Сотрудники во главе с бухгалтером обступили Полбышева.
- Так как он отнесется к нашему предложению? - вкрадчиво спросил бухгалтер.
- Банковские суммы между нами поделить? - Полбышев почесал за ухом, наморщил лоб.
- Ведь нам теперь отчитываться не перед кем. - Бухгалтер протер очки и водрузил их на место. - Деньги, так сказать, пропадут зря… Учитывая беспорочную службу, так сказать… Коллегиально, конфиденциально… совершенно секретно… А?
- Совершенно секретно, говорите? - Полбышев подкрутил усы. - Если вас интересует мое мнение, господа, то я вам так скажу: даже начинать такой разговор с господином полковником не советую! Его сиятельство человек, конечно, душевный, но…
- Плевать я хотел на тонкости, - прервал его штабс-капитан Шабашников. - Трибуналу теперь не предадут, кончился трибунал. На дуэль тоже не вызовет. Ну, накричит, в крайности. Решайтесь, господа.
- Если вы такой решительный, вы и доложите графу, - предложил Кока Лещинский. - А мы поддержим.
- Не в деньгах счастье, - радостно сообщил поручик Чоб.
- Нашел время нализаться, - огрызнулся Шабашников.
- Меня, господа, увольте. - Полбышев улыбнулся. - Вам больше достанется.
- Вы не шутите?
- Никак нет. - Полбышев улыбнулся.
- Ну, я иду, господа. - Шабашников застегнулся на все пуговицы, одернул мундир.
- С богом, - Глеб Ипполитович перекрестил штабс-капитана.
Шабашников подошел к двери в кабинет атташе, решительно постучал, вошел и притворил за собой дверь.
Сотрудники в комнате замерли, затаили дыхание. Но из-за массивной двери не долетал ни один звук.
Бухгалтер на цыпочках подкрался к двери и уже хотел приложиться к ней ухом, как створка раскрылась и штабс-капитан Шабашников возник на пороге. За ним виднелся Алексей Алексеевич, который держал его за шиворот. Так за шиворот Кромов стремительно проволок Шабашникова через всю комнату и, отворив ногой входную дверь, с силой толкнул в нее ретивого капитана. Тот полетел вниз, считая ступеньки.
Два французских офицера дружно расступились на лестнице, давая капитану дорогу.
Полковник Кромов стоял в распахнутых дверях. Французы отдали ему честь.
- Мосье Кромов! - четко доложил один из офицеров. - Господин полковник! Господин военный министр просит вас прибыть к нему на срочное совещание. Немедленно. Автомобиль у подъезда.
VI. Дружеское предложение
Военный министр поднялся из кресла, обошел свой внушительный письменный стол и, улыбаясь, протянув Кромову обе руки, двинулся ему навстречу.
- Здравствуйте, господин Кромов, - сказал министр. - Надеюсь, вы извинили мою настойчивость?
- Добрый день, господин министр.
Изящным жестом указав Кромову на кресло у стола, министр занял свое место.
- Надеюсь, очаровательная мадам Кромова здорова? Помнится, она говорила, что плохо переносит пасмурную погоду.
- Благодарю вас, господин министр. Погода в этом году действительно не из лучших.
- О да.
Помолчали.
- К сожалению, - сказал министр, - ничего нового о политической обстановке сообщить вам не могу. Ничего утешительного ни в настоящей ситуации, ни в прогнозах. Господин Кромов… - Министр замялся, подыскивая точные слова. - В течение последних лет мы встречались с вами как официальные лица. И должен заметить, что мне как военному министру Франции эти встречи всегда приносили глубокое деловое удовлетворение. И не только потому, что мы встречались как союзники. Вы меня понимаете?
- Надеюсь, что да, господин министр.
- Прекрасно! Теперь я хочу воспользоваться тем, что на вас нет военного мундира, и задать вам один вопрос, неофициальный. Вы разрешите?
- Сделайте одолжение, господин министр.
- Что вы собираетесь предпринять в ближайшем будущем? Вы лично, граф Кромов?
Министр откинулся на спинку кресла.
Алексей Алексеевич не сдержал тяжелого вздоха. Это не ускользнуло от внимания министра. Он тонко улыбнулся.
- Мне кажется, я понимаю ваше душевное состояние как военного человека и патриота, столько сил и способностей отдавшего ради победы общего нашего дела в эту кампанию, - мягко, с теплыми нотками в голосе сказал министр. - Скажите, вы намерены возвращаться в Россию?
- В ближайшем будущем, господин министр, это вряд ли возможно.
- Мы, французы, пережили не одну революцию. Может быть, именно этот солидный опыт, - продолжал министр, - дает мне сейчас моральное право принять участие в вашей судьбе. Вы начали свою службу в Париже в котором году?
- В девятьсот девятом.
- Восемь лет, восемь лет. Вы смело можете считать себя французом, граф. Более того, парижанином.
- Я польщен.
- Это не только мое мнение. Ваша многолетняя служба в Париже в качестве военного атташе недаром принесла вам высшую французскую военную награду - офицерский крест Почетного легиона. Так не льстят.
- Благодарю вас, господин министр.
- Друзья трудно приобретаются, граф, и их больно терять. Вы сейчас, без преувеличения, самый дорогой русский друг Франции. Мы не хотим, чтобы наша дружба, проверенная в боях, погибла по независящим от нас обстоятельствам.
Кромов посмотрел собеседнику прямо в лицо.
Министр продолжал, улыбаясь:
- Я уполномочен французским правительством предложить вам, граф, мой полковник, перейти на службу во французскую армию. Это дружеское предложение и деловое. Ваши личные качества, ваш военный опыт дороги Франции, и, поверьте мне, мы сумеем оценить ваши достоинства.
Кромов сидел, глубоко задумавшись. Министр долго не прерывал молчания.
- Вы удивлены, мой генерал?
- Господин министр?
- Я не оговорился. Французским правительством принято решение: в случае вашего согласия присвоить вам чин генерала французской армии. Одна ваша подпись, и вы приобретаете вторую родину, а Франция - рыцаря без страха и упрека.
Кромов и военный министр снова взглянули друг на друга. Министр перестал улыбаться и опустил глаза.
- Господин военный министр, - сказал Алексей Алексеевич, - ваше предложение настолько неожиданно и серьезно, что я прошу дать мне время на достойный ответ.
Военный министр действительно неплохо узнал за эти годы русского полковника графа Кромова и понял, что разговор окончен.
Прощаясь, министр задержал руку Кромова в своей.
- Не забывайте, граф, - сказал министр, - что двери этого кабинета всегда открыты для вас.
VII. Апрель 1918 года. В Марсельском порту
Кромов широко шагал между горами грузов. Рядом с ним, безуспешно пытаясь попасть в ногу, семенил толстенький человек с пачкой квитанций в руках. Алексей Алексеевич уверенно выбирал путь в лабиринте узких проходов. Спутник его бормотал на ходу:
- Я не представляю себе, мосье, как вы остановите работающую на полном ходу машину. Это не так-то просто. Грузы с русским казенным добром будут прибывать еще полгода, не меньше.
Они вышли на грузовой причал. Раскачивались стрелы подъемных кранов, скрипели лебедки, росли на глазах штабеля грузов - огромных мешков и ящиков, на которых чернели таинственные значки таможенных и фирменных маркировок. Шла разгрузка. Под высоким черным бортом транспортера суетились рабочие-грузчики, цепляя к стреле крана очередной ящик. Слышались голоса работающих, долетал чей-то смех.
- Как я буду ликвидировать дело - это моя забота, мосье Морешаль. - Кромов следил за разгрузкой. - Если вы считаете, что грузы будут идти полгода, я вам выплачу жалованье вперед за полгода. Продавать все - решительно все. Со складов, с причалов, а если транспорт еще в море - продавайте прямо в море. Деньги на мой счет в Банк-де-Франс. Какие вы хотите комиссионные?
- Э-э-э… мне кажется, что два процента, мосье…
- Будете получать пять.
- О, мосье!
- При большой оптовой покупке уступайте не более одной трети.
- Я сделаю все, что в моих силах, мосье.
Кромов сунул руку за отворот пальто, вынул бумагу.
- Вот вам доверенность на право распродажи. Отныне вы, мосье Морешаль, - частное деловое лицо.
- Я оправдаю ваше доверие, мосье мой полковник. О господи! - Мосье Морешаль не мог удержать растерянную улыбку. - Кто бы мог подумать? Еще вчера…
- Алло, мосье Морешаль! - донеслось с транспорта.
Грузчики столпились у самого борта. Они были видны по пояс. Стрела с прицепленным к ней ящиком со скрежетом потянула груз на причал.
- Стой! Стой! - замахал руками один из рабочих.
Ящик завис в воздухе. Грузчик крикнул:
- Мы знаем: мосье, который разговаривает с вами, - русский. Мы хотим его спросить.
- Спрашивайте, - отозвался Кромов.
- Что происходит у вас на родине, мосье? Мы тут спорим. Симон говорит, что ваши русские рабочие…
- У меня нет никаких сведений о том, что происходит в России, - прервал грузчика Кромов. Но тот не унимался.
- А Симон - это наш товарищ Симон Дарье, - вот он, он говорит…
Мосье Морешаль вдруг пришел в ярость.
- Симон Дарье? - заорал он. - Почему остановили разгрузку? Опять этот Симон Дарье?! Я вас всех оштрафую!
И мосье Морешаль трусцой побежал по трапу. Ящик дернулся и со скрипом стал удаляться от борта.
VIII. Май 1918 года. Гости из России
Солнечные блики дрожат и вспыхивают на рябой под ветром поверхности пруда. Мальчик медленно входит в воду, осторожно ступает, нащупывая дно ногой при каждом шаге. Оступился, передернул узкими плечами, поймал равновесие. Потом повернулся назад всем корпусом. Оказалось, что у мальчика связаны руки. Обращенные внутрь ладонями, они связаны в запястьях несколькими обводами матерчатого пояска. Вытянув вперед связанные руки, лег на воду и поплыл прочь от берега, энергично работая ногами, выбрасывая из воды руки с растопыренными пальцами. Вода захлестывает его, летят, сверкая, брызги.
Мальчик ничего не слышит, кроме плеска воды и своего учащенного дыхания. Впереди, за накатывающейся толщей воды, он видит белый дом с флигелем, часть колоннады и крыльца, у которого растут высокие кусты жасмина. Дыхание его учащается, становится хриплым. Вода закрывает белый дом, исказив пейзаж, как в кривом зеркале. Совсем закрыла.
Вот дом возник снова, на крыльце - высвеченная солнцем женская фигура в белом платье. Выбежала из дома еще одна женщина, потом маленький мальчик. Снова все исчезло, сквозь воду мутным пятном светит солнце.
И снова дом, какие-то люди бегут к воде, к нему, к пловцу. Впереди женщина в белом платье и белой косынке. Она далеко обогнала всех, подхваченный ее рукой край длинной юбки полощется на бегу…
- Алеша! - кричит женщина издали. - Алексей!..
- Алексей! - сказал голос Елизаветы Витальевны. - Да проснись же, Алекс…
Кромов лежал в гостиной на маленьком диване в неудобной беспомощной позе. Он заснул одетый, успев снять только пиджак.
Проснулся, сел, провел ладонью по волосам, по лицу, с трудом приходя в себя.
- Прости, Лиз, - пробормотал он сонно, - мне сейчас приснилось…
- Я не умею угадывать сны. - Елизавета Витальевна была настроена решительно. - Но я хотела бы знать, правильно ли я поняла твой отказ от предложения военного министра?
- Отказ? Откуда ты узнала о моем отказе?
- К сожалению, не от тебя, Алекс, я тебя не понимаю. Я - твоя жена. Зачем ты сразу не доверился мне, почему я должна узнать все от третьих лиц? Где мы теперь будем жить: в Америке? В Швейцарии? В Англии? Почему ты мне ничего не отвечаешь, Алекс?
Он внимательно изучал ее лицо, словно видел впервые.
- А почему ты думаешь, Лиз, что мы не можем остаться жить во Франции?
Она пожала плечами:
- Мне кажется, это неудобно. Ты уверен, что нас все поймут правильно? Французы - да, они практические люди. Но наши, русские… Русскими уже сейчас полон Париж, и я думаю, их здесь будет становиться все больше. Конечно, нам придется их поддерживать, тех, кто особенно нуждается, но зависть… Бог знает что начнут говорить, будут требовать у нас эти деньги. Нет, Алекс, во Франции оставаться невозможно, - заключила Елизавета Витальевна.
- Теперь я тебя не понимаю. - Он продолжал внимательно ее разглядывать. - Отказываюсь понимать…
- Я говорю о деньгах, которые теперь никому не принадлежат. Ведь получить их можешь только ты. Мосье Манжен сказал мне…
- Ах, мосье Манжен…
- Он наш друг, Алекс…
- Ваш друг, графиня.
- Ты ревнуешь? - Она кокетливо выпятила нижнюю губу. - Это так необычно… У меня гораздо больше оснований для ревности, однако я… Эта певичка… О! Какой грозный вид! Думаю, ты не станешь меня бить, как этого твоего офицерика?
В дверях появилась молоденькая горничная:
- Извините, к вам гости, мадам.
- Гости? - Елизавета Витальевна поправила прическу. - Так поздно? Мы никого не ждем… - И вопросительно взглянула на мужа.
- Скажите, что нас нет дома, - буркнул Кромов.
- Я могу сказать, мосье. Но это ваши мать и брат. Из России.
Софья Сергеевна Кромова, величественная седая старуха, сдерживая рыдания, раскрыла навстречу сыну объятия:
- Алеша, все погибло… Алеша…
Младший брат Алексея Алексеевича - Платон смотрел виноватыми глазами. На его лице застыло удивленное выражение.
Потом они засиделись за столом допоздна. Брат Платон то и дело подливал себе вино в большой бокал зеленого стекла.
- Мне все еще кажется, что я плыву, - признался Платон, вытирая усы салфеткой и подкладывая себе новую порцию. - Это не приведи господь, как нас с мама трепало в открытом море. Шторм - десять баллов!
- Не слушай его, Алексей, - сказала старая графиня. - Он все время преувеличивает. Капитан говорил - четыре балла.
- Вы, мама, тоже мне говорили, что я преувеличиваю, когда я вам доложил, что мужики в Кромовке заняли весь наш дом. - И к брату Алексею: - Мне староста успел написать. Ты знаешь, кто теперь там всем заправляет у нас в Кромовке? Артемка! Паршивец! Помнишь его?
- Подожди. Это кучерский сын, - сказал Алексей. - Рыжий?
- Именно, рыжий. - Платон подлил себе вина. - Вообрази только: сын нашего кучера - хозяин Кромовки, родового имения. Каково? - И удивленно поднял брови.
- Может быть, это ненадолго, - предположила Елизавета Витальевна.
- Ненадолго? Это вам так представляется здесь, в Париже. Помнишь, Алеша, отец наш говорил: вот когда народ пойдет с топориками…
- Это уже случалось в русской истории.
- Но чтобы армия была на стороне революции - так не было. Это, брат, не фунт шоколада. Я до сих пор не могу поверить, что мы здесь, у вас. Мне все это кажется сном. А помнишь, Алеша, как ты на спор переплывал пруд со связанными руками и чуть не утонул? Мне влетело, а тебе ничего не было. Мама тебя баловала.
- Опять преувеличение. Я Алешу никогда не баловала. Тебя баловала, ты - младший.
Алексей Алексеевич улыбнулся:
- А помнишь, как ты произносил "свёкла" и "клюква"? Получалось: клёкла и клюкла.
- Не помню.
- А я помню.
- Что ни говорите, а нет кухни лучше французской. - Софья Сергеевна поднялась из-за стола. - Проводите меня, душечка, - попросила она Елизавету Витальевну, - а то я стоя усну.
Женщины ушли.
- Алексей, - сказал Платон, - я не хотел говорить при мама. В Петербурге, в Москве - повсюду аресты, расстрелы. Я как подумаю, что там у нас в Кромовке, со мной что-то нехорошее делается, ей-богу… Что ты думаешь предпринять, когда вспыхнет гражданская война?
- А она вспыхнет?
- Фактически она уже началась. Я думаю, французы нас поддержат. И англичане.
- Интервенция? А чем будем расплачиваться?
- Россия велика… чем-то, конечно, придется поступиться… В одном я твердо убежден: или мы - или они. Третьего не дано.
IX. Июнь 1918 года. Разрыв с семьей
Софья Сергеевна Кромова водила Алексея Алексеевича и невестку по комнатам небольшой квартиры. Повсюду в беспорядке громоздились вещи, лежали распакованные чемоданы.
- Здесь будет гостиная, - сказала Софья Сергеевна. И к невестке: - Пойдемте, Лиз, я вам покажу, как я думаю обставить свою спальню.
Женщины вышли, оставив Алексея Алексеевича одного. Он подошел к столу, на котором были свалены фотографии в рамках, лежал толстый, в сафьяновом переплете семейный альбом.
Кромов открыл его с конца, стал перелистывать. Вот он сам в полевой форме поручика… Вот группа молодых прапорщиков в новых офицерских мундирах… опять он в кавалергардском крылатом шлеме…
…Вот белый дом с колоннадой, высокое крыльцо, кусты жасмина… Потом фотография молодой женщины в белом платье и белой косынке, а рядом с ней мальчик в матроске…
- Доброго здоровьица, Алексей Алексеевич, - прогудел глухой старческий голос.
Старик с ворохом белья в руках остановился в дверях. Совсем седые, закрывавшие пол-лица усы топорщились в улыбке.
- Федор! - воскликнул Кромов. - Как же я рад тебя видеть, старый!
Он обнял старика, который бочком прижался к нему, не выпуская своей ноши.
- А уж я-то как рад, ваше сиятельство, - загудел Федор. - Евдокия Кузьминична моя все, бывало, любовалась на вас. Молодой, говорит, граф наш - голуба душа. Очень она вас обожала, покойница.
- Няня умерла? - У Алексея Алексеевича опустились руки. - Когда?
- Летошний год. Тихо так прибрал господь.
- Что же мне ничего не написали?
- Где ж было писать, ваше сиятельство? Все кверху дном пошло. Ничего, скоро мы с ней свидимся, даст бог.
- Что ты, Федор, зря бога гневишь?
- Нет, бога я уважаю. Он меня на трех войнах уберег. Только я - русский человек. Без ржаного хлеба долго не протяну… И какая здеся жизнь? Чужбина, известно, все чужое.
- Федор! - послышался голос Софьи Сергеевны. Старик засеменил через комнату.
- Домой возвернетесь, так на могилку ее сходите. В церковной ограде погребли. Непременно сходите, ваше сиятельство. Очень она вас обожала.
- А если мне дома не бывать? Но старик уже вышел из комнаты.
В этот вечер Вадим Горчаков был единственным гостем Кромовых. Кончили ужинать. Горничная убирала со стола. Подали кофе.
- Как видите, Вадим Петрович, - сказала старая графиня, - мы тут очень неплохо устроимся. И до Алеши совсем недалеко.
- Сегодня получено очень важное предписание Гран Кю Же. Просят меня освободить квартиру, - отозвался Кромов.
- Почему? - Софья Сергеевна с недоумением смотрела на старшего сына. - Что это за Гран Кю Же?
- Главная французская штаб-квартира. Особняк я занимал как представитель союзной армии. Ну, а теперь… - Алексей Алексеевич пожал плечами.
- Где же вы будете жить?
- Пока переберемся в какой-нибудь отель.
- С милым рай и в шалаше. - Елизавета Витальевна встала из-за стола и перешла в кресло в углу комнаты.