- Думай, что говоришь. Тебе не позволено оскорблять людей, пользующихся доверием города и занимающих высшие командные посты.
- Тогда я уточню, - продолжил Дионисий и, повысив голос, объявил: - Я обвиняю здесь, перед вами, военачальника Дафнея и его сотоварищей в государственной измене и сговоре с врагом!
Председатель снова перебил его:
- Столь серьезное обвинение, сформулированное подобным образом, является преступлением. Налагаю на тебя штраф в десять мин. Стража, исполняйте!
Двое наемников, несших караул в Народном собрании, направились к Дионисию, не столько чтобы истребовать с него сумму, конечно, при нем не имевшуюся, сколько чтобы арестовать его.
Филист тут же встал со своего места и, подняв руку, закричал:
- Я заплачу, продолжай!
И тут же поручил своему слуге уладить возникшую проблему. Тот на глазах изумленного председателя отсчитал десять мин.
- Обвиняю их в измене, - возобновил свою речь Дионисий, - так как, практически одержав решающую победу над врагом, мы были остановлены им в самый разгар битвы, в силу отданного им приказа к отступлению. Они предали нас, воспользовавшись нашей дисциплинированностью, чтобы открыть варварам путь к спасению, на которое они, казалось, уже не могли и надеяться.
Крики, овации, одобрительные возгласы раздались со всех сторон. Видимо, многочисленные группы членов Братства, выражая свое воодушевление и негодование, заражали ими и сидевших рядом.
Тем временем председатель, сбитый с толку этой нескончаемой речью и необычностью происходящего, с тревогой наблюдал за тем, как истекает вода в клепсидре, ожидая момента, когда, согласно регламенту, он сможет наложить на оратора новый штраф, еще более значительный.
- Двадцать мин! - рявкнул он, как только верхний резервуар опустел, даже не обращая внимания на то, о чем именно Дионисий говорил в этот момент.
- Оплачено! - прокричал Филист, поднимая руку.
Снова гул среди присутствующих - словно они находились на стадионе и подбадривали своего кандидата в чемпионы, - а Дионисий продолжал свою безудержную тираду, припоминая наиболее яркие моменты сражения, неразумные решения, трагическое совещание с представителями городских властей, абсурдный приказ об эвакуации. Не опустил он в своем рассказе и полученное ими сообщение о том, что корабли карфагенян якобы встали на якорь в Панорме, в то время как они, напротив, готовились напасть на ни о чем не подозревавший сиракузский флот. Без колебаний он возложил ответственность за эту ложную весть на Дафнея и его окружение, в душе уверенный, что это обвинение является истинным, а отсутствие у него на данный момент доказательств является второстепенным, незначительным обстоятельством.
Голос председателя с каждым разом терял свою уверенность, хотя он и продолжал назначать все более высокие штрафы, неизменно оплачиваемые из кошелька Фи-листа. Создавалось впечатление, что он бездонный. Присутствующим же казалось, что или достигло своего апогея одно из самых напряженных заседаний Народного собрания, или они стали свидетелями аукциона, где самый востребованный товар - истина.
Наконец председатель сдался и позволил Дионисию беспрепятственно упражняться в своем нелицеприятном красноречии. Его слова воспламеняли души, воспоминания и описываемые сцены трогали сердца, заставляли трепетать, негодовать, кричать от ярости, от досады, от гнева.
Почувствовав, что присутствующие на его стороне, он закончил свое выступление с уверенностью в том, что теперь ему ни в чем не будет отказа.
- Граждане! - уже не говорил, а провозглашал он. - Варвары сровняют с землей и наш город тоже, хотя мы и нанесли поражение армии Афин, ваших жен будут насиловать у вас на глазах, ваших детей обратят в рабство, замучают до смерти и изрубят мечами. Я знаю, на что они способны, я сражался с ними, убивал их сотнями, чтобы спасти наших братьев из Селинунта, Гимеры, Акраганта, но любви и храбрости одного человека недостаточно, чтобы избавить родину от нависшей над ней опасности. Вы, рискующие своими жизнями на поле боя, вы, держащие в руках щиты и копья, должны избирать военачальников не на основе ценза и общественного положения, а по личным заслугам! Призываю вас заочно приговорить упомянутых мной бесчестных полководцев, предавших нас и продавшихся врагу, к пожизненному изгнанию или даже к смерти, если они осмелятся вернуться в город без вашего на то позволения, а потом избрать тех, кого вы уважаете за доблесть, - тех, кто всегда сражался с честью и отвагой, кто ни разу не бросил щит и не обратился в бегство. Именно такие люди должны повести вас и наших союзников в бой. Раз и навсегда положим конец этой постыдной чреде поражений и кровавых трагедий! Как могут варвары-наемники одерживать верх над храбрыми и дисциплинированными гражданами, если только не при помощи предательства? Скажу вам больше: наши правители ни на что не годны и не заслуживают того, чтобы оставаться на занимаемых ими должностях. Прогоним их раз и навсегда и выберем тех, кого считаем достойными нашего доверия!
Народное собрание огласилось громкими восклицаниями, так что Дионисию и Филисту с трудом удалось восстановить спокойствие. Вскоре Гелорид поставил на голосование предложение о заочном приговоре военачальникам-предателям. Как только оно было принято огромным большинством голосов, он зачитал присутствующим список кандидатов на высшие военные должности. По большей части там значились малознакомые имена, не считая Дионисия, получившего почти единодушную поддержку.
Он покинул зал заседаний в полдень, под всеобщие рукоплескания, став самым влиятельным человеком в Сиракузах. Остальные новоявленные полководцы являлись лишь его тенью и были обязаны ему всем, в том числе и своим избранием.
Три дня спустя Дафней и его товарищи получили копию протокола этого заседания, в ходе которого они приговаривались к изгнанию. Дионисий официально вступил в должность верховного главнокомандующего и предстал перед армией в блестящих доспехах, украшенных серебром и медью, держа в правой руке копье, а в левой - щит с изображением горгоны с окровавленными клыками. Приветственные крики и рукоплескания воинов достигли храма Афины на акрополе и звучным эхом отразились от массивных бронзовых ворот.
14
Подвергшиеся изгнанию сиракузские военачальники отправились в Генну и обосновались там в ожидании лучших времен. Теперь они, несомненно, поняли, что испытывали сотни, если не тысячи их сограждан, лишенных родины лишь потому, что их политическая группировка потерпела поражение. Дафней занялся было подготовкой своего возвращения, но однажды, в конце зимы, его нашли мертвым в собственном доме. Поговаривали, что кто-то из членов Братства казнил его по приказу Дионисия.
Последний тем временем упрочивал свою власть в городе, дабы, согласно своим представлениям, продолжать военные действия. Всякого рода ограничения и рамки мешали ему.
- Ну, каково при демократии-то? - заметил ему как-то Филист во время очередной встречи.
- Я хочу победить, а для победы мне нужна вся полнота власти.
- Она была у Диокла в Гимере и у Дафнея в Акраганте, но оба они проиграли.
- Они проиграли из-за своей неспособности. Обладай они большей властью - все окончилось бы еще хуже. Со мной такого не случится. Клянусь тебе, я знаю, что делать, я все четко себе представляю. Помнишь ту ночь в Геле?
- Да, была жуткая гроза.
- После того как ты уехал, я попытался прилечь, так как смертельно устал, но поскольку заснуть не смог, отправился бродить по городу, вокруг стены, по маршруту дозорных, со стороны моря и со стороны суши. Потом я много раз туда возвращался, тайно. Гимилькон скоро нападет на Гелу - весной, как только потеплеет, - и я разделаюсь с ним.
- Будь осторожен.
- Я знаю, что говорю. Как только восстановится сообщение по морю, ты направишься к нашим союзникам и Локры, в Сибарис, в Кротон и Регий и убедишь их в том, что они должны отправить на войну с карфагенянами все имеющиеся у них войска. Донеси до их сознания то, что если они позволят нам пасть, то их постигнет та же участь. Если потребуется, состряпай поддельный документ на пуническом языке, содержащий план захвата греческих колоний в Италии, скажи, что наш шпион похитил его у неприятеля… в общем, ты и так с такими вещами отлично управляешься. Знаешь, что я имею в виду…
- Знаю.
- Сделаешь?
Филист улыбнулся:
- Я тебя когда-нибудь разочаровывал?
- Отлично. А теперь я должен избавиться от остальных военачальников, по крайней мере от тех, кто мешает мне.
- Ты не можешь так поступить.
- Не вижу почему.
- Ты ведь знаешь, что это значит, да?
- Все не так, как ты думаешь. На данный момент я хочу лишь подорвать доверие к ним. Мы распустим слух, что они сговорились с карфагенянами и принимают деньги от Гимилькона.
- На меня не рассчитывай. Эти бедняги ни в чем таком не виноваты, и тебе это известно. Не следует применять недостойные средства.
- Это необходимо для спасения города.
- А спасение города и твоя власть - одно и то же?
- Мое руководство - гарантия этого. Я лишь должен повести народ на битву, потому что я один способен спасти город от гибели, храмы от осквернения, народ от рабства.
Филист долго молчал, не зная, что ответить. Он бродил по комнате взад-вперед, уставившись в пол и чувствуя на себе пристальный взгляд Дионисия.
- Знаешь, - произнес он в какой-то момент, внезапно останавливаясь посреди комнаты, - тебе следовало родиться в эпоху героев Гомера. Это было твое время. Тебе бы появиться на свет царем, кем-то вроде Ахилла, Диомеда, Агамемнона… Но тот век остался в прошлом… навсегда, и он уже не вернется. Мы живем в больших городах, где все социальные слои хотят быть представленными в управлении, где правителей выбирают и смещают в зависимости от их заслуг и провинностей.
- И их интриг! - добавил Дионисий.
- Интриг? А ты что предлагаешь? Чем ты лучше?
Дионисий молча подошел к нему, глаза его горели, и
Филисту показалось даже, что товарищ собирается ударить его. Но тот опустил голову и тихо проговорил:
- Мне нужны твои советы, твоя дружба. Не покидай меня. Я не могу объяснить, чем я лучше, могу только спросить: веришь ли ты в меня или нет, друг ты мне или нет, со мной ты или против меня, Филист?
- У тебя есть Лептин. Он твой брат.
- Лептин - храбрый юноша, он предан мне, но мне нужен твой ум, твой опыт, но главное, как я уже сказал, - твоя дружба… Что ты ответишь мне?
- Ты просишь от меня слепого повиновения твоим решениям, верности твоему видению мира.
- Да, именно этого. Во имя всего, что нас связывает, всего, что мы пережили вместе.
Филист вздохнул.
- Ты ведь знаешь, для тебя я готов на что угодно. Но существуют моральные убеждения, от которых трудно отказаться… Более чем трудно, мучительно.
- Знаю. И хоть тебе это может показаться странным, я тебя понимаю. В любом случае проблема животрепещущая, но простая. Тебе достаточно лишь заглянуть в свою душу и выяснить, твоя любовь ко мне сильнее твоих принципов или нет? Только и всего. Однако мне нужен ответ. Сейчас.
Филист молча подошел к окну, там он стоял, наблюдая за чайками, летавшими среди деревьев и парусов Большого порта, над красными крышами Ортигии и храмом Афины. Когда он обернулся, глаза его блестели, казалось, он утратил всегдашнюю уверенность в себе, пресловутый контроль над эмоциями.
- Я с тобой, - произнес он со вздохом. - Я готов следовать за тобой.
- Даже в царство мертвых?
- Даже в царство мертвых.
Дионисий обнял его, потом пристально посмотрел в глаза:
- Я знал, что ты меня не покинешь.
- Я был на грани.
- Ты всегда можешь это сделать. Никто тебя не удерживает.
Филист промолчал.
Дионисий вручил ему листок со списком имен:
- Этих военачальников необходимо убрать с дороги. Остальные обязаны нам своим избранием и по крайней мере до некоторых пор будут делать то, что я скажу.
Филист кивнул и взял листок, а Дионисий направился к выходу.
- Постой, - окликнул его друг.
Дионисий остановился на пороге.
- Ты таким не был никогда прежде. Откуда такая безжалостная твердость?
Во взгляде Дионисия блеснуло отчаяние, внезапно, стремительно, почти неуловимо.
- Тебе ведь хорошо известно откуда, - проговорил он. И вышел.
Филист медленно вернулся к окну и возобновил наблюдение за чайками. И лишь ласточки, кружившие совсем рядом, под крышей, видели его слезы.
Неделю спустя на узких улочках Ортигии среди ночи раздались тяжелые шаги наемников Дионисия. Шестеро из десяти верховных военачальников, входивших в военный совет, были арестованы, покуда спали, и отправлены в тюрьму по обвинению в сговоре с врагом. Четверо оставшихся поспешили подтвердить свою безоговорочную преданность общепризнанному лидеру. Должности арестованных заняли друзья Дионисия, в том числе его приемный отец Гелорид, брат Лептин, товарищи - Битон, Иолай и Дориск, - все они входили в состав Братства.
Весна в том году наступила поздно, шторма долго препятствовали открытию навигации. Гимилькон покинул Акрагант лишь в начале лета, спалив храмы, осквернив святилища, изуродовав украшавшие город монументальные произведения искусства. Статуи богов и героев, многие из коих являлись истинными шедеврами, разбили молотом. А все изделия из бронзы, серебра, золота и слоновой кости захватили в качестве добычи, чтобы отправить в Карфаген. В их числе и знаменитого бронзового быка, посредством которого, по слухам, тиран Фала-рис пытал и убивал своих политических противников. Карфагеняне отправили его в Тир, свою метрополию, в качестве знака уважения и почтения.
Потом армия двинулась на Гелу, флот при этом тем временем обеспечивал доставку морем разобранных осадных машин.
Жители Гелы приняли решение вывести женщин и детей в Сиракузы, но те отказались подчиниться. Подобно женам Селинунта и Гимеры, они укрылись в храмах, обнимая алтарные камни и заявляя, что ни за что никогда не покинут свой город и свои дома. Переубедить их оказалось невозможно, но то, что ситуация и поведение женщин повторились, показалось чем-то вроде зловещего предзнаменования, уже несколько раз исполнявшегося.
Гимилькон сначала намеревался расположить один из своих отрядов на восток от города, на реке Геле, что напоминало диспозицию под Акрагантом, но потом предпочел отказаться от своего замысла и ограничился постройкой укрепленного лагеря на западе. После этого он соорудил осадные башни и начал ломать стену при помощи огромных, мощных таранов.
Как и в Селинунте, в Геле стены тоже возводились в те времена, когда подобных штурмовых орудий не существовало даже в воображении; при первых же ударах кладка стала крошиться и рушиться. Но ночью, покуда воины, изнуренные тяготами боя, пытались восстановить свои силы сном, женщины, старики и дети трудились, словно муравьи, заделывая проломы, восстанавливая стену там, где она понесла ущерб и оказалась ослабленной. Таким образом прошло более месяца, и ни одна из сторон не добилась преимуществ.
Взбешенные упрямым сопротивлением жителей Гелы, карфагеняне обратили свой гнев против одного из самых сакральных символов города - против гигантской статуи Аполлона, находившейся с внешней стороны стены, недалеко от их лагеря. Высота ее достигала двадцати двух пусов, она возвышалась над берегом с незапамятных времен на месте, где высадились основатели, и как бы подтверждала то, что сам бог Аполлон помог им пересечь море и добраться до подножия холма, где они основали свою общину.
Карфагенянам удалось при помощи боевых машин и корабельных лебедок сначала сместить ее с пьедестала, а потом наклонить. Наконец они стащили ее по деревянному помосту, смазанному салом, погрузили на корабль и увезли в Карфаген.
Вывоз культового изваяния из Гелы был воспринят всеми как тяжелейший удар, словно враг одним махом уничтожил всю историю города. Но храбрость и ярость все еще столь сильно пылали в сердцах сражавшихся, что придавали им все новые и новые силы.
А время шло, и военачальники посылали все более отчаянные просьбы о помощи в Сиракузы, где Дионисий еще не до конца решил свои проблемы с Народным собранием. Так, в ходе одного бурного заседания он предложил вернуть обратно подвергнутых изгнанию сторонников Гермократа, поддерживавших последнего во время попытки переворота, но столкнулся с бурными выражениями негодования и протеста со всех сторон.
- Как же мы можем просить помощи у своих союзников, - воскликнул Дионисий в ходе пламенной речи, - требовать, чтобы они рисковали ради нас жизнью, если сами мешаем сотням сиракузцев сражаться за свою родину? Я не желаю обсуждать с вами серьезность совершенных ими проступков; кроме того, вам известно, что я никогда не сочувствовал аристократам и землевладельцам. Я один из вас, я из народа. Но одно я знаю наверняка. Варвары многократно предлагали этим людям перейти на свою сторону, многократно им обещали взамен за предательство вернуть почет и реквизированную собственность - и всякий раз они отказывались! А сейчас родине нужны и эти ее сыны. Ведь мы подвергаемся смертельной угрозе и не можем больше терпеть какого-либо раскола! Прошу вас позволить им вернуться и искупить свою вину, если вы (читаете, что таковая вообще имеется.
Снова эмоциональное выступление Дионисия оказало желаемое воздействие, и его предложение было принято. Учредили также пост единого главнокомандующего, наделив его неограниченной властью.
Наконец прибыли италийские союзники. Их привел сам Филист. Дионисий почувствовал себя так, будто заново рождается к жизни. Он обрел уверенность в победе, хотя известия из Гелы поступали тревожные. Силы сражающихся были на исходе, стало ясно, что они уже недолго смогут оказывать сопротивление врагу. Но Дионисий думал не только о военной кампании, предстоявшей ему. Убежденный в том, что приоритетное значение имеет упрочение его власти, он счел за благо воздерживаться от решительных действий до тех пор, пока не разместит своих друзей на всех ключевых должностях в государстве, во всех властных структурах.
Не удовлетворившись этим, он попросил перед отбытием у Народного собрания удвоить жалованье своим наемникам, сфабриковав доказательства того, что Гимилькон подослал в город убийц, намеревавшихся расправиться с ним, - и снова добился своего. Когда наконец он выступил в поход, лето было уже на исходе.
Сицилийских греков было почти тридцать тысяч, из них двадцать тысяч - сиракузцев; италийских - пятнадцать тысяч; наемников - пять тысяч. Конница, состоявшая почти сплошь из аристократов, насчитывала около двух тысяч хорошо экипированных воинов.