свою дружину вдоль берега Березины на помощь осаждённому киянами Изяславлю. Отец послал его за лагожской дружиной, чтобы отбить осаду. Брячислав вспоминал оставшихся в осаждённом городе жену и сына и недоумевал, какая муха укусила его тестя Мстислава Владимирича, что он пошёл войной на свою родню. Впрочем, память подсказывала - порой бывало и хуже.
На земле ещё было лето - только-только отпраздновали Медовый Спас, и в воздухе разливалась благо дать. Солнце бросало наземь сквозь ветви золотые нити, деревья вяло шевелили тёмно-зелёной листвой. Лес подрёмывал, нежась в тепле позднего лета. Брячислав был молод и полон сил и жизни. К чему война, когда есть свой дом и семья, а в семье достаток! Но отец позвал на подмогу, и он отправился в путь.
Топот копыт вырвал князя из мечтаний. Подскакали дозорные, посланные узнать, ушли ли в берега мелкие реки и ручьи, питавшие Березину и Гойну близ Лагожска, и нет ли поблизости врага. По лицам всадников Брячислав понял - что-то случилось.
- Ну, чего видали?
- Княже, - десятник дозора, Михрюта, поклонился в седле до конской шеи, - кияне близко!
- Брешешь!
- Пёс брешет, княже, - обиделся Михрюта, который по возрасту годился Брячиславу в отцы. - Сам видел, да и парубки мои соврать не дадут.
- Много их?
- Тьма! И идут сюда, нам наперерез!
Брячислав сжал поводья до дрожи в кистях. Вот дурак! Размечтался! Кияне уже небось и Лагожск взяли! Он с тревогой обернулся на свой полк. Большинство были лагожанами. Что они почувствуют, узнав, что их град взят? И что делать ему? Идти к отцу или ворочаться и освобождать Лагожск?
Двое воевод придвинулись к князю ближе. Один был лагожанин, второй свой, из Изяславля. Оба были в тревоге - кияне обложили с двух сторон. И оба понимали - за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь.
- Чего робить-то станем, княже? - вопросил один.
- Идти! - воскликнул Брячислав. - Не стоять!
Но куда - он сам не ведал. Молодой князь терялся в догадках. Идти к отцу - значит бросить Лагожск, да и станут ли лагожане драться, ведая, что родимые дома взяты врагом? Бросить отца, жену и сына он тоже не мог.
Среди дружинников и пешцев тем временем пополз слух, что кияне вот-вот выйдут на Лагожск. Дружинники перешёптывались, пешцы угрюмо молчали. Даже бояре насупились, выжидательно глядя.
- Куда идти-то, княже? - наседали они. - Взад аль вперёд?
Стены Изяславля были высоки. Лагожск, за малостью своей не имевший князя, без помочи непременно падёт, а отец за такое по голове не погладит. Брячислав зажмурился, вспоминая жену...
- В Лагожск! Напрямки!
И первым заворотил коня. Торопя жеребца, он мчался по частому лесу, разбрызгивая ручьи и ломая кусты. С хрустом ворвался в прибрежные заросли Гойны, одолел неширокую речушку, не потрудившись спуститься на пару вёрст ниже, к броду, чуть задержался на луговине, ожидая, когда к нему подойдёт отставшее войско - пешцы при всём желании не могли сравниться с конными, - и опомнился, только когда увидел совсем близко впереди чужих всадников.
Изяслав вёл своих киян самым коротким путём к Лагожску. Только что они миновали брод, до коего было недосуг ехать Брячиславу, и столкнулись нос к носу с ним на луговине над излучиной Гойны. С обоими князьями была только ближняя дружина, но Изяслав опомнился первым. Повинуясь его приказу, кияне со главе с Ольбегом Ратиборычем налетели на лагожцев и их князя, отрезая от Гойны и беря в кольцо.
Брячислав был сбит с толку. Он не успел опомниться, как оказался в окружении киян. Рядом зло скалил зубы Михрюта, тиская в руке меч и готовый к сече. Остальные лагожцы спешно ощетинились, но сам князь сидел как громом поражённый.
Изяслав выехал вперёд. Он узнал Брячислава - тот приезжал свататься за сестру Ксению. Да и перед сватовством молодые князья тоже видались. Поэтому курский князь не спешил обнажать оружия.
Деверь и шурин смотрели друг на друга. Оба были в броне, но без шеломов. Изяслав был моложе и не решался заговорить первым. Но за ним стояла сила, поэтому он чувствовал себя уверенно. Надо было что-то сказать или сделать. Ольбег Ратиборыч уже вопросительно косился - приказывай! пора!
- Ты мой пленник, князь, - наконец сказал Изяслав.
Брячислав попытался поверх голов киевских дружинников рассмотреть, где его лагожане, но заметил только заполоняющие излучину дружины с ангелами на стягах - киян.
- Выходит, пленник, - сглотнув комок в горле, промолвил он.
Стало горько и обидно. Эх, и зачем он только не поспешил к Изяславлю! Поражение в битве всё-таки почётнее такой нелепой сдачи!
- Прикажешь вязать меня?
Ольбег Ратиборыч даже расправил плечи от предвкушения удовольствия, но Изяслав покачал головой.
- Как... - выдохнул он, - как там сестра моя?
- Сын у нас, - ответил Брячислав. - Василько. Два года зимой сравнялось.