Он тоже был во фраке, со Станиславом на шее и медалями в петлице. И еще больше, чем у Зацепина, его фрак казался с чужого плеча. Он был ему чересчур узок и чересчур длинен.
Колым-Бадаев пошел навстречу князю с протянутыми руками, троекратно с ним облобызался и заговорил:
- Кнэзь, кнэзь, сколко лет, сколко зым! Рад тэбэ видэт, а еще большэ по такой случай…
- И я рад тебя видеть! - ответил князь. - И благодарю тебя, что взялся помочь…
- Нэ за что! Ми с тобой, кнэзь, старый друг… Помнишь, мало, что ль, водка умеете выпыли?
- Много брат, много!
- То-то же…
Колым-Бадаев ударил себя руками по бокам и весь затрясся от смеху…
- Хороша врэмя было, ошенно хороша! Тэпэрь трудно врэмя, ошенно трудно.
Зацепин подошел к нему.
- Я говорил князю про твое затруднение, - сказал он.
- С удовольствием тебя выручу! - перебил князь.
Колым-Бадаев покраснел, глаза его совсем скрылись.
- Вот, бачка, спасыбо, большое спасыбо… из бэды выручишь, та-акой бэды!..
Он окончательно развеселился.
- Пойдемте в столовую закусить! - пригласил князь и, взглянув на часы, прибавил:
- Теперь и жених наш с минуты на минуту приехать должен.
Он уже не в первый раз посматривал на часы. Как ни был он смел, как ни был самонадеян, а все же с самого утра ему было как-то не по себе. Он даже раскаивался, что не заставил Кокушку приехать как можно раньше.
"А вдруг там что-нибудь случилось? А вдруг все дело рухнуло?.."
Деньги здесь… и в сущности, ведь это такого рода деньги, которые можно так вот взять да и оставить совсем у себя, даже если бы Кокушка и пропал навеки.
Но к чести князя все же надо сказать, что до этого он еще не дошел, эта мысль и не пришла ему в голову. Деньги Кокушкины он считал почти своими, но только в том случае, если вместе с ними он получит и Кокушку. Если бы кто-нибудь высказал перед ним мысль, что он может завладеть этими деньгами и без Кокушки, он бы, конечно, накинулся на такого человека и избил его - разве он на это способен? За кого же его почитают?..
Но вот уже два часа, а Кокушки нет!
Они прошли в столовую, и Зацепин и Колым-Бадаев с видимым удовольствием приступили к закуске. Князь же ничего не ел и все прислушивался.
- А где же, кнэзь, твоя дочка? - спросил Колым-Бадаев.
- Она у себя, постой, увидишь… Эх, что же это жених не едет! - не вытерпев, крикнул он.
В это время изо всей силы кто-то дернул звонок и, прежде чем хохол успел пробежать в переднюю, опять зазвонили еще и еще, с каким-то остервенением.
Колым-Бадаев и Зацепин даже беспокойно взглянули на князя.
- Что это? Кто может так звонить?
Князь засмеялся.
- Это он, он всегда так звонит!..
Через несколько секунд в столовую влетел Кокушка, завитой барашком, с удивительно закрученными усами, во фраке, в белом галстуке, с орденом Нины.
Он не обратил никакого внимания на незнакомые ему лица, подбежал прямо к князю и затрещал:
- Я… я… не мог шкажать, что вежу фрак к Шарра… ма-магажин-то ведь жаперт нынче… Мы и не шоображили с тобою!.. Да ты не бойшя, я во-вот что жделал: ве-велел принешти шебе шубу в шпальню, надел фрак, на него шубу… жакуталшя и вышел… никто не видел… Что это? Жавтрак? Я голоден… отлично!..
- Позволь тебе представить, Николай Сергеевич, моих друзей! - нисколько не смущаясь, важно и спокойно сказал князь.
- О-очень рад! - крикнул Кокушка. И вдруг подскочил к Зацепину и, нагнувшись к его сабельке, спросил:
- Это какой у ваш орден?
Тот ответил.
Затем Кокушка покосился на Колым-Бадаева.
- Ка-какое лицо! - как бы про себя сказал он.
А потом, уже прямо обратясь к киргизу, спросил его:
- Вы… вы китаец?
- Нэт, зачем китаэц, - видимо, несколько обиженно отвечал тот.
Князь вмешался.
- Мой старый сослуживец и друг, господин Колым-Бадаев, киргизского происхождения. Его отец был султаном всех киргизов, понимаешь, и он сам тоже султан.
- Шу-лтан! - протянул Кокушка. - Это, это только у турок шултаны!.. Не надуешь… дудки!..
- Нет, друг мой, и у киркизов султан, а если ты не знаешь, так тебе же хуже… я вовсе не шучу!
Кокушка несколько опешил.
- Пра… правда, что вы шултан? - спросил он Колым-Бадаева.
- Да, ыстынная правда! - важно отвечал тот.
Кокушка поверил, и с этой минуты выказывал Колым-Бадаеву, несмотря на невольно смущавшее его лицо, видимое почтение.
- А Ле-Леночка?! - крикнул он, окончив завтрак. - Что же ее нет, можно мне к ней?
- Никак нельзя! - строго сказал князь. - Разве ты не знаешь, что жених не должен видеть невесту перед венчанием… увидишься с нею в церкви.
Кокушке очень хотелось пойти к княжне для того, чтобы, как вчера, целовать ее; но он чтил обычаи и потому на слова князя сказал:
- Да… да, это правда… Когда же мы едем?
- А вот сейчас… Ведь ждать нечего - не так ли?
Колым-Бадаев и Зацепин с ним согласились.
- Так мы вот как! Я поеду с женихом, а вы сопровождайте невесту… Я сейчас…
Он направился в комнату дочери. Она была уже готова. Она сделала все, как приказал отец. На ней было белое шелковое платье, которое она подобрала, а сверх него надела длинную ротонду. Цветы и вуаль были уложены в картонку. На голове у нее была шляпка.
Таким образом, она могла выйти на подъезд и ехать, не обратя на себя ничьего внимания.
Она казалась спокойной, даже чересчур спокойной.
- Я готова, - произнесла она, увидев входившего отца.
- И мы готовы, сейчас едем… я с Кокушкой… а с тобой поедут Зацепин и Колым-Бадаев.
- Кто такой Колым-Бадаев?
- Тоже мой старый товарищ; да, ведь ты его не знаешь! Ну, это все равно…
Она медленно поднялась с кресла, захватила картонку.
- Подожди немножко… минуты две! - остановил ее князь. - Дай нам сначала выехать с Кокушкой.
Он еще раз взглянул на нее, потом как будто что-то вспомнил, подошел к ней.
- Леночка! - сказал он, и голос его дрогнул.
- Что, папа? - спросила она.
- Леночка, конечно, свадьба эта у нас немного странная, но… (он сделал рукою выразительный жест) - что уж тут!.. Знай одно, что я от всего моего сердца желаю тебе счастья.
Она с изумлением на него взглянула и еще с большим изумлением увидела, как из вытаращенных его глаз вдруг закапали слезы.
- Леночка! - прошептал он таким голосом, какого она еще никогда у него не слыхала.
Он привлек ее к себе, крепко поцеловал, а затем стал крестить. Она не шевелилась. Она глядела на него почти совсем бессмысленно.
- Ну, с Богом! - крикнул он, вынув платок, быстро вытер им глаза и ушел.
Через минуту он садился с Кокушкой в карету.
Княжна подождала немного и вышла из своей комнаты прямо в переднюю.
Зацепин поздоровался с нею и представил ей Колым-Бадаева. Она кивнула головою, не промолвив ни слова, даже не подняла глаз на своих спутников.
Хохол отпер дверь. Она медленно спустилась с лестницы, держась за перила, затем порывисто бросилась в угол кареты, закрыв себе лицо воротником ротонды. Зацепин поместился рядом с нею, Колым-Бадаев напротив.
XVIII. КОКУШКИНА СВАДЬБА
Князь счел нужным преподать Кокушке некоторые советы, как следует ему держаться в церкви. Но жених его слушал рассеянно.
- Да ты слышишь, любезный друг, что я тебе говорю?
- Шлышу… шлышу, отвяжишь, княж!
- Не отвяжись, а то, если ты себе что-нибудь такое позволишь, так ведь священник остановит венчанье… Что тогда будет?
- А я без тебя ж-жнаю, как мне держать шебя, не тебе меня учить… дудки!.. - сердито объявил Кокушка и принял такой важный вид, что князь с невольной улыбкой глядел на него. С каждой минутой он, очевидно, проникался все больше и больше торжественностью и важностью своего положения.
Во всю продолжительную дорогу он упорно молчал и только время от времени разглаживал себе на руках перчатки. Всего раз, во время этого занятия, он изменил своей торжественности.
- Ло-лопнула! - вдруг завопил он.
Князь, тоже ушедший в различные мысли, даже вздрогнул.
- Что такое, что?
- Ло-лопнула, проклятая! - повторял Кокушка, ерзая на месте и показывая свою перчатку. - Ка-как я теперь буду?..
- Ничего, это незаметно! - успокоил его князь.
Тогда жених снова погрузился в торжественное молчание и неподвижность, только иногда искоса взглядывал на перчатку. Под конец она стала неудержимо притягивать его внимание. Он разглядывал лопнувшее место, вытягивал его, разглаживал, вертел по нему пальцем и кончил тем, что провертел огромную дырку.
Наконец карета остановилась среди глухого, почти уже загородного захолустья, у церковной ограды.
Кокушка в сопровождении князя важно направился на паперть. Их уже ждали. Церковь была открыта; навстречу им вышел маленький старичок в длинном пальто с собачьим воротником.
Кокушка видел, как князь ему сказал что-то, и старичок, согнувшись, рысцою побежал через двор, по густо выпавшему и хрустевшему снегу. Князь и Кокушка вошли в пустую, холодную, несколько мрачную церковь.
- Хо-хо-хороша встреча! - обиженно и грустно проговорил Кокушка. - На шамых бедных швадьбах и то бывают певчие!
- А зато посмотри, какое освещение! - сказал князь, показывая ему иконостас.
Кокушка взглянул, свечей зажжено было много, и он несколько успокоился.
Вот стукнули двери - это приехала княжна со свидетелями. Она опиралась на руку Зацепина. Жених взглянул на нее и так и замер.
"В шляпке, вся в черном - что же это такое? - подумал он. - Невеста без флердоранжев, без вуали, не в белом платье!.."
Он соглашался на все, примирялся со всем, но с этим примириться не мог. Он подошел к князю и отчаянным, но решительным шепотом объявил ему:
- Яш че-черной венчатьша не стану!
- Да ты взгляни хорошенько!
Зацепин снял длинную ротонду княжны. Колым-Бадаев открыл картонку - княжна превратилась в настоящую невесту с флердоранжами, вуалем, в белом платье.
Жених просиял, отошел в сторону, вытянулся и принял самый горделивый, важный вид. Если бы не чересчур уже круто завитые волосы и не странные глаза, он сошел бы за очень исправного жениха. Несмотря на слишком короткую фигуру, в нем была известная доля представительности, черты его лица, особенно в профиль, были красивы.
Появился священник с причтом. Кокушка не изменял своей торжественной позы. Пристально взглянув на него, а потом на дочь, князь должен был убедиться, что все обстоит благополучно.
Теперь единственная вещь смущала жениха - а вдруг как не будет розового атласа им под ноги? Розовый атлас оказался. Он сам видел, как причетник принес его. Тогда он совсем успокоился, по временам только немножко обдергивался и искоса поглядывал на "Ле-Леночку".
Но она на него не смотрела. Она глядела прямо перед собою своими большими черными, широко раскрытыми глазами. Ее короткая верхняя губка с усиками по временам вздрагивала. Она была очень хороша, и Кокушка начинал чувствовать себя на седьмом небе. Он ждал той минуты, когда при всех ее поцелует.
"Во-во-вот, - думал он, - шмеялишь вше, го-го вори-ли, что у меня жена будет штарая баба, а на вот какая крашавица - меня не проведешь - дудки!"
Взошли на клирос и расписались в церковных книгах. Все обошлось в глубочайшей тишине и полном спокойствии.
Наконец из алтаря показался священник, пожилой, бледнолицый человек с коротко обстриженной бородою, глядевший совсем безучастно и каждым своим движением показывавший, что ему ни до кого нет дела, что он, собственно, никого даже и не видит.
Вот уже аналой поставлен посреди церкви, зажжены свечи, разостлан розовый атлас.
Кокушка вытянулся, выпятил вперед грудь, мерным церемониальным шагом подошел к невесте и стал рядом с нею. Началось венчание. Княжна, все так же не мигая, смотрела перед собою, и если бы не дрожавшая в ее руке и оплывавшая свечка, если бы не нервное дыхание ее высокой груди, можно было почесть ее за статую, так она была бледна, так неподвижна.
Кокушка, все больше и больше выпячивая вперед грудь, следил за тем, чтобы его свечка не оплывала, был поглощен желанием непременно первому стать на розовой атлас. Затем он вдруг вспомнил о дырке на своей перчатке и то и дело старался скрывать ее. Он бойко и громко проговорил вслед за священником все, что ему сказать следовало. Слов княжны нельзя было расслышать, у нее только беззвучно шевелились губы.
Венчание подходило к концу. Наконец настала так ожидаемая Кокушкой минута, и он нисколько не изменил своей важности и торжественности и на всю церковь чмокнул "Ле-Леночку".
Они обвенчаны… Его поздравляют.
- Теперь я по-поеду ш нею, - сказал он князю.
- Нет, мы опять с тобой поедем, кто-нибудь может встретиться…
- Так уж те-теперь вше равно, уж кончено! Кончено! Теперь уж дудки!
Но князь его уговорил и сел с ним в карету. На возвратном пути Кокушка оказался другим: его сдержанность и важность как рукой сняло, он чувствовал себя освобожденным от страха, испытываемого им, благодаря князю, все это последнее время. Теперь он уже не боялся "сумасшедшего дома" и горячечной рубашки. Он кричал и визжал, торжествуя, что всех провел, что никого не боится.
- Покажишь только теперь, брат! - крикнул он. - Вше, вше выложу, шпашибо, голубчик!.. А ведь я ему верил, думал, что он меня любит, таким добреньким прикинулся - хи-хитрец - а я же вот его и перехитрил!..
- Однако ты не кричи! - урезонивал его князь. - Подожди, дай приехать, а то ведь ты так кричишь, подумают, что я тебя режу в карете…
И вот новобрачные дома. Хохол разносит пенящиеся бокалы шампанского. Кокушка выпил сразу три бокала и пришел совсем в восторженное настроение.
Новобрачная было исчезла, она хотела переодеться, поскорее снять с себя это платье: ей было в нем так тяжело, так совестно перед самой собой. Но он побежал за нею, опять целовал ее мокрыми губами и требовал, чтобы она непременно "так" осталась, мало того, чтобы она опять надела вуаль и флердоранжи.
Чтобы только избавиться от этого приставанья, от этих криков, она исполнила его желание.
За обедом Кокушка ел за двоих и пил изрядно, так что скоро у него совсем стало шуметь в голове. Впрочем, пил не он один. Князь и оба его старые сослуживцы пили еще больше. Под конец обеда начала пить и "Ле-Леночка". Щеки ее разгорелись, глаза затуманились и, наконец, она стала то и дело хохотать бессмысленно и неудержимо, глядя на ораторствовавшего и блаженного своего "мужа".
Муж! Нет, она не представляла себе, не понимала, совсем не понимала, что Кокушка действительно муж ее…
После обеда все перешли в кабинет князя. Кокушка подружился с Колым-Бадаевым, был с ним уже на "ты", и называл его не иначе как "шултаном".
- А отчего ты, шултан, не вожвращаешься в свои владения? - кричал он. - Чего ждешь торчишь?..
- Я и вэрнусь! - отвечал ему пьяным голосом Колым-Бадаев. - Скоро вэрнусь.
- Так я к те-тебе в го-гошти приеду ш Ле-Леночкой, пошмотреть на твоих жон… Ведь у тебя их много?
- Много, много! - хихикал Колым-Бадаев, пряча свои глаза за скулы. - Приезжай, бачка, милосты просым!
Зацепин ни на шаг не отпускал князя, совсем прилип к нему. Глаза его осоловели, язык путался, и он своим хриплым голосом толковал:
- Нет, ты пойми, князь, пойми только: проект о полном переустройстве России!.. Кто до этого додумался? Ведь в этом весь вопрос… существенный… наисущественный… суть самая… а я дошел вдруг и просто, как дважды два четыре!.. Ну, скажи сам, ведь уже это-то нельзя так, как вот мои "Мартышкины очки" отбросить - к направлению-де не подходит!.. Тут уж никакое направление, тут благоденствие отечества… Ведь так? Ведь так? Ну, скажи, князь, ведь так?
- Ну, так! Ну, что же тебе в том проку? - отвечал князь.
Он ровно ничего не слышал из того, что говорил приятель. Хоть и совсем пьяный, но он все думал о только что совершенном им гениальном coup d'état и соображал - нет ли какой прорухи. "Нет, теперь кончено, теперь все в порядке!" - самодовольно решил он.
- Как что мне проку? - с ожесточением хрипел Зацепин. - Да после этого как ни верти, а меня нельзя миновать… Тут, я так думаю, ты сам понимаешь… я человек скромный, сам о многом не мечтаю… Но все ж, как ты там хочешь, а тут министерством пахнет… И как это только мысль эта раньше не пришла мне в голову - удивляюсь!..
Но язык его с каждой минутой путался все больше и больше, и он кончил тем, что задремал.
Между тем рюмочки ликера то и дело наполнялись. Затем опять, по требованию Кокушки, хохол принес шампанского. К одиннадцати часам все были совсем пьяны.
Тогда хохол решил, что гостей следует выпроводить. И Зацепин и Колым-Бадаев были его старыми приятелями. Он надел на них шубы. Сначала свел одного под руки с лестницы и посадил в карету, потом вернулся за другим. Захлопнув дверцу кареты, он крикнул кучеру:
- С Богом! Да полегоньку - не растряси панов!
Когда хохол вернулся, чтобы тушить лампы и свечи, князь храпел непробудно на диване. Новобрачные исчезли.
Несколько минут в квартире все было тихо. Но вдруг хохол расслышал сначала стук, а потом и отчаянный голос Кокушки:
- Ле-Леночка! Ну пушти, где ты! Жачем жаперлашь?
Хохол остановился, прислушался, покачал головою, потом пошел на крик, отвел Кокушку от двери комнаты Елены и, ни слова не говоря, взяв его под мышки, почти снес в спальню.
- Прилягты, паныч, прилягты! - убедительным тоном посоветовал он ему.
- А княжна?.. То-то ешть же-жена моя? - взвизгнул Кокушка.
- Бувайты спокойны, прилягты!.. - еще убедительнее повторил хохол.
Кокушка, как сноп, не раздеваясь, повалился на кровать.
- То-тошнит, - прошептал он, но через минуту захрапел.
Тогда хохол осторожно вышел из комнаты и запер двери…
Кокушка проснулся поздно, с всклокоченной головою, с красными, опухшими глазами. Он вскочил с кровати и несколько минут стоял неподвижно, ничего не понимая, бессмысленно озираясь.
Он был одет во фрак от Сарра, залитый шампанским, в измятой рубашке, с орденом Нины. Кровать, покрытая розовым атласным одеялом, была несмята. Во рту у Кокушки пересохло, язык, как деревянный, голова тяжела…
- Что же это такое?! - вдруг завопил он и кинулся из комнаты.