- Свое не крадут, а берут, - заметил князь.
- Да, да… ведь оно мое… я имею пра-право… и я шделаю это… то-только тихонько… про-проведу его… дудки!
- Смотри только - не попадись! Тогда беда, если попадешься - сейчас же горячечная рубашка - и конец! И уж никогда ни я, ни Леночка тебя не увидим…
- Не-не попадушь!
Глаза Кокушки забегали, он весь покраснел. В нем теперь, благодаря князю, были только, с одной стороны, страх горячечной рубашки, с другой - желание вырваться из дому и провести всех их, а затем посмеяться над ними: "Что вжя-вжяли! Дудки!"
Он даже среди этих, наполнявших его ощущений, забыл совсем свою невесту, он не видел ее уже несколько дней и о ней не спрашивал.
На следующее утро после Груниного концерта Владимир собирался выехать из дому. Он уже прошел в швейцарскую, рассеянный, задумчивый… Кокушка нагнал его.
- Во-Володя! Оштановишь… по-пошлушай!
Владимир даже вздрогнул, так его мысли были далеко.
- Что тебе, Кокушка, что, говори скорей?
- А вот видишь!
Он показал ему какую-то бумагу.
Если бы Владимир был менее рассеян, то заметил бы в лице Кокушки что-то крайне странное и подозрительное. Но он и не взглянул на него.
- Это па-патент!
- Какой патент?
- На орден Нины! Я до-должен положить его вмеште шо вшеми моими бумагами… Где мой портфель?
- Ах, да отстань, Кокушка, видишь - мне некогда, я спешу… успеешь!
Но Кокушка не отставал и махал перед собою "патентом".
- Нет, пожалуйшта… я должен шейчаш, не-непремен-но должен… вернишь на минутку… пойдем!
- Отстань, мне некогда! Дай мне эту бумагу, когда вернусь, я положу ее в портфель.
- Не-не-нет, я шам должен ее положить…
Владимир сердито расстегнул сюртук, вынул из кармана колечко с ключами, отделил из них один ключ и подал его Кокушке.
- Твой портфель в моем столе, в третьем ящике, с правой стороны. Вот от него ключ. Положи бумагу, запри потом ящик и ключ отдай мне сегодня же. Смотри, только не потеряй - слышишь?
Он поспешно вышел на крыльцо. Швейцар запирал за ним дверь, а потому и не видел, как Кокушка, с ключом в руке, состроил самую зверскую и в то же время уморительную физиономию.
- Во-вот дурак! - прошептал он. - Шам отдал, шам!
Он как угорелый помчался в кабинет Владимира. Дрожащей рукой отпер он указанный ему братом ящик. В ящике этом ничего не находилось, кроме его портфеля.
Первым движением Кокушки было схватить портфель и убежать с ним.
Но вдруг он остановился, засопел и хитро засмеялся.
"Не-нет, я его перехитрю!"
Он отпер своим ключиком портфель, вынул все заключавшиеся в нем бумаги, потом с тут же неподалеку стоявшего стола взял несколько газетных листов, сложил их, уложил в портфель, запер ящик на ключ и с бумагами умчался к себе.
Кокушка поторопился поехать к князю.
- Во-во-вот! - торжественно влетел он к нему, потрясая перед собою свертком бумаг. - Во-во-вот, вше тут, вше из портфеля… а по-по-портфель оштавил на меште и на-на-навалил в него гажет… Что, княжь, хитер я? Перехитрил, меня не проведешь… дудки!
Князь даже побагровел от удовольствия. Он провел бессонную ночь, не зная, благополучно ли Кокушка все это проделает, и невольно думая: "Хитер он, хитер и подготовлен довольно, а все же ведь идиот, разве можно на него положиться!"
Теперь он с жадностью принялся разбирать бумаги. Пересчитал все билеты, причем у него даже дрогнула рука.
- А вот и еще деньги, - торжественно сказал Кокушка, вынимая из кармана пачку сторублевых бумажек. - Вожьми, шпрячь.
Князь взял, пересчитал - шесть тысяч. Шесть тысяч наличными - это теперь как раз кстати. Ведь их легко могло и не быть, а менять какой-нибудь билет было пока более чем затруднительно. Князь вот уже три дня как обдумывал, где же он достанет денег на устройство свадьбы, на все необходимые расходы и на самое первое время - а тут эти шесть тысяч! За глаза довольно.
- К-к-когда же швадьба? - вдруг спросил Кокушка.
- Завтра! - ответил князь.
- Ка-как жавтра?!
- А так, следовало бы сегодня, да никак не успеем, а завтра непременно.
- У Ишакия? - спросил Кокушка.
- У какого Исакия?
- Я хочу в шоборе.
- Не хочешь ли ты с музыкой и с процессией по Невскому? - сердито крикнул князь и так взглянул на Кокушку своими вытаращенными глазами, что тот растерялся, смутился и даже стал дрожать.
- Ка-как же это? Неужели я буду венчаться беж вшякой пышности?
- Я вот что тебе посоветую, умница: садись и пиши приглашения всем своим родным, всем своим знакомым, да скорее, потому что к вечеру будешь в сумасшедшем доме!
Он обстоятельно, как объясняют ребенку, стал доказывать Кокушке, что свадьба должна быть тайком, не то родные помешают.
- Да неужели ты сам этого до сих пор не понял?
- По-понимаю… Только как же это?
Он грустно опустил голову. Он всегда мечтал о том, что его свадьба будет настоящим торжеством, о котором долго все станут потом говорить.
- Что же это я бу-буду венчаться, ка-как какой-нибудь мещанин! - отчаянно завопил он.
- Ты будешь венчаться, как герой романа! - сказал князь.
Он стал объяснять ему, что такая свадьба, таинственная, - это еще лучше всех торжеств, что так венчались многие самые знатные люди, даже короли, что о такой свадьбе во всех газетах напишут.
Мало-помалу отчаяние Кокушки стихло, и даже лицо его засияло блаженством.
- А по-пошле швадьбы мы куда же?
- Сюда, ко мне покуда, а потом вы поедете за границу.
- Жа границу? Это хорошо! А ша-шампаншкое, надеюшь, будет?
- Сколько хочешь! - засмеялся князь.
- И го-гошти будут какие-нибудь?
- Будут! Успокойся, все будет, останешься доволен.
- Ну, отлично! Где же Ле-Леночка? - наконец вспомнил Кокушка.
- Она у себя, если хочешь видеть ее, пойди.
Кокушка кинулся в комнату княжны. Дверь была незаперта. Он влетел к ней. Она сидела у себя перед столом и что-то писала. Лицо ее за эти дни сильно побледнело, глаза смотрели устало и, видимо, были заплаканы.
- Ждраштвуйте, не-невешта! - крикнул Кокушка, подбегая к ней и хватая ее руку.
Она вздрогнула, но не отняла руки. Кокушка чмокнул.
- Жнаете… ведь жавтра швадьба наша… Я-я бра-бра-та надул, меня не проведешь… дудки!.. Жавтра швадьба тайком, тайком - как в романе… Так даже короли венчаются…
Княжна сидела, опустив голову, не говоря ни слова.
- Что же вы молчите… ражве вы не-недовольны, Ле-Леночка? По-поцелуйте меня… это мо-можно теперь… Я тебе буду говорить "ты" и ты мне говори тоже. Поцелуй меня, Ле-Леночка!
Она не шевелилась. Он ее обнял и стал целовать своими мокрыми губами. Лицо его все краснело, он все целовал… Наконец она вскрикнула, оттолкнула его, схватилась за голову и убежала. Он погнался за нею. Князь остановил его.
- Что такое? Что?! - спросил он.
- Не-не жнаю… я ее целовал, ведь я имею право, а она молчит, как рыба, и вдруг убежала, бу-будто я укушил ее… я не кушаюшь! Что же ш княжной, шпраши ее?
- А вот что, друг мой, подожди целоваться - женись прежде, а потом успеешь! Поезжай к себе, будь умен и осторожен, а завтра ровно в два часа, слышишь, ровно в два часа сюда и не в своем экипаже, а на извозчике…
- По-понимаю!
Он схватился за шляпу, но вдруг остановился.
- В чем же я буду ве-венчаться - в мундире, надеюшь?
- Нет, во фраке, в мундирах теперь не принято…
- Ты наверно это жнаешь?
- Говорю тебе, наверно! И потом - мундир - ведь это опять обратить внимание… понимаешь: тайна!
- Да, да! - задумчиво прошептал Кокушка. - Так я, значит, во фраке прямо приеду к тебе в два часа?
- Прямо во фраке и приезжай, а главное, осторожнее, чтобы на фрак твой не обратили внимания.
- Так я его в ужелок… шкажу, что к Шарра вежу переделать!
Кокушка уехал. Перед обедом, встретясь с братом, он как ни в чем не бывало, с самой скромной физиономией и только несколько бегая глазами, подал ему ключ.
- Во-вот твой ключ, вожьми!
- Какой ключ?
Владимир даже забыл совсем - так он был в этот день рассеян.
- Ключ от ящика!
- Ах да, хорошо!
Кокушка быстро вынул из кармана платок, закрыл им себе лицо и стал сморкаться. Но дело в том, что он, в сущности, не сморкался, а фыркал. Его так и разбирал смех, и он про себя думал и повторял:
"Провел дурака, провел, а меня не проведешь, дудки!.. Что-то ты жавтра шкажешь?!"
После обеда он ушел к себе и весь вечер сидел, раскрашивая какие-то картинки. Бог весть, о чем он думал, но только, очевидно, думал о многом, так как по временам бросал кисточку, начинал сопеть, а потом улыбался.
XVII. ВСЕ ГОТОВО
Все было решено, приготовлено и устроено. Князь сначала думал поступить совсем иначе. По первому его проекту молодые сейчас после венца должны были поехать на станцию железной дороги и отправиться за границу. Но эту мысль он давно оставил. Он находил теперь, что незачем подвергаться излишним тратам, что нисколько не следует скрываться, прятаться, бежать. Ведь все дело в том, чтобы их обвенчать. А раз они обвенчаны - то и все сделано, видимой противозаконности никакой.
Конечно, если бы Горбатовы вздумали затеять дело, то ему не избегнуть некоторых неприятностей; но он всегда может вывернуться, а главное - ведь они никогда не затеют дела.
Он до последней минуты не верил в возможность получить до свадьбы Кокушкины деньги. Он предполагал, что ему предстоят длинные переговоры и неприятные объяснения. Но вот все эти ценные бумаги, более чем на пятьсот тысяч, в его бюро.
По отъезде Кокушки он позвал дочь, отпер при ней бюро и показал ей эти бумаги.
- Вот вся твоя будущность! - сказал он ей. - Это Кокушкино состояние! Ведь я говорил тебе - напрасно ты его за дурачка считаешь, нет, я тебе скажу, он ловкий малый. Сказал: добуду все мои деньги - и добыл.
Княжна еще не пришла в себя от Кокушкиных поцелуев, но все же она с невольным любопытством подошла к бюро.
- Сколько же здесь? - растерянно спросила она.
- Много, Леночка, много! Если будешь благоразумна - на всю жизнь хватит, а и не на всю жизнь, так ничего… У него впереди от отца наследство… А отец человек совсем больной, проживет недолго. Говорят, долгов много, да все же ведь и состояние громадное, что-нибудь да останется… ведь у них какие имения!..
- Как же теперь эти деньги? - опять спросила княжна.
- А так, пока все не кончится, будут здесь у меня в бюро лежать в полной сохранности.
- Не бойся, не пропадут, и я вас не ограблю, - прибавил он. - Да, вот что самое лучшее, вот видишь - я запру, а ключ возьми ты.
Он вспомнил, что, на всякий случай, у него есть второй ключ от этого ящика.
- Видишь, ключик маленький, хорошенький, надень его себе пока на шейную цепочку, так будет верней… Пойди-ка сюда!
Она машинально подошла к нему. Он запустил ей свои толстые пальцы за воротничок, вытянул тоненькую золотую цепочку с крестом, расстегнул замочек, надел ключ.
- Вот так! А теперь, Леночка, советую тебе успокоиться и завтра быть молодцом… Подумай, ведь необходимо, чтобы все сошло гладко. А ты что же такое? Ну, зачем ты это сегодня такой крик подняла?.. Что он целоваться стал - велика важность!..
Она наконец подняла на отца глаза. В ее взгляде сверкнула злоба.
- Да уж пошла на все это, - проговорила она, - так назад нечего возвращаться. Я сама на себя сержусь, что сейчас вот не выдержала. Этого больше не будет.
- Ну и молодец!
- А как же Нетти? - вдруг спросила княжна.
Нетти была эту зиму помещена в пансион, где она жила всю неделю, но на праздники ее брали домой, и она должна была прийти именно в этот вечер.
- Я заеду в пансион, свезу ей всяких лакомств и попрошу, чтобы ее оставили на этот раз. А через неделю она может вернуться, к тому времени, надеюсь, у нас все будет устроено.
Он так и сделал. Еще накануне, нарочно придравшись к какому-то вздору, он раскричался на горничную, которая, по его мнению, была при теперешних обстоятельствах излишней и могла, пожалуй, оказаться даже очень вредной. Он так рассердил ее, что она сама отказалась от места и уже вечером уехала со своими пожитками.
В доме оставались всего только его верный хохол, бывший денщик, поверенный всех проделок барина, да на кухне старуха-кухарка, женщина совсем глупая, жившая в доме всего недели две и даже и ходу-то почти не знавшая в господские комнаты…
"Да, да, так будет гораздо лучше, - думал князь, возвращаясь домой из пансиона, - даже и в случае поисков… Если бы Горбатовы вздумали начать скандал, или там что-нибудь, несколько дней поищут, подумают, наверно, что они далеко, а они тут себе, преспокойно на Знаменской, да и я глаз с него не спущу".
Вернувшись домой, он наскоро пообедал, а затем призвал своего хохла и объявил ему, что надо устроить комнату для молодых. Весь вечер он с хохлом занимался этим делом.
В комнату для молодых была превращена его собственная спальня, из которой он перебрался в кабинет. Хохол перетащил сюда все, что было в доме подходящего, побольше ковров, занавесок. Две сдвинутые кровати покрыли огромным шелковым стеганым одеялом бледно-розового цвета, каким-то чудом сохранившимся от прежнего времени. Посреди комнаты повесили розовый фонарик. И хохол, и сам князь остались очень довольны убранством комнаты.
Когда все было готово, князь принес и разложил на столе купленные им в этот день флердоранжевые гирлянды для невесты и длинную вуаль. Это было неизбежно, так как он хорошо знал, что Кокушка без флердоранжев венчаться ни за что не станет.
Было далеко за полночь, когда князь решил, что делать на сегодня уже нечего и что можно ложиться спать. Но, прежде чем идти в кабинет, он заглянул к дочери.
Она лежала на кровати одетая, возле на маленьком столике догорала свечка.
- Леночка!
Она ничего не ответила. Он подошел, взглянул на нее. Глаза открыты, но глядят так странно, безжизненно, неподвижно. Ему даже стало страшно.
- Леночка! Да что же ты не отвечаешь? Что с тобою? Встань!
Она спустила с кровати ногу, потом другую и встала перед ним.
- Больна ты, что ли?
Она глядела ему прямо в глаза неподвижным, бессмысленным взглядом.
- Что с тобой? - повторил он еще раз, беря и тряся ее за руку.
- Ничего! - прошептала она.
Он оставил ее руку. Рука эта не опустилась, а как бы застыла в том положении, как он ее оставил. Он не обратил на это внимания.
- Раздевайся и ложись спать, пора! Затуши свечку… Ну хорошо, что я вошел, ты спала с зажженной свечкой… Ты пожар могла бы сделать. Раздевайся - слышишь!
- Хорошо! - покорно прошептала она.
Он вышел. Он был очень утомлен за весь этот день, поспешно разделся и заснул.
Княжна по его уходе тоже разделась, затушила свечу, легла в кровать. Но все это она сделала, как кукла какая-нибудь, совсем машинально.
Утром, проснувшись, она не помнила, что было с нею вчера, как она разделась и заснула.
Ровно в час хохол накрыл в столовой для завтрака, расставил всевозможные закуски.
Зацепин не заставил себя ждать. Он явился во фраке как бы с чужого плеча, но все же вполне приличном. На его шее, под белым галстуком, приготовленным и повязанным его домохозяйкой Матреной Ильинишной, красовался орден Анны. На отвороте фрака, у верхней петли, была прикреплена сабелька с болтавшимися на ней миниатюрными орденами и медалями. Желтые волосы его были сильно напомажены и прилизаны, лицо несколько даже потеряло изумленное выражение. Он, видимо, находился в самом прекрасном настроении духа.
Он вошел в кабинет князя с "клаком" в руке и в белых перчатках.
- Вот и я! - весело прохрипел он. - Все готово, через час приедут кареты, сам осмотрел - лошади такие, что мигом домчат куда угодно. С отцом Семеном все устроено… только пятьсот рублей ему надо в руки до венчания.
- Вот они, вот… бери, за этим дело не станет.
Князь выложил из портфеля и передал Зацепину пять сотенных бумажек. Тот сунул их в карман.
- Ну, а кого же ты нашел? - спросил князь.
- А старый знакомый подвернулся… Я, признаться, о нем и не думал, да вдруг вчера встретил.
- Кто же это?
- А наш с тобой старинный приятель и сослуживец Колым-Бадаев.
- Как, эта киргизятина еще жива?
- Как же, жив, он тут в Петербурге уже третий год… бедствует тоже изрядно. Разговорились мы с ним… Спрашивает он меня: куда я. А я и говорю: вот к одному знакомому, просить хочу быть свидетелем на свадьбе. А сам думаю: да чего же лучше - наша киргизятина! Ведь человек совсем безобидный!
- Это точно, совсем безобидный! - подумав, произнес князь.
- Ну, и кончилось тем, что мы с ним поладили. Он для тебя готов не только что свидетелем, а что угодно. Только вот, видишь ли, князь, уж и ты ему окажи услугу.
Князь усмехнулся.
- Само собою! Ведь это только ты, старая ворона, задаром на стену готов лезть!
- А что же мне с тебя деньгами брать за услугу, что ли? - вспыхнув, прохрипел Зацепин. - Да и киргизятина тоже… я думаю… ведь и он наш старый товарищ, каков ни на есть, а все же офицер был русской службы… только вот дела его сильно плохи, до зарезу ему шестьсот рублей надо… И я подумал, что ты, может быть, его выручишь и ему, признаться, намекнул об этом…
- Дам я ему шестьсот рублей… за услугу услугой! Ты ведь меня знаешь…
У князя в кармане были Кокушкины шесть тысяч, а когда у него в кармане оказывались деньги, он их не считал и не скупился. В течение всей своей беспутной жизни он много раз выручал приятелей. Эта его широкая щедрость как-то совсем естественно и просто уживалась с отсутствием всяких нравственных понятий. Она его главным образом и привела к погибели и в то же время теперь оставалась в нем, может быть, единственный хорошей чертою.
- Дам я ему шестьсот рублей! - повторил он. - Отчего не выручить, когда можно!.. Да что же он не идет?
- Сейчас, верно, будет, не бойся, не опоздает…
Действительно, через несколько минут послышался звонок и в кабинет вошел Колым-Бадаев, маленький, приземистый уродец, с глазами такими крошечными, что их почти совсем не было видно; с такими скулами, что они казались на щеках двумя огромными шишками, с носом в виде пуговицы и с реденькой, прямой и жесткой, как конский волос, бородкой.