Тит поблагодарил войска за дисциплину, терпение, упорство и смелость. Когда он закончил свою речь, трибуны принялись зачитывать имена легионеров, которым Тит собирался вручить золотые короны легионам, цепи, серебряные копья и эмблемы, золотые и серебряные монеты, одежду и другие предметы. Вооруженные люди выходили вперед. Получая награды, они казались растроганными. После этого Тит вознес молитвы богам и сошел с трибуны под взрыв приветственных возгласов.
Возле только что установленных алтарей стояли десятки быков, которых следовало принести в жертву в благодарность богам.
Тит вытащил меч из ножен, и к нему подвели первое животное. Он зарезал его, животное рухнуло на землю, полилась черная кровь. Затем, чтобы достойно отпраздновать победу, убили всех остальных быков.
Празднества длились три дня. Я был римлянином и завоевателем, я обладал Ледой бен-Закай, когда хмельной возвращался в палатку среди ночи.
Проснувшись однажды утром, я увидел Иосифа Флавия.
Он смотрел на Леду, сидевшую на корточках у кровати. Ее глаза были открыты, и я прочел в ее взгляде такое отчаяние, что мне стало стыдно, что я принадлежу к народу-победителю.
Я вывел Иосифа из палатки.
- Одному богу известно, какова цена человеку, - сказал он. - Я не осуждаю тебя, и ты поступаешь так же.
Я узнал, что Тит предложил ему в обмен на земли, которыми его семья владела в Иерусалиме, огромное поместье в долине Иудеи.
В окружении Тита ходили слухи, что Тит собирается посетить города Кесарии Морской и Кесарии Филипповой, Берит и Антиохию, дабы никто не удивлялся, что победитель евреев окружает себя евреями, такими как Иосиф, Агриппа или даже Тиберий Александр. Добавляли, что он находится под влиянием своей любовницы, царицы Береники. А теперь отдает этому еврею, Иосифу Флавию, земли, являющиеся частью провинции, которую легионам было так трудно завоевать!
Иосиф сказал:
- "Ибо так говорит Господь: как навел Я на народ сей все это великое зло, так наведу на них все благо, какое Я изрек о них. И будут покупать поля в земле сей… В городах Иудейских и на улицах Иерусалима, которые пусты, без людей, без жителей, без скота, опять будет слышен голос радости и голос веселья, голос жениха и голос невесты. Ибо я возвращу плененных сей земли в прежнее состояние, говорит Господь".
Я посмотрел на него. Иосиф Флавий казался спокойным и безмятежным.
- Так говорил Иеремия, наш пророк. И я говорю так же, - добавил он.
Я подумал, что он принадлежит к народу, который, будучи побежденным, остается непоколебимым.
35
Однако той зимой, в течение месяцев, последовавших за разрушением Храма, каждый день проливалась еврейская кровь.
Я покидал руины Иерусалима с легионами и направлялся с Титом в сторону Кесарии Морской и Кесарии Филипповой, Берита и Антиохии. Обернувшись, я увидел тысячи пленных, которые шли, закованные в цепи и подгоняемые бичами. Тит хотел казнить их перед жителями тех городов, куда он направлялся. Там уже воздвигали триумфальные арки и готовились праздновать его победу.
Я тайком наблюдал за Иосифом Флавием. Он никогда не оборачивался, не желая смотреть на свой истерзанный народ, на мужчин и женщин покинутых в пустыне, бьющихся в агонии, живьем брошенных гиенам и шакалам. Казалось, он оставался безучастным к крикам ненависти и граду камней, которые обрушивались на пленных, когда мы входили в города. Населявшие их сирийцы и греки просили Тита, чтобы он избавил их от евреев, чтобы Рим, огромный, славный, могущественный Рим покончил с этим народом. Евреям завидовали и ненавидели их. Жители Антиохии требовали позволения изгнать своих евреев, тех, кого они еще не убили, и разбить бронзовые таблички с записанными на них правами, которые Рим давал еврейским общинам. Разъяренная толпа требовала, чтобы евреев заставили отречься от их обычаев и бога.
Тит слушал эти проклятия и обвинения, а потом поднял руку, прося тишины.
- Родина евреев, куда их следовало бы отправить, уничтожена, и никакая другая земля не примет их.
Он отказался прогнать евреев из Кесарии, Берита или Антиохии, но отдал разочарованному населению еврейских пленников, которых тут же вытолкнули на арену.
Я не хотел знать, сидел ли Иосиф Флавий среди трибунов, которые окружали Тита на ступенях амфитеатров. Но я помню тысячи евреев, отданных на растерзание диким зверям в Кесарии Филипповой двадцать четвертого октября, в день рождения Домициана, младшего брата Тита. Я до сих пор слышу вопли толпы, которая вставала каждый раз, когда животное одним ударом лапы разрывало тело еврея.
В Берите, двадцать седьмого декабря, в день рождения Веспасиана, я видел, тысячи пленных которых заставили драться и убивать друг друга, а выживших бросали в огонь, и слабый отблеск тел, превратившихся в факелы, освещал ледяную ночь.
Палачи каждый день придумывали новые пытки, сдирали с несчастных кожу, разрубали тела на части, вынуждали пленников совокупляться, а потом пожирать друг друга.
Я закрывал глаза и видел Леду. Я не осмеливался дотронуться до нее, как будто наконец понял, что, желая взять ее, подчинить себе, я превращаюсь в одного из этих палачей и по-своему казню побежденную.
Я говорил с ней, зная, что она не посмотрит на меня и не ответит мне. С тех пор как я сделал ее своей собственностью, она не произнесла ни единого слова. Ее немота выводила меня из себя. Иногда я бросался на нее, готовый ударить, и сдерживался только в последний момент. Я яростно насиловал ее, раздвигал ее ноги и проникал в нее, но это жесткое действо не приносило мне удовлетворения. А после угрожал ей, что отдам ее солдатам или продам ланистам, которые ищут для своих представлений молодых женщин, потому что обнаженные тела, отданные на растерзание зверям, возбуждают толпу.
Но я никому не отдал ее и недолго сопротивлялся своим желаниям. Я подошел к ней, взял за подбородок, приподнял ее голову. Меня приводили в отчаяние ее постоянно закрытые глаза и сжатые губы. Я рассказал ей о том, что видел в амфитеатре. Я угрожал ей, заставил встать и бросил на кровать. Я был ее палачом. Я казнил ее. Я ревел, что я римлянин, а она - побежденная, что я - всадник, а она - моя рабыня. Когда я выходил из комнаты или палатки, рыдания сжимали мое горло, но я не знал их причины.
Несколько раз я вставал на колени, падал на песок, молился богу, который познал казнь и которого я предавал, пользуясь телом Леды. Я чувствовал, что этот бог понимает меня и сдерживает мою руку, когда я заношу ее, чтобы ударить Леду, а может даже и убить ее. Что значила одна жизнь на этой иудейской земле, где Тит каждый день приносил в жертву тысячи людей, чтобы отблагодарить города Сирии, вспомогательные легионы, выступившие на этой войне его союзниками?
Так было всегда с самого зарождения человечества. Неужели это никогда не изменится?
Религия страдания и сострадания, которую старались распространить последователи распятого Христа, - неужели она никогда не воцарится в наших сердцах?
36
Я спросил Иосифа Флавия об этом новом боге, выходце из его народа.
Он сидел у своей палатки, установленной недалеко от палатки Тита, в лагере Десятого легиона, к которому мы присоединились после странствий по Сирии от Евфрата до моря. Перед нами, ниже уровня Масличной горы, где раскинулся лагерь, простирались руины. Самые большие камни обозначали место, где когда-то находилась крепость Антония, они лежали по периметру разрушенной святыни еврейского народа. Я указал на голые холмы, окружавшие руины. Там еще виднелись кресты. К ним были прибиты истерзанные, полуистлевшие тела.
- Бог Христос… - начал я.
Движением руки Иосиф Флавий прервал меня:
- Господь Бог наш един, - сказал он.
Я помню слова Тита во время осады. Мы были рядом с ним, когда по его приказу плотники изготовили сотни крестов, а солдаты установили их напротив городских стен. Пленные, которых собирались распять, кричали, что они воскреснут, как их бог Христос, и соединятся с Ним в вечной жизни. Евреи, обреченные на такую же казнь, отошли от них. Среди последователей Христа и их братьев по несчастью, среди двух ветвей одного народа, который близкая смерти должна была сплотить, произошел раскол: одни обвиняли других в постигшем их несчастье. Тит с любопытством и отвращением глядя на этих людей, которых должны были прибить к крестам, сказал:
- Эти пагубные суеверия вредны для Рима. У евреев и последователей Христа души мятежников. Они отказываются признать наших богов и божественную сущность императора. Все, кто верит в единого бога, - враги империи и хотят ее раскола. Мы, римляне, принимаем всех богов, кроме тех, что исключают существование других. А таков единый бог евреев и христиан. Эти два предрассудка хоть и противоречат один другому, но имеют единый источник. Христиане появились от иудеев. Если вырвать корень, побег быстро погибнет.
- Господь наш един, - снова пробормотал Иосиф Флавий. - Христос всего лишь раввин среди раввинов, ослепленных безумием и суетностью. В эти сложные времена, когда был осквернен и разрушен Храм, люди повторяют эти слова и воображают, что он - Мессия. Но Тит ошибается, Серений. Эта ветвь сухая, а древо нашей веры пускает корни в самую глубину мироздания. Господь - Бог наш, Господь - един. Тит сам чувствует это.
Последние слова Иосиф произнес едва слышно.
Говорили, что Тит желает жениться на еврейской царице Беренике и после этого он, возможно, станет поклоняться еврейскому богу. Поскольку его отъезд в Египет, а зетам в Рим должен был состояться через несколько дней, всем не терпелось узнать, будет ли его сопровождать Береника, и как император Веспасиан примет своего сына, если тот явится в сопровождении восточной царицы, принадлежащей к народу, только что побежденному Римом.
Когда, вернувшись из Кесарии, мы увидели развалины Иерусалима, я слышал, как Тит проклинает разбойников, безумцев, которые развязали войну против Рима и вынудили его разрушить этот город и Храм, который украшал бы империю своим блеском. Война, исход которой был ясен с самого начала, разорила и уничтожила это средоточие богатства и роскоши.
Тит вышел из себя, велел тотчас погрузить на корабли Иоханана бен-Леви, Симона Бар-Гиору и семьсот самых красивых пленников, чтобы они как можно скорее попали в Италию. Там они пройдут перед римским народом в день триумфа римских армий в Иудее.
- Judaeca capta, плененная Иудея, - повторил он.
Леда была моей пленницей, но я расстался с ней, когда вместе с Титом мы покинули Иерусалим и двинулись в сторону Александрии. Нам нужно было пересечь Иудейскую пустыню, и Леде пришлось бы идти вместе с пленниками и рабами. Я доверил ее торговцам, которые отправлялись в Александрию морем.
В то же время я боялся, как бы зелоты и сикарии, укрывшиеся в укрепленных городах Геродионе, Махероне, Хевроне и Масаде, не попытались напасть на наш арьергард, с которым шли пленники. Но мы без помех пересекли Иудею и Синай, а в Мемфисе Тит открыл игры. Я снова видел пленников, разодранных дикими зверями или вынужденных убивать друг друга.
Когда Иосиф Флавий собирался занять место на скамье в амфитеатре, Тит медленным жестом и с доброжелательной улыбкой дал ему понять, что он не обязан присутствовать здесь. Иосиф поклонился и удалился под презрительными взглядами собравшихся. Я должен был последовать за Титом в амфитеатр. Зрелище, которое я увидел на этой маленькой арене, показалось мне невероятно жестоким.
Между нами - теми, кто рукоплескал, и этими существами, которым суждено было умереть, - было заключено нечто вроде позорного соглашения.
- Это сборище злых людей, - сказал Иосиф Флавий, когда я снова увидел его. - Мы - единственный народ во всей империи, который отказался от кровавого идолопоклонства, и преступление зелотов и сикариев против нашей веры в том, что они осквернили Храм человеческой кровью, убили своих братьев, забыли предписания нашего Закона, который требует, чтобы в жертву приносили животных, а не людей. Они совершили кощунство. Мы - народ который посещает синагоги и Храм, а не амфитеатры и цирки.
Слова Иосифа Флавия часто удивляли меня или сбивали с толку. Он вдруг сказал, что Бог избрал римлян и подарил им победу, но еврейский народ превосходит все другие народы, и его религию нельзя сравнивать ни с какой другой, она одна, как Господь.
В Александрии я чувствовал, как он неспокоен, ему не терпелось завоевать Рим, сердце империи. Я слышал, как он льстил Титу, а в Мемфисе мне показалось, что он доволен тем, что Тит вступил на трон. Он уверял Тита, что грядущее уготовило ему самые высокие почести, что он последует за своим отцом - императором Веспасианом.
Тит прервал его и, обернувшись к трибунам, снял корону и повторил, что он верный слуга императора, его покорный сын. Он возвращается в Рим, чтобы участвовать в триумфе, и всю ответственность, которую возлагают на него император и Сенат, принимает на себя.
Мне нравилось благоразумие Тита. Легионы Веспасиана сражались против германцев, галлов, скифов. Провинциям империи грозила опасность. Самые мятежные народы хотели извлечь выгоду из войны в Иудее и гражданской войны между Отоном, Гальбой и Вителлием, чтобы попытаться вернуть себе свободу.
Необходимо было установить порядок и избежать раскола. Тит понимал это. Между тем я с волнением наблюдал за тем, как в мае, когда стихли зимние ветра, Тит садится в трирему вместе с Береникой. Примет ли Рим еврейскую царицу, супругу или даже просто любовницу императорского сына?
Я был всего лишь всадником. На мостике корабля, который должен был доставить меня в Рим, я стоял рядом с Ледой бен-Закай. Я приказал связать ей запястья и щиколотки, но не слишком крепко.
37
Меня никогда не беспокоила судьба, уготованная пленникам и рабам на римских кораблях. А теперь я поднялся на императорскую галеру вместе с Ледой, еврейской рабыней. Едва я перешел через мостик, как центурион, командовавший галерой, направился ко мне. Рукоятью бича он указал Леде на открытый люк, который охраняли двое солдат с огромными дубинами.
За веревку, связывавшую запястья Леды, я подтянул ее к себе, оттолкнул центуриона и крикнул, что я - римский всадник, служу императору Титу, и эта женщина останется со мной во время всего плавания. Я положил руку на меч.
Центурион заколебался.
- Еврейка, - проворчал он, - рабыня, пленница?
- Моя вольноотпущенница, - возразил я.
Я вынул меч из ножен, перерезал веревки, связывавшие Леду, и бросил их в черные воды Александрийской гавани.
Я положил руку на плечо Леды и проводил ее к носовой части корабля, с вызовом глядя на моряков, солдат, центурионов, вооруженных людей, как и я, направлявшихся в Рим.
Широко раскрыв глаза, Леда смотрела с палубы в водную пучину, над которой постепенно сгущалась тьма.
Я видел гребцов, привязанных к своим скамьям. Я слышал стоны еврейских пленников, которых солдаты заставляли тесниться в узких проходах. При каждом взмахе бича Леда вздрагивала, будто ремни, ходившие по спинам гребцов и пленников, ударяли и по ней.
Когда она сделала шаг в сторону люка, я удержал ее, боясь, как бы она не упала в него или не поспешила искать своих товарищей по несчастью, вместо того чтобы оставаться рядом со мной, вдыхать горячий воздух, который с наступлением сумерек шел от пустыни.
Послышался приказ поднять паруса, и корабль быстро удалялся от берега под барабанную дробь. Ритм все ускорялся, тяжелые удары деревянного молотка по коже барабана заглушали прерывистое дыхание гребцов и стоны пленников, чьи опутанные веревками тела напоминали рыбу в сетях.
Я сжал руку Леды.
- Я сделал тебя вольноотпущенницей, - сказал я. - Ты свободна. Ты будешь гражданкой Рима.
Она высвободила руку и повернулась ко мне. Я встретился с ней взглядом и услышал слова, которых слышать не хотел. С презрением глядя на меня, Леда говорила:
- Я была бы свободна, если бы убила тебя, если бы вернулась на родину, если бы Иудея больше не была пленницей и если бы стены Храм снова были возведены, если бы наши священники могли совершать жертвоприношения, чтобы славить Всевышнего, - сказала она.
Я схватил ее за локоть. Мои ногти впились в ее плоть. Она не защищалась и не опустила глаз, когда я ответил:
- Твой бог покинул тебя, он позволил римлянам победить твой народ и разрушить Храм, потому что ты и твои соплеменники осквернили его. Вы убивали своих. По вашей вине женщины потеряли разум и стали пожирать собственных детей! Тогда ваш бог кинул вас в пучину, а тебя передал мне, и если бы я захотел, то мог бы отправить тебя обратно или вышвырнуть за борт.
Я крепко держал ее, потому что она дрожала всем телом, и я подумал, что она вполне может убежать, прыгнуть в люк или броситься в море.
- Ты увидишь Рим, сильный, могущественный город, который боги избрали столицей мира, и примешь участие в триумфе победителей.
Она напряглась, пытаясь высвободить свою руку. Ей это не удалось, и она плюнула мне в лицо.
38
В моих воспоминаниях мне кажется, что я никогда не отпускал ее руки. Я заставил ее идти рядом со мной по улицам Рима в тот день, когда праздновали победу императора Веспасиана и его сына Тита над евреями Иудеи.
Леда опустила голову, чтобы не видеть сотен пленных, многих из которых она наверняка знала в лицо. Они были одеты в хорошие одежды, прикрывающие раны и увечья, нанесенные пытками.
В центре этих людей с серыми лицами я заметил Иоханана бен-Леви и Симона Бар-Гиору.
Последнего решили казнить у Форума во время триумфального шествия. С него уже сняли одежду, веревка стягивала его шею.
Но день только начинался. На Марсовом поле были построены когорты и центурии, которые должны участвовать в церемониях, после того как Веспасиан и Тит, одетые в шелк и увенчанные лаврами, с головами, прикрытыми полами туник, вознесут молитвы и совершат жертвоприношения богам Рима.
Я тащил Леду сквозь толпу, наводнившую улицы города. Толпа приветствовала кортеж, повозки, нагруженные добычей, захваченной в Иудее. Я заметил золотой стол, золотой семисвечник, расшитые драгоценные ткани. Вслед за повозками шли украшенные животные, а пастухи были в вышитых золотом пурпурных одеяниях.
Богатство и сила шествовали по улицам Рима.
Я был одновременно удивлен и опьянен такой роскошью. Мимо нас проезжали высокие четырехэтажные декорации, представлявшие сцены войны в Иудее, сражения, осаду города, пожар и разрушение Храма, и даже казни, лес крестов, воздвигнутых перед городскими стенами Иерусалима. Бесчисленная толпа приветствовала Веспасиана и Тита. Они стояли на колесницах, и младший сын, Домициан, на белом коне гарцевал возле них.