Она сложила свертки на табурет и, взяв голову Старкова в свои руки, поцеловала. Было маленькое замешательство: она ждала ответного поцелуя, наконец он сообразил и клюнул ее в щеку.
- Не сердитесь на меня за вчерашнее, - говорила Мария Александровна, вынимая из сумки пасху, кулич, крашеные яйца и размещая на табурете. - В такой день не надо сердиться. Самый светлый день в году. Это освященные пасха и кулич. Я отстояла службу в церкви Всех Скорбящих Радость. Какая дивная служба!.. Я опять что-то не то говорю?
- Моя мать тоже святила кулич и пасху, - пробормотал Старков.
- Вот славно! - Она положила немного пасхи на тарелку. - Говорят, из материнских рук кусок слаще, но попробуйте моей пасочки и кулича. У каждой хозяйки свои секреты.
Старков послушно взял на ложку немного пасхи, отломил кусочек кулича.
- Вкусно.
- Вот и славно! Я пораньше пришла, потому что на богомолье собралась. - Она как бы извинилась улыбкой за то, что опять коснулась ненавистной для Старкова темы.
- Я думал, на богомолье только старухи ходят.
- Это комплимент? - засмеялась Мария Александровна. - На богомолье - слишком пышно сказано. Я иду в свой монастырь, помните, я вам говорила?.. Это недалеко, верст шестьдесят. В глухом еловом бору. Там такая тишина, такой запах, такая благодать! И такая мудрая, добрая мать-настоятельница!
- Вы собираетесь… как это говорят, удалиться в монастырь? - угрюмо спросил Старков.
- Как странно звучит "удалиться". Я прежде не замечала. Удалиться!.. Приблизиться к Богу. Удаление здесь.
- Я думал, люди уходят в монастырь замаливать грехи. А какие у вас грехи?
- О, не счесть!.. Но сейчас я буду молиться за Кирилла. Он ушел без покаяния, без исповеди, без креста и отпущения грехов. И без прощания с близкими.
- Но и без мучений, - пробормотал Старков.
- А кто это знает? - задумчиво сказала Мария Александровна. - Может, когда душа расстается с телом, все так уплотняется, что вся боль, весь ужас конца вмещаются в одно мгновение… Вы простите, что я об этом говорю. С кем же еще, если не с вами? Не с мальчиками же… А вы и Кирилл так сильно связались во мне, что иногда мне кажется, что он продолжается в вас. Вы так похожи. Оба - только по прямой, как дикий кабан…
Она уловила смятенный взгляд Старкова.
- Правда, правда! - Она присела к нему на койку. - Ничего сильнее и глубже не было в моей жизни, чем гибель Кирилла. Вроде бы и вообще жизни не было, только этот взрыв. А потом пустота. И вдруг появились вы. И пустота заполнилась. Я так сильно чувствую вас!.. - Она порывисто схватила его голову и поцеловала.
Старков инстинктивно дернулся прочь, потом посунулся к ней, вошел в аромат и теплоту чистой женской плоти, зарылся лицом в ее грудь, сомкнул объятие. С удивительной легкостью она разомкнула это кольцо, высвободилась и пересела на табуретку.
- Ну, ну, - сказала наставительно. - Это не по-сыновьи.
- Простите, - пробормотал Старков, красный, потный и жалкий. - Не знаю, что на меня нашло.
- Бедный мальчик! - вздохнула Мария Александровна, голос ее звучал ласково. - Я не сержусь. Господи, я все понимаю. Вы столько времени один. Успокойтесь.
Старков опустил голову.
- Ах, какой же вы еще молодой!.. Обиженный мальчик, - добавила она, словно заглянув в его дальнюю душу. - Ну, мне пора. Надо собраться и - в путь.
Старков смотрел на нее. Уже подступившую злость стерла с его лица растерянная беззащитность.
- Я скоро вернусь, - успокаивающе, тепло сказала Мария Александровна. - В первый же день после Пасхи. И сразу к вам. Все будет хорошо.
И она ушла…
- Да не вертись ты!..
Мать одергивает на семилетнем Старкове серую курточку из дешевенькой байки. Какая-то пуговица болтается. Мать пришивает ее накрепко. Критически рассматривает сына. Берет гребень и причесывает непослушные завитки. Вихор на затылке упрямо торчит. Она берет жбанчик с квасом, смачивает волосы сына и пытается пригладить их ладонью к голове.
- Ты, как войдешь, поклонись низко и шаркни ножкой. Покажи, что ты воспитанный мальчик, а не какой-то пентюх. Хозяину ручку поцелуй и скажи: благодарствуем за приглашение, Ваше степенство.
- Не буду ручку целовать!
- Поговори еще! В чулан захотел? С мышами Рождество встренешь. Нам такую честь оказывают! В чистые покои пускают. Жаль, твой отец не дожил, царствие ему небесное!
Она еще раз одернула на сыне все, что можно: курточку, воротничок рубашки, галстучишко, панталоны. Придирчиво оглядела.
- Ну, вроде прилично…
* * *
…Залитая огнями, сверкающая серебряной канителью, увенчанная звездой, источающая хрустальный свет елка.
Старкова-мать в дверях что-то опять оправляет на сыне и подталкивает его вперед. Крестит.
- С Богом!
Мальчик, как деревянный, движется по натертому воском полу зальца, то и дело отвешивая поклоны всем попадающимся на пути: гостям, их нарядным детям, приживалам, слугам. После каждого поклона он старательно шаркает ножкой. На него смотрят: кто с удивлением, кто с насмешкой, а слуги просто отстраняют его с дороги.
Какой-то озорник за его спиной стал передразнивать движения нелепого чужака. Он очень похоже волочил ноги, пучил восторгом и удивлением глаза, разевал по-глупому рот, шаркал ножкой ни к селу, ни к городу. Этот театр вызывал снисходительные улыбки взрослых и визгливый восторг детей.
Наконец и Старков заметил, что его передразнивают.
- Ну чего ты? - робко укорил он мальчика.
Тот отвернулся, сделав вид, что это к нему не относится, а когда Старков двинулся дальше, начал все сначала.
Но Старков уже не замечал этого. Его внутренний взор заворожило чудо-дерево. Он видит на нем каждую свечку, каждую игрушку из папье-маше, каждую конфетку в серебряной обертке, каждую снежинку из фольги, каждую стеклянную рыбку, лошадку. И вдруг обнаруживает под елкой по колена в ватном снегу большого белобородого Деда Мороза.
Зазевавшись, он ткнулся в украшенное золотой цепочкой брюхо дородного купчины. Мальчик поднял голову, узнал хозяина дома и вспомнил наставления матери.
- Премного благодарны, Ваше степенство! - Он шаркнул ножкой. Взял господскую руку и поцеловал.
Хозяин брезгливо стер его поцелуй.
- Сперва сопли утри! Кто такой?.. Кто пустил?.. - пригляделся к нелепой фигурке и вспомнил: - Ты Дуняшин сын?.. - Он перехватил спешившего мимо лакея. - Дай-кось там коробку.
И когда тот выполнил приказание, сунул картонную коробку из-под обуви, набитую гостинцами, в руки мальчика.
- Держи. И не крутись под ногами. Ступай себе.
Но мальчик не услышал приказания. Его потрясенный взгляд обнаружил на елке главное чудо: большой ограненный многоцветный стеклянный шар, распространяющий вокруг себя ослепительное сияние.
Ничего не видя, кроме него, ничего не слыша, он пошел к елке, машинально зажав под мышкой коробку с ненужными гостинцами. Дотянувшись до шарика, он стал гладить его, раскачивать, вертеть, отчего с елки осыпались иглы. Исполненный нежности, он взял его в обе ладони и, сам не зная как, снял с елки. Дареная коробка с гостинцами упала на пол, рассыпав все содержимое. Но он и этого не заметил.
Зато заметил рассвирепевший хозяин дома.
- Кто позволил? - заорал он. - Ложи назад!
Его рык привлек к незначительному происшествию всеобщее внимание. Гости дружно повернулись к нарушителю порядка, и как-то так получилось, что он оказался один против всех.
- Отдай! - визжал конопатый хозяйский сынишка.
- Ложи взад! - трубил хозяин.
Лакей рванулся к нему, чтобы отобрать шарик. И, видимо, совсем бессознательно мальчик размахнулся и метнул в толпу едва умещавшийся на ладони шарик. И прогремел взрыв…
…И этот взрыв разбудил Старкова. Он очнулся и обежал взглядом камеру, которую косо пересекал весенний солнечный луч. Рукавом он утер глаза от слезной влаги, возникшей из сна.
- Обиженный мальчик… - пробормотал вслух.
Взгляд его упал на стену, испещренную колонками цифр: это его настенный календарь, где последний день Пасхи обведен кружком. Старков взял уломок известки и с удовольствием зачеркнул этот день.
Какой-то зудящий звук привлек его внимание. В солнечном луче он обнаружил очнувшееся после зимней спячки летучее существо: жук не жук, муха не муха, оса не оса - капелька бодрой, радостной жизни.
Вместе со Старковым мы будем следить за этим деятельным созданием, по тени на стене угадывая утренние привычные движения узника. Когда тюремщик принесет завтрак, мошка вылетит через открытую дверь на свободу…
…Тюремщик вынес грязную посуду. Старков собрался закурить, но услышал за стеной шум. Он поднялся, улыбаясь, готовый встретить Марию Александровну.
В камеру вошли четверо: прокурор, начальник тюрьмы, врач и священник.
- Чему обязан? - чуть побледнев, спросил Старков.
- В помиловании отказано, - деревянным голосом произнес прокурор. - Приговор будет приведен в исполнение.
- Когда?
- В вашем распоряжении четверть часа.
Врач подошел и взял Старкова за руку. Тот не заметил его жеста.
- Учащенный… - словно про себя сказал врач.
- Это от неожиданности. - Старков уже овладел собой, голос звучит спокойно. - Я в полном порядке.
Врач обменялся взглядом с прокурором.
- Есть ли у вас последнее желание? - спросил начальник тюрьмы. - Хотите рюмку водки?
- Я не пью.
- Папиросу?
- Я как раз собирался закурить. Но обойдусь.
- Сын мой, - сказал священник, выступив вперед, - готов ли ты принять?..
- Оставьте меня в покое! - резко прервал Старков и повернулся к начальнику тюрьмы. - С вашего разрешения я все-таки закурю. Ко мне должны были прийти…
- Курите, - понял начальник тюрьмы. - Мы не будем вам мешать.
Все четверо вышли в коридор…
- Какая выдержка! - восхищенно сказал врач.
- Это и страшно! - вздохнул прокурор. - Если не жаль себя самого, то чего ждать для других?
- Великая княгиня обещала ему прийти, - сказал врач.
- У меня нет инструкций на этот счет, - решительно заявил начальник тюрьмы. - Казнь не может быть отложена…
…Старков докурил папиросу до мундштука и раздавил окурок в блюдце.
Появился врач - один.
- Дойдете сами?
Старков усмехнулся.
- Послушайте, - сказал он доверительно, - вы производите впечатление порядочного человека…
- Премного благодарен! - вскинулся врач.
- У меня к вам просьба. Вы знаете даму, которая навещала меня?
- Разумеется.
- Я ждал ее. Что-то случилось. Если она не придет, передайте ей…
- Вы думаете, тюремный врач вхож к великим князьям?
- Сделайте что-нибудь! Придумайте. Напишите хотя бы. Только одно: пусть не переживает.
Врач очень пристально посмотрел на Старкова.
- Я надеюсь, она придет, - сказал тихо.
- Я тоже… Она верный человек… Она…
Дверь распахнулась, и начальник тюрьмы сказал:
- Пора!
Камера наполнилась тюремщиками и конвоирами. На плечи Старкову накинули шинель, на голову нахлобучили шапку. Он сорвал ее и кинул на пол.
- Как хотите, - пожал плечами начальник тюрьмы и сделал знак конвоирам: выводите!
Они долго шли длинным тюремным коридором, потом через двор к пустому плацу, посреди которого торчала виселица.
А кругом была весна: с капелью, ручьями, воробьиным чириканьем, солнцем, отражающимся в лужах и последних истаивающих сосульках. Но Старков не замечал ни весны, ни виселицы. Он оглядывался, тянул вверх шею, он искал. Но вокруг никого не было, кроме сопровождающего его кортежа.
- Судейские, послушайте… Будьте людьми… Я жду человека. Вы же знаете. Она придет, не может не прийти… Ну что вам стоит?.. Всего несколько минут. Успеете меня повесить.
- Успокойтесь, - сказал начальник тюрьмы. - Вы же видите - дама не пришла.
- Не может она не прийти… Прокурор, вмешайтесь!.. - крикнул Старков. - Ее не пропускают… Поймите, не мне это нужно. Ей, ей!.. Одно слово, кивок. Чтобы она поняла…
Прокурор отвернулся.
- Батюшка! - позвал Старков.
Подошел священник.
- Батюшка, - прерывающимся голосом взмолился Старков, - помогите. Я жду добрую женщину, она о душе моей печется… Велите ее найти… задержите казнь. Мне бы только попрощаться… Разве это так много? Вы священник, где же ваше милосердие?
- Отрешись от земной суеты, сын мой, - проникновенно сказал священник. - Ты искупаешь грех перед Господом, и Всевышний в неизреченной благости своей…
- Заткнись! Параша с елеем! - взорвался Старков. - Лицемеры! Сволочи!.. Вам мало убить человека, надо еще в душу наплевать!
- Не богохульствуй, сын мой!..
Старков бросился на священника, разорвав строй конвойных. Но не достиг его: один из конвойных подставил ему ногу, и он растянулся на земле.
Его подняли. Из разбитого лица сочилась кровь, смешиваясь с весенней грязью. Душа Старкова окончательно сорвалась с колков.
- Мария!.. Мария!.. - кричал он истошно.
Конвойные пытались втащить его на виселицу. Он бил их, и они били его, выкручивали ему руки. Окровавленный, страшный, он цеплялся ногами за ступеньки помоста, орал, выл. Конвойные, озверев, били его по ребрам, голове.
Наконец его втащили наверх, где ждал палач с капюшоном и петлей.
- Я видел падение завзятых смельчаков, - гадливо, но с ноткой торжества сказал прокурор тюремному врачу. - Но такого распада никогда!.. Они все трусы, хотя и корчат из себя героев. - И добавил с усмешкой: - Что дает известную надежду.
- Нет, - задумчиво отозвался врач. - Это не трусость. Что-то другое… Совсем другое…
Тут веревка задергалась и натянулась струной. Врач не договорил…
…Сидящая в карете за караулкой дама в черном отвернулась от окошка, из которого наблюдала казнь, поднесла к глазам медальон, поцеловала его и, вглядываясь в дорогие черты узкого аристократического лица, сказала с невыразимой нежностью:
- Вот и все! Ты доволен, любовь моя?..
Конец
Примечания
1
Здесь и далее этим знаком отмечаются места, которые в рукописи настолько повреждены, что не поддаются прочтению. - Примеч. ред.