- Все ли слышали слово великого князя? - Владимир Мономах обернулся к новгородским боярам и снова посмотрел на Святополка. - Вот, Святополче, сын мой, а вот новгородцы. Пусть они возьмут сына твоего и идут в Новгород, а мой сын хоть сейчас поедет во Владимир-Волынский.
Довольный Святополк кивал головой. Всё складывалось как нельзя лучше. Сам строптивый Мономах соглашался с его приказом - "пусть мой сын хоть сейчас едет во Владимир..." Он - великий князь! Распустив губы в улыбке, он спокойно смотрел на поднявшегося с места Мстислава.
Мстислав по глазам отца понял, как ему надлежит действовать, и стоял, прижимая руку к сердцу.
- Благодарствую за честь, Святополк Изяславич, великий князь киевский, - начал он. - За добро и за ласку. Лестно мне, что меня ты выбрал, чтоб почтить милостью своей. Я всего лишь молодший князь и должен слушаться тебя, как отца. Что ты ни прикажешь - я исполню. Но со мной мужи новгородские. У меня от Новгорода Великого тайных умыслов нет. Прослышали они, что ты меня к себе зовёшь, вот и приехали, слово Великого Новгорода с собой принесли.
Святополк кивал, ещё ничего не понимая и ожидая обычных в посольском деле околичностей и хвалебных речей.
Никита Ядреич и Дмитрий Завидич, прибыв в Переяславль, побеседовали с Владимиром Мономахом. И сейчас Завидич выступил вперёд, оглаживая бороду и невольно красуясь дорогой, обитой парчой собольей шубой.
- Княже Святополк, - важно промолвил он, - тебя мы слушали. Выслушай и ты слово Великого Новгорода. То верно, что нет над Новгородом своего князя - по грамотам Ярослава Мудрого даны нам особые вольности, и терять их Новгород не намерен. Новгород от веку сам с князьями говорил, и сейчас присланы мы от всех городских концов, от боярства, купечества, святых отцов, ремесленного и чёрного люда, чтобы сказать - не хотим мы ни Святополка, ни сына его.
Словно ушат ледяной воды в жаркий полдень вылили на великого князя. Он выпрямился на стольце, хватаясь за перильца руками.
- Это как так - "не хотим"? А ежели я прикажу?
- Ежели у сына твоего две головы, то пришли его к нам, - спокойно ответил Дмитрий Завидич. - Этого князя, - он коротко поклонился неподвижно сидевшему Мстиславу, - дал нам Всеволод. Мы его сами вскормили себе в князья. Мстислав - наш князь.
- Меня вам тоже ставили! И я при Всеволоде у вас князем сидел.
- Ты сидел, да ушёл, - возразил боярин. - Ради Турова оставил Великий Новгород. Великое на малое не меняют!
- Ещё как меняют! - Святополк подался вперёд. - Туров - отчина отца моего, Туров - моя земля!
- Вот и сидел бы в своей земле, а на чужое рот не разевал! - вступил в спор Никита Ядреич.
- Новгород - он ничей! Он сам по себе! - закипятился Святополк.
- Сам по себе, это верно. - Дмитрий Завидич оставался спокоен и деловит, будто не с князем спорил, а с соседом об урожае толковал. - И живёт по своим законам!
- А должен жить - по русским! Новгород - русский город!
- От родства кровного с низовыми землями не отрекаемся, - согласно кивнул боярин. - Но и сами себе хозяева. А ты в наши дела не лезь.
Мстислав тихо сидел на лавке, переглядываясь с отцом. Мономах тоже не подавал голоса и словно не замечал ничего, но в душе тихо торжествовал. Его соперник, великий князь, терял своё лицо, споря с новгородским боярством. Он пытался заставить Днепр течь супротив течения. Но как у людей нет власти над реками, так у нынешнего великого князя не было более власти над доброй половиной Руси.
Наконец Владимир решил прекратить спор. Святополк получил отказ - негоже, чтоб и далее унижался.
- Уж прости, князь-брат, - подал он голос, - но, видно, судьба такова. Волынь - она ведь отчина твоего брата. Сын твой сидит в ней по праву - твоему роду там и править, как великому князю должно. А Новгород пущай живёт, как привык жить, и судит, как привык судить. Верно в народе говорят - "Насильно мил не будешь". Не хотят Ярослава Святополчича новгородцы - что с ними поделаешь? Глас народа - глас Божий! А с Богом спорить - труд напрасный!
Святополк сердито посмотрел на переяславльского князя, что-то буркнул и замолчал.
5
Зимой умерла княгиня Гита.
Она была неизменной спутницей и наперсницей своего мужа. Она сопровождала его в поездках по Руси, делила с ним все тяготы, знала его тайные умыслы, была ему и подругой, и сестрой, и любимой, и матерью детей. Вскоре после рождения младшего сына Андрея она опять наехала в Новгород - обняла свою невестку, порадовалась на внуков и внучек. Хотя на возрасте были и другие сыновья, но только Мстислав радовал Гиту - Изяслав умер, не успев бросить семени, следовавший за ним Ярополк был покамест не женат, а другие сыновья были слишком молоды, чтобы создавать семью. Дочери - старшая, Марица, отдана за Льва Диогена, младшие, Агафья и Евфимия, ещё девочки. У Мстислава же было шестеро детей - после третьей дочери, Ксении, Христина родила Ростислава. Родины пришлись как раз на то время, когда Гита гостила у сына, и она сама выбирала имя для внука.
Княгиня тяжело заболела через год после того, как покинула Новгород. По привычке сопровождая мужа, простудилась по дороге в Смоленск, но упрямо отказывалась отстать и переждать болезнь в тепле и уюте. Гита непременно хотела быть с Владимиром рядом до последнего - и желание её исполнилось.
Умирала княгиня Мономахова тяжело. Не в своих палатах - в избе огнищанина на окраине большого села, затерянного в лесах над Десной, встречала смертный час. Последние несколько дней у неё была горячка, она не приходила в себя и только шептала горячими сухими губами по-английски. Владимир, сжимавший руку жены в своих ладонях, наклонялся к её устам, ловил обрывки слов. Гита то звала мать, то вспоминала отца и родных. Потом начинала перебирать сыновей, называя их то славянскими, то крестильными именами.
Чаще других с её уст слетало имя Гаральда, и Владимир, как ни старался, не всегда понимал, с кем в бреду беседует его жена - с отцом или сыном.
- Прости меня, Гаральд! Прости, мой прекрасный! - звучало под низким потолком огнищаниной избы. - Ты ушёл на битву и не воротился... жена твоя стала вдовой, дети твои стали сиротами... Береги Христину, Гаральд. Береги моих сыновей...
Огнищанин испуганно жался в угол, его жена пыталась прясть или что-то делать по хозяйству, но всё валилось у неё из рук, и женщина только мелко-мелко крестилась, косясь на отделённую князю половину. Смерть всегда пугает, а смерть великого человека - подавно.
Среди ночи, когда хозяева давно спали, утомлённые и испуганные, а Владимир боролся с дремотой, Гита неожиданно пришла в себя и расширенными глазами уставилась на лучину.
- Где я? - прошептала она.
Мономах встрепенулся, сразу почуяв перемены.
- Под Смоленском-городом, - ответил он, наклоняясь и сжимая пальцы жены в своей руке. - Десяти вёрст не доехали. Не поспели...
- Не поспели, - вздохнула Гита. - Не поспела я... ничего я не поспела...
- Что ты, что ты, - попробовал остановить её Мономах.
Но женщина нахмурилась и зашептала:
- Не поспела я ничего. Сыны мои не выросли, внуков не дождалась.
- Мстислав...
- Мстислав, - встрепенулась Гита, осмысленно взглянув на мужа. - Гаральд мой - тебе наследник. Береги его, не отпускай от себя. Пусть он привыкает. Я знаю - ему великим князем быть тебе вослед! Не Ярополку, не Изяславу, не Святославу... Только Мстислав! Держи его подле себя! Он - великий князь! Гаральд! Мой прекрасный Гаральд... Я скучаю без него. Почему его нет здесь? Почему я тут умираю, а не подле него?
- Ты не умрёшь, - перебил Мономах. - Ты выздоровеешь. Ты же болела прежде, помнишь? Ещё до того, как родила Юрия. Тогда я тоже боялся, что умрёшь. Ты выжила и родила мне двоих сыновей...
- И оставляю их совсем одних...
- Ты не умрёшь! Не умрёшь! Завтра мы едем в Смоленск. Уже вечером тебя отпарят в бане, там хорошие лекари. К весне ты встанешь на ноги и поедешь к Мстиславу. На маленькую Ингеборгу поглядишь...
Последняя, четвёртая по счету дочь Мстислава родилась в конце прошлого года, на Покров. Мономах хотел, ворочаясь из поездки по волостям, завернуть к сыну в Новгород, своими глазами увидеть всех его детей. Но болезнь жены заставила отменить поездку.
- Ингеборг... по деду и бабке, - вздохнула Гита. - Не увижу я её. Только что во сне... Усталая, Владимир. Очень устала. Спать хочется.
Она вздохнула и закрыла глаза. Мономах некоторое время сидел, глядя на лицо жены и прислушиваясь к её дыханию. Потом сон сморил и его.
Когда он пробудился, внезапно, будто от толчка, Гита, дочь Гаральда, последнего короля Англии, уже не дышала...
Вместе все сыновья Мономаха собрались только на похороны матери.
Рано разбросала их судьба по Руси. Мстислав с раннего детства княжил в Новгороде, вослед отправился на своё первое и последнее княжение его брат Изяслав. Потом отчий дом оставили Роман, Святослав и Вячеслав. Совсем детьми Мономашичи садились в Смоленске, Ростове, Курске, Суздале, укрепляя власть отца. Юрию, недавно помолвленному с половчанкой, тоже был уготован удел. Не выделенными оставались только Ярополк, которому отец готовил переяславльский стол, и Андрей - тот был слишком мал, чтобы покидать родной дом.
Старшие сыновья, все рослые, в мать, и крепкокостные, в отца, собрались в переяславльском тереме, откуда в последний путь должна была отправиться Гита. Мстислав словно впервые видел братьев - горделивого Ярополка, тихого, молчаливого книжника Святослава, спокойного, добродушного Вячеслава и почти не отличимого от него норовом Романа.
Братья молчали, собравшись в палатах. У всех были свои столы, свои дела и думы. Они не играли вместе в бабки и войну, не кидались снежками на масленичных гуляниях и не бегали всей гурьбой на речку ловить карасей. Княжичи по роду, они слишком рано хлебнули взрослой, непростой жизни и сейчас просто не знали, как вести себя.
Дверь отворилась. На пороге замер отрок лет десяти. Большие синие глаза с любопытством уставились на пятерых взрослых мужей, из которых лишь один был знаком.
- Гюрги, - позвал Ярополк, - поди ближе.
Юрий переступил порог, подошёл, встал среди старших братьев, запрокидывая голову, чтобы видеть их лица. Мстислав улыбнулся. Младший брат живо напомнил ему старших сыновей - Всеволода и Изяслава. Один был немного старше, второй - младше. Всеволод просился с отцом в дорогу, но Мстислав уговорил мальчика остаться дома, беречь мать и братьев-сестёр...
- Не скучно одному-то? - спросил Мстислав.
- Нет, - мотнул головой княжич. - Только грустно без мамы.
- Ты молись за неё. Она там, на небесах, нас не оставит.
- Я знаю, - Юрий шмыгнул носом. - Я молился... утром. Только всё равно...
Он понурился, зашмыгал чаще, и Мстислав привлёк брата к себе. Мальчик засопел, уткнувшись носом ему в живот.
- Нам тоже без неё грустно, - сказал старший брат младшему. - Но ты не горюй. Крепись. Ты же князь. И у тебя отец. И Андрейка с Евфимией. Они совсем малы, ты у них опора. Да и отцу трудно одному будет. Так что ты уж постарайся не плакать.
- Отец меня... на княжение хотел... скоро уже...
- Тем более крепись! Там ни отца, ни братьев-сестёр рядом не будет. Так что привыкай! А мама... Она нас не оставит.
- Она теперь будет ангелом?
- Да, ангелом.
Юрий вздохнул и выпрямился. Глаза его блестели, на щеке обозначилась мокрая дорожка, но он решительно вытер её кулаком.
- Это хорошо, что она будет ангелом, - сказал он с недетской серьёзностью. - Я тогда ей буду молиться.
Остальные братья помалкивали. У них ни у кого не было детей, и они просто не знали, как надо говорить с ними.
6
Ярославца Святополчича, из-за которого недавно разгорелся сыр-бор, Мстислав увидел только несколько лет спустя, когда отец нежданно-негаданно призвал его принять участие в выходе против половцев. За последние годы русские дружины уже не раз сталкивались со степняками и одерживали победы. Всякий раз вдохновителем походов был Владимир Мономах.
Великий киевский князь старел, слабел, становился всё тяжелее на подъем, и влияние на Руси понемногу переходило в руки его соперника. Святополк боролся за власть. Свою обиду на Мономаха за то, что не дал его сыну Новгорода, он переборол, женившись на царевне из рода Комнинов, Варваре. Девушка была уже не первой свежести, но братьям Алексею и Исааку Комнинам было мало дела до Руси - с одной стороны наседали арабы и прочие кочевые народы, с другой - крестоносцы, воюющие за Гроб Господень. Потому чести эта свадьба принесла мало. Одно добро - Варвара родила-таки Святополку двоих сыновей - Брячислава и Изяслава.
Мстислав прискакал в Переяславль накануне похода, приведя большую дружину. Там уже ждали его братья - Ярополк и Вячеслав. Они впервые встретились после похорон матери. Юрия в Переяславле не было - Владимир Мономах сдержал слово и отослал сына в Ростов.
Много князей собиралось в тот поход. Приехал крепкий телом, но слабый духом Давид Святославич Черниговский с сыном Ростиславом, привёл полки Новгорода-Северского старший сын неукротимого Олега Всеволод с младшим братом Святославом. Сам Олег, не одобрявший походов русских князей на степь, опять сказался нездоровым и отговорился тем, что останется защищать границы своей Курской волости от половецких выходов. Из Дорогобужа пришёл Давыд Игоревич - с того года, как осудили его князья за посеянные распри, это был первый случай, когда князь-изгой появился средь своих родичей. Святополк Изяславич также был недоволен походом - но потому лишь, что затеян этот поход был хотением Мономаха. Сказавшись нездоровым - он и правда последний год много хворал, великий князь прислал вместо себя сына Ярославца.
Мстислав, узнав, что его соперник за новгородское княжение здесь, не преминул отыскать его. Худой и жилистый, в отца, Ярославец мало походил на него обликом. Крупные черты его лица отражали волю, решительность и жёсткость, которую легко можно было спутать с жестокостью. Говорили, что он и был жесток и что первая его жена, венгерка, умерла, забитая мужем в приступе ярости. Не лучше жилось и второй жене, которая за четыре года супружества уже трижды рожала мёртвых детей и опять была оставлена мужем на сносях. Странно, но не только Мстиславу - и его отцу, а с ним и Давиду Святославичу Ярославец живо напомнил Давыда Игоревича, предыдущего князя Волынского.
В тот год Пасха должна была наступить рано, и выступили в Велик пост. Почти три недели, почти весь берёзозол-месяц (март. - Прим. авт.) месили подтаивающий снег с грязью обнажающейся кое-где земли, с трудом перебирались через набухшие, с сочащимся трещинами льдом реки. И на пятую неделю Поста добрались до половецкого города Шаруканя.
...Всякому нужен свой дом. Даже дикий зверь - и тот не весь век рыскает по полям и лесам. Даже волку, коего ноги кормят и спасают, и тому нужна нора. Птица вьёт гнездо, рак зимует под корягой, лисица роет нору, паук плетёт паутину, рыба прячется в омуты. И человек тоже - сколь ни мотает его по свету, а помнит тот дом, где впервые увидел солнце, где и сейчас жжёт свечу старушка-мать и томится ожиданием молодая жена, баюкая сынишку.
Иное дело - те, кому дом весь мир. Кочевниками Русь называла половцев, печенегов, торков и берендеев неспроста - верхами они исколесили полмира, везя за собой в кибитках нехитрый скарб. Ненадолго остановятся, поставят лёгкие войлочные юрты, протопят их кизяком - и снова в путь, едва потравят кони и быки траву. И забудут тот уголок степи, где бывали, как сотни других.
Но и кочевники - тоже люди. Не может человек вовсе не иметь пристанища, иначе это не человек. Где-то и у половцев есть свои города. Откуда же накатываются на Русь их орды! Не рождает же их сама степь!
Купцы, на свой страх и риск отваживающиеся бродить по степям, сказывали, что есть у половцев города. Там их ханы и беи живут всю зиму, в тепле и холе. Там оседают ремесленники - как свои, половецкие, так и русские - рабы, выкупившиеся из рабства или вольные люди. Но до сих пор так далеко не заходили русские дружины. Воевали в степи с войсками половцев, изредка захватывая их становища. Но чтобы прийти в город... До сей поры не было у Руси такой силы.
Град Шарукань был городом Шаруканидов. Хан Тугоркан, бывший тесть Святополков, был из этого рода. Ныне Шаруканидов возглавлял Боняк, из-за кожной болезни и неприязни к нему русичей прозванный шелудивым.
Только в степи половец хороший воин, только с конской спины метко летят его стрелы, только на скаку мечет волосяной аркан и рубит саблей. На крепостной стене от всадников мало толку, да и не умеют половцы строить высокие крепкие стены, защищающие от осады. Русские невольники тоже не могут возвести достойную преграду от нападения.
Но Боняка в те поры в Шарукане не случилось. Сидел там один только старый Шарукан, тихо лелеял свою старость и думал - доживёт ли он до лета, чтобы вдохнуть ещё раз пряные запахи свежей степной травы или так и помрёт под завывание вьюги. Вьюга - она в степи ой как зла! Злее только русы, когда бьются насмерть.
О русах старому Шарукану думалось всё чаще и чаще. В последние годы они стали слишком часто выходить в степь, и удача обычно оказывалась на их стороне. Боги отвернулись от кипчаков вскоре после смерти Тугоркана. Только и было короткой радости что мир, заключённый у Сакова. После него русы пошли в степь и принесли смерть. Пала орда Урусобы, едва ноги унёс Боняк, а недавно разбиты половецкие вежи. Там жили жёны и дети половцев, и русские батыры налетели на них, как соколы на стаю уток. Где теперь ждать их дружины?
Шарукан полулежал на пышных подушках, прихлёбывал кумыс, мимолётно принимал ласки двух молоденьких невольниц и думал...
- Русы!
Крик ворвался внезапно, и Шарукан даже растерялся - неужто он умудрился задремать и не учуял прихода гонца. Старый хан - плохой хан. Воинская удача любит молодых, злых и сильных.
Хан приподнялся на локте, спешно сделал вид, что его оторвали от размышлений. Обе невольницы сжались в комочки, дрожа от страха и волнения. Принёсший дурную весть половец бухнулся на колени.
- Русы, русы, - повторял он.
- Чего ты бормочешь, как полоумная старуха, - проворчал Шарукан.- Откуда здесь взяться русам? Русь далеко. Они не придут сюда!
- Великий хан, наши пастухи видели русов, когда они переходили Дон. Они идут сюда!
- Что? - Сон мигом слетел. - Сюда?
- Великий хан, они уже близко.
- Их много?
- Тьмы и тьмы! Вся Русь поднялась!
- Как близко?
- Ещё день-два - и приступят к городу. О великий Шарукан!..
- Пошёл вон! - скривился хан. - Оставь меня!