Барбасов поступил в одно из благотворительных обществ Марьи Александровны и теперь развивал перед нею свои взгляды на дело благотворительности, объяснял способы к применению этих взглядов на практике. Развивая свои планы, он говорил с воодушевлением и увлекательно, даже изредка забывался и начинал шептать губами, но тут же спохватывался и поджимал губы. Он делал большие усилия, чтобы не давать воли своим рукам, то и дело порывавшимся жестикулировать.
Марья Александровна слушала его внимательно и, по-видимому, с большим удовольствием. Она даже вынула из кармана свою записную книжку в переплете из слоновой кости, с вырезанным на ней гербом, и записывала золотым карандашиком все, что особенно ее поражало в словах Барбасова.
Наконец он остановился, истощив запас своего красноречия и вдохновения.
- Я был бы очень счастлив услышать ваше мнение, Марья Александровна, обо всем этом! - сказал он, скромно склонив голову. - Это мои заветные мысли, это давно уже мне представлялось, и я только искал случая подвергнуть мой план на усмотрение, более, чем я, компетентного человека… А кто же компетентнее вас может быть в этих вопросах, Марья Александровна…
- О! Вы слишком многое мне приписываете, monsieur Барбасов! - заметила хозяйка.
- Во всяком случае, не я, а весь Петербург, все общественное мнение… да я и в Москве уже был очень хорошо знаком с вашей деятельностью…
Марья Александровна не остановилась на этом, а даже особенно поспешно проговорила:
- Вы меня очень, очень заинтересовали, monsieur Бар-басов! Я вам выскажу откровенно все, что думаю. Мне кажется, вы несколько увлекаетесь, вы не совсем знакомы с практической стороной этого дела… если разбирать логически - tout parait très simple , a на деле совсем не то… Ах, боже мой, да нам каждый день приходится связываться с такими затруднениями!.. Я тоже в первое время увлекалась, мне казалось все легко… Но пятнадцать лет занимаясь этим делом, я поневоле должна была приучиться к нему, понять его… et maintenant je vois clair… pas d'illusions… Вы меня извините, что я говорю так прямо…
- Помилуйте! - подбирая губы и в то же время обмениваясь быстрым взглядом с Машей, сказал Барбасов. - Je ne suis qu'un écolier . Я это очень хорошо понимаю, поэтому и прошу вас принять меня в науку… Я могу очень ошибаться; но я всегда рад сознаться в своих ошибках… и будьте уверены только в одном: если чем-нибудь я могу быть полезен - располагайте мною…
Марья Александровна ласково на него взглянула.
- Вы не дали мне досказать, monsieur Барбасов, я сказала, что вы немного увлекаетесь… Но в ваших планах, мне кажется, нет, не кажется, а я уверена, есть новые и замечательные мысли; многим можно воспользоваться, очень многим! Если бы вы были так добры доставить маленькую записку… Вкратце, в главных чертах изложите в ней то, что сейчас мне говорили, пожалуйста!
- С большим удовольствием! - воскликнул Барбасов. - Тем более что такая записка у меня уже готова… только она несколько пространна.
- Если готова, то чем пространнее, тем лучше.
- Так я завтра же ее вам и доставлю…
И Барбасов опять взглянул на Машу.
- А послезавтра у меня заседание общества, - сказала Марья Александровна, - и я попрошу вас прочесть вашу записку. Вы сами увидите, какое она произведет впечатление. Наконец, вероятно, найдется кто-нибудь и возразит вам на некоторые пункты… Одним словом, ваши мысли подвергнутся подробному обсуждению… Alors c'est décidé?
- C'est décidé, madame! - поклонился Барбасов.
- Но только все же я просила бы вас доставить мне записку до заседания… мне бы так хотелось раньше прочесть ее.
- Завтра же, завтра же привезу ее вам…
- В это время, около пяти часов, я каждый день дома…
- А теперь я вас не смею задерживать, - проговорил Барбасов и встал.
- Нет, вы еще останетесь немного! - вдруг сказала Маша. - Мы с вами так давно не видались, Алексей Иванович… что нового? Говорите… я все это время сидела дома, ничего не знаю…
Марья Александровна с некоторым изумлением взглянула на племянницу. Но она вспомнила, что Маша уже не раз говорила ей о Барбасове.
Однако Барбасов все же не засиделся. Он перекинулся с Машей несколькими фразами, а затем решительно встал и уехал.
- Ты давно его знаешь? - спросила Марья Александровна.
- Конечно, давно! - весело улыбаясь, ответила Маша.
Два года редких встреч в Москве ей вдруг показались чуть ли не вечностью.
- Мы большие приятели с Барбасовым, ma tante! - прибавила она. - И я очень рада, если он вам нравится… Он замечательный человек!
- Конечно, нравится! - сказала Марья Александровна. - Я не про наружность говорю, наружность у него несколько странная…
Маша даже обиженно взглянула на тетку, но ничего не сказала.
- А что он замечательно умный и энергичный человек - это видно! Жаль, Маша, ты вошла слишком поздно, он высказывал много интересного… Да вот послезавтра, если хочешь присутствовать на заседании, сама услышишь… И ведь он так недавно появился… прежде о нем ничего не было слышно…
- Как не было слышно, ma tante! - вся вспыхнув, воскликнула Маша. - Как не было слышно? Да ведь он был одним из самых замечательных адвокатов в Москве, о нем во всех газетах кричали, наконец, он писал, его статьи производят всегда впечатление.
- Так он был адвокатом?! - не без изумления проговорила Марья Александровна. - Je ne le savais pas… Однако мне его хвалили и граф Ерзен, и Петр Владимирович… Ну да как бы то ни было, я очень рада, что он вступил в наше общество, такой способный человек… Он может много принести пользы. А то ведь у нас все только так, сидят на заседаниях и молчат, а то и дремлют даже… Мне необходим помощник именно по этому обществу…
- Увидите, что вы в Алексее Ивановиче такого помощника и будете иметь! - с жаром сказала Маша.
- Ты, ma chère amie, за него совсем горою… Алексей Иванович - так его зовут?.. Алексей Иванович. (Она записала в своей книжке.) Вы, кажется, с ним не на шутку друзья?..
- Я этого и не скрываю, - весело сказала Маша.
XXVII. НА ЗАСЕДАНИИ
С этого дня Маша видела Барбасова очень часто, и для того чтобы с ним встретиться, ей уже не надо было искать его в чьей-нибудь чужой гостиной. Да и он со своей стороны не придумывал теперь разных хитрых и нехитрых способов встречаться с нею, не караулил ее в Эрмитаже или на улице.
Прочитанная им в горбатовском зале на заседании записка произвела фурор, хотя, конечно, главным образом потому, что Марья Александровна еще до открытия заседания, в разговоре с самыми влиятельными членами общества, горячо расхваливала и записку эту и ее автора. К тому же Барбасов прочел великолепно, с тем увлечением и мастерством, с каким обыкновенно произносил свои победоносные защитительные речи.
Даже те из почетных и действительных членов общества, как мужчины, так и дамы, которые имели обыкновение на заседаниях дремать, на этот раз отказались от своей привычки. Не вдумываясь в смысл того, что читал Барбасов, и, в сущности, вовсе не интересуясь этим, они следили за его чтением, как за игрой актера. С этой знакомой им кафедры до сих пор никто так не говорил. Здесь обыкновенно читались самые однообразные отчеты - и только. А тут вдруг этот незнакомый, странный и некрасивый господин говорит звучным, громким голосом, без малейшего смущения и с необыкновенным апломбом!..
Барбасов даже отошел от своей записки; он вспомнил лекцию своего старого московского профессора Никиты Крылова и, подобно ему, в подтверждение одного из своих выводов, пустился, так сказать, в беллетристику - разыграл перед благотворительным обществом целую сцену из действительной жизни, разыграл ее в лицах. Он представил бедное семейство и поочередно превращался то в одного, то в другого из членов этого семейства, выказав при этом недюжинные актерские способности. Такая неожиданная выходка сначала всех поразила, но под конец имела успех.
Когда заседание было закрыто, Марье Александровне пришлось его представить почти всем дамам. Мужчины подходили к нему, знакомились, поздравляли его, объявляли ему на разные лады, что его записка замечательна, что он затронул самые существенные и важные вопросы - и так далее.
Барбасов раскланивался и отвечал скромно и с достоинством…
Не прошло и недели, как он был выбран почти единогласно в секретари общества и, таким образом, сделался постоянным и близким сотрудником Марьи Александровны. Он просто разрывался на части, повсюду поспевая. Служебные дела его шли самым блестящим образом. Вместе с этим он заводил нужные и полезные знакомства.
Между прочим, через Марью Александровну познакомился он и с Бородиным и на него произвел хорошее впечатление, так как сразу доказал ему, что смыслит кое-что в делах и не новичок в биржевых спекуляциях.
К тому же Михаил Иванович намечал для себя по всем ведомствам и министерствам подходящих полезных людей и, найдя такого человека, имел обыкновение его приласкать, приголубить, оказать ему, при случае, некоторые услуги, в полной уверенности, что эти услуги не пропадут даром и вернутся к нему с большими процентами.
В число подобных людей он сразу включил и Барбасова. Он даже представил его жене и дочери, позвал обедать и, при встречах с ним, был к нему очень внимателен и крепко жал его руку…
Все свободное время, оставшееся от службы и поддерживания полезных знакомств, Барбасов проводил теперь у Марьи Александровны, работая с нею по делам не только того общества, где был секретарем, но и целых трех обществ. Так как он действительно был очень способен и находчив и дело у него в руках кипело, а Марье Александровне всегда приходилось возиться с очень неудачными секретарями, то она была от него без ума и при всяком удобном случае расхваливала его своему кузену и другу, князю Сицкому, так расхваливала, что тот даже им заинтересовался. Он навел кое-какие справки и в следующий раз, когда Марья Александровна опять стала хвастаться своим секретарем, заметил ей:
- А ведь он красненький, совсем красненький, матушка!.. Не только из нынешних, а, так сказать, из завтрашних.
Если бы князь сказал это про кого-нибудь другого, то совсем уронил бы такого человека во мнении, кузины. Но за Алексея Ивановича (он уже был для нее теперь не monsier Барбасов, а "наш Алексей Иванович") она заступилась, и заступилась горячо.
- Vous-vous trompez, mon ami, vous-vous trompez pozitivement! - воскликнула она. - Тебе сказал кто-нибудь, и, конечно, из зависти!.. Я за моего секретаря ручаюсь, это самый благонамеренный человек, je vous assure - il est tout-à-fait dans nos idées… Я давно собираюсь, а уж теперь непременно тебе его представлю - и тогда сам увидишь…
Князь усмехнулся кончиками своих тонких губ и сказал, что рад познакомиться с таким редким явлением, как протеже Марьи Александровны, - редким явлением, так как до сих пор она никому не протежировала.
Барбасов был представлен князю и имел честь беседовать с ним около часу. Князь любезничал, выкрикивал, видимо, заинтересовался Барбасовым. Когда тот стал прощаться, князь без конца жал ему руку, отвешивал низкие поклоны и довел его своей любезностью до того, что Алексей Иванович, несмотря на свое самообладание, совсем растерялся и выскочил из гостиной весь красный, с таким выражением в лице, как будто его высекли.
- Что же ты скажешь, князь, о моем секретаре? - спросила Марья Александровна.
- Прекрасный, прекрасный молодой человек, - крикнул князь, изо всех сил потирая свои руки, - tout-à-fait dans mes idées…
- Если не надувает, вдруг прибавил он шепотом.
Марья Александровна опять рассердилась.
- Однако ты становишься чересчур подозрительным, это уж даже просто болезнь! - заметила она.
- Что делать, что делать! - отозвался князь, кривя рот в усмешку и переменяя разговор…
Барбасов же стал тщательно избегать князя и почувствовал к нему глубокую ненависть, такую, какой вообще никогда и ни к кому не чувствовал. Он понял, что князь его проник насквозь, и вдобавок перед этим комичным и странным, даже более комичным, чем он сам, человеком он почувствовал себя, может быть, в первый раз в жизни вдруг доведенным до очень миниатюрных размеров. А с таким превращением своей фигуры он никак не мог помириться. Но князь ни словом, ни делом не повредил Барбасову. Он просто среди своей обширной деятельности позабыл о нем, а Марья Александровна не напоминала больше…
По счастью Барбасова, князь не принадлежал ни к одному из обществ Марьи Александровны, и потому он не встречался с ним на заседаниях. Зато он постоянно, и на заседаниях и вне их, встречался с Машей. Она теперь тоже оказалась помощницей тетки, чем-то вроде неофициального второго секретаря, и у нее с Барбасовым была всегда общая работа. Они сходились все ближе и ближе. Барбасов уже совсем был влюблен в нее, насколько мог, то есть он окончательно отождествил ее со всем, что ее окружало и что должно было теперь скоро, как он надеялся, принадлежать ему вместе с нею.
Она все еще не определяла себе своего к нему чувства. Ей прежде было с ним хорошо, привольно и весело. Все, что он говорил, ей нравилось. Она считала его самым замечательным человеком, деятелем будущего, и радовалась, что он на всех производит хорошее впечатление, что им интересуются. Теперь ее жизнь была полна, и в этой полноте бесспорно самое большое место занимал Барбасов.
Но вот она стала замечать, - это было в конце Великого поста, - что ее Алексей Иванович как будто изменился. Он вовсе не так весел, даже иногда казался ей мрачным. Иной раз говорит, говорит - и вдруг остановится, будто поглощенный какою-то мыслью, не имеющей ничего общего с предметом разговора. И так продолжается неделю, другую. Она растревожилась.
"Что с ним такое? Может быть, у него какая-нибудь неприятность, какое-нибудь горе? Зачем он ей ничего не скажет? Он был всегда так откровенен с нею, поверял ей свои "заветные мысли". Она считает его своим другом - и вот он от нее скрывается".
Эта мысль тревожила ее больше и больше, и наконец она решилась непременно узнать, в чем дело, заставить его откровенно ей признаться. Несколько дней ей все не удавалось спокойно поговорить с ним без посторонних. Наконец они как-то вечером очутились рядом во время заседания одного из обществ, не того, в котором он был секретарем.
Они сидели в большой зале несколько поодаль ото всех, у колонны. Вокруг них было много незанятых стульев. Дальше рисовались обычные фигуры: два старика в париках и со звездами, несколько юношей, сидевших с вытянутыми физиономиями, то и дело подносивших руку ко рту как бы для того, чтобы покрутить усики, но, в сущности, с целью скрыть невольный зевок. Какая-то старая девица, вся высохшая и дряблая, с длинной шеей, с совсем плоской грудью, что-то такое записывала в маленькую тетрадку, задавая этим неразрешимый вопрос, что такое она могла записывать, так как впереди, за зеленым большим столом, где важно заседали члены совета, читался отчет, состоявший из цифр, фамилий вновь поступивших членов и жертвователей.
Далее виднелись две некрасивые молодые девицы с очень толстой дамой. Девицы сидели чинно, вытянувшись в струнку. Но их маменька давно уже дремала, и, когда она начинала уже совсем раскачиваться и клевать носом, тогда одна из дочек ее тихонько дергала за рукав. Маменька, широко раскрывая глаза, бессмысленно поводила ими вокруг себя, а потом открывала лорнетку и глядела в нее по направлению к зеленому столу и членам совета.
Все было тихо, только раздавался однозвучный гнусливый голос секретаря, читавшего отчет. Но вот что-то упало. Все даже вздрогнули и оглянулись. Это один из старичков со звездою мирно заснул и уронил шляпу. Он не проснулся и от падения шляпы, а продолжал тихонько всхрапывать, сложив на толстеньком брюшке руки и неимоверно выпятив нижнюю губу…
Одним словом, обстановка была самая удобная для откровенной беседы вполголоса, и Маша этим воспользовалась.
- Алексей Иванович, - сказала она, - придвиньтесь поближе и будемте говорить! Или, может быть, вы интересуетесь тем, что там читают?
- Необыкновенно! - шепнул он, осторожно приподнял свой стул и придвинулся ближе к Маше.
- Алексей Иваныч, знаете, ведь вы себя очень нехорошо ведете! - тихонько говорила она.
- Я нехорошо себя веду? Марья Сергеевна, вы меня пугаете!
Он сделал испуганную физиономию.
- Я вовсе не шучу, я давно собиралась спросить вас, что такое делается с вами?.. Вы в последнее время изменились… Не скрывайтесь и не вывертывайтесь, будьте достойны участия, которое вам выказывают… Скажите мне, что такое с вами случилось. Неприятность большая, какое-нибудь горе?! Я хочу знать…
В его глазках, прикрытых очками, засветилась радость…
- Уверяю вас - со мною ровно ничего… никакого горя, никакой неприятности… Напротив, мои дела идут очень хорошо до сих пор, удачно…
Она нетерпеливо и тихонько ударила ногой об пол.
- Ведь я знаю… я вижу, что у вас есть что-то особенное… Но если не хотите быть откровенным - бог с вами… извините мне мою навязчивость…
- Марья Сергеевна! - его голос дрогнул. - Я не знаю, как благодарить вас за это участие! Хорошо, я буду совсем откровенен с вами… У меня нет ни горя, ни неприятностей, но нет и счастья… И вот, если хотите, я тоскую по счастью.
- А кто же счастлив? Да и что такое счастье? - проговорила она. - Ваша жизнь полна, вы живете не даром, вы энергичны, деятельны, поставили перед собою прекрасные, разумные цели и стремитесь к их достижению, чего же вам еще надо?
- Но вы забываете, - сказал он, и ей показалось, что в тоне его шепота прозвучала грустная нота, - вы забываете, что я ужасно одинок, Марья Сергеевна! С детства, с тех пор как себя помню… без родных, без близких людей…
"И я ведь одна, - подумала Маша, - и в этом мы можем подать друг другу руку".
Но она ему ничего не сказала. А он продолжал:
- Прежде я ничего не замечал этого… Это меня не поражало, мое одиночество казалось мне естественным, казалось, что так и надо, иного я не знал. Но теперь, среди этой деятельности, про которую вы говорите, среди некоторых успехов, я начинаю мучительно чувствовать свое одиночество, а впереди оно мне кажется просто страшным… Я так одинок, что боюсь, как бы это не заставило меня когда-нибудь вдруг опустить руки…
- Боже вас избави! Ведь вы знаете, что энергия и неустанная работа для вас - все! - проговорила она. - И ведь вы знаете, что вы живете для пользы других… Не противоречьте же сами себе!
- Все это так, - тоскливо отвечал он, - но ведь есть что-то такое, что называется сердцем… и у этого сердца есть права… И приходит время, когда оно их заявляет…