Я сжал руку Леды. Несколько раз, охваченный необъяснимой злобой, я даже хватал ее за подбородок, заставляя поднять голову, чтобы она смогла увидеть добычу, статуи богов, декорации в четыре этажа, колонны пленных. Я хотел, чтобы она оценила наше могущество, признала, что восставать против Рима было нелепо и безумно, что Иосиф Флавий был прав, когда проклял Симона Бар-Гиору. Теперь пленные евреи вынуждены будут встать на колени перед храмом Юпитера Капитолийского.
Я надеялся, что она будет мне благодарна за то, что я сделал ее вольноотпущенницей и гражданкой Рима - столицы прославленной непобедимой империи. Я указал ей на закованных в цепи евреев, строивших фундамент огромного амфитеатра на несколько десятков тысяч зрителей. Я указал на других пленных, согнувшихся под тяжестью ноши, прежде они возможно, были знатоками Торы. Их оскорбляли, заставляли смотреть на сцены, где изображалось разрушение святая святых, смеялись над их слезами, когда среди выставленной на всеобщее обозрение добычи они узнавали самые священные для них предметы, когда видели пленных евреев, которых хозяева вынуждали заниматься проституцией.
Со времени взятия Иерусалима и завоевания Иудеи на рынки рабов в Риме выставили столько пленных евреев, что цена на них резко упала, их продавали за несколько драхм ланистам. Во всех городах империи евреев отдавали на съедение диким зверям или заставляли убивать друг друга.
Но Леда, как только я отпустил ее подбородок, уронила голову на грудь. Она отказывалась смотреть, но не могла не слышать криков толпы, когда триумфальное шествие остановилось перед храмом Юпитера Капитолийского. Я рассказывал ей то, что видел: солдаты вырвали Симона Бар-Гиору из группы пленников и, подгоняя ударами бича, подвели к месту казни. Толпа замолчала - слышались лишь свист бича и стоны приговоренного, которого заставили встать на колени на Форуме. На его шею обрушился меч центуриона. Глашатай возгласил, что кара постигла главного врага Рима.
Раздались рукоплескания, а Веспасиан и Тит приступили к жертвоприношениям и резали быков. Они окунали руки в их кровь, чтобы получить от них новую силу. Эти окровавленные руки и пурпурные туники слились для меня в одну кровавую пелену, пошатываясь, я пошел прочь. Мне казалось, что, если бы я не держался за руку Леды, то упал бы на землю.
Это была лишь мгновенная слабость, во время которого я забыл, где нахожусь - я боялся упасть в один из оврагов Кедрона или Геенны возле Иерусалима, где сгнило столько трупов.
Смертельный смрад, гной, бродячие собаки, которые дрались с гиенами и шакалами и зловещими стервятниками за куски плоти, - вот что предшествовало этому триумфу.
Я открыл глаза. Веспасиан и Тит возносили моления богам Рима. Но эти боги больше не были моими. Я увлек за собой Леду и сказал для себя и для нее:
- Господь един.
39
Почти каждый день я повторял Леде, что я верую, как и она, в единого бога. Но она, казалось, не слышала меня. Она сидела на полу, обхватив руками согнутые колени, положив на них голову. Ее волосы, длинным тонким покрывалом падали ей на лицо. Но я продолжал говорить с ней. Я надеялся, что мои слова растопят лед и я увижу, как она поднимается, откидывает волосы, увижу ее лицо, ее глаза.
Я сказал ей, что больше не верю в богов Рима, а бог евреев так похож на бога последователей Христа, что я путаю их. Иосиф Флавий, мой друг, который был одним из священников в Храме, казалось, разделял это убеждение. Агриппа и Береника, такие же евреи, как и он, отмечавшие здесь в Риме свои еврейские праздники, уважали христиан. Павел, римский гражданин, казненный во время правления Нерона, разве он не был евреем, последователем Христа, тоже же еврея и тоже казненного?
Я хотел убедить ее в том, что мы близки. Разве я сам не был вольноотпущенником? Я вспомнил своего учителя Сенеку. Дом, где мы жили, раньше принадлежал ему. Я показал Леде сад, кипарисы, возле которых Сенека часто говорил со мной о бессмертии души. Это была моя вера. Она должна стать верой Леды. Мы оба видели, как жестокость и смерть сгубили стольких невинных. Улицы и овраги Иерусалима, земля Галилеи и Иудеи захлебнулись в крови. Некоторые верили в бессмертие души и воскресение, верили, что люди не хуже гиен, и не обречены вечно распинать друг друга, страдать на кресте или пожирать своих детей.
Но мои слова разбивались о безмолвие Леды. А мой голос, прежде дрожавший от избытка чувств, дрожал от гнева. Я хотел, чтобы Леда ответила мне. Я толкнул ее, и она упала. Я сжал ее горло рукой, надеясь, что, задохнувшись, она откроет рот, закричит, станет молить меня о пощаде и я, по крайней мере, услышу ее голос. Но я знал, что мне этого не добиться.
Тогда я снова стал обращаться с ней как с рабыней, как с пленницей. Я терзал ее безвольное тело, не щадил, желая разбить ее молчание, но тщетно. Тогда я купил раба Телоса, чтобы он прислуживал Леде и сторожил ее. Он отвечал за нее жизнью.
Я снова стал римским всадником. Покинул дом, в котором рядом с Сенекой прожил дни, полные дружбы и сладостной мудрости. Вернулся в Рим, к римлянам.
Я встретил Иосифа Флавия, которого честолюбие полностью изменило. Он каждый день приходил на Палатин и расхваливал достоинства Веспасиана. В честь прекращения гражданских войн император решил возвести роскошный храм богине Мира. Строили его тысячи рабов, большинство из которых были евреями.
- Этот храм станет самым прекрасным памятником, который когда-либо построил человеком, - сказал Иосиф.
Император хотел собрать в нем множество прекраснейших произведений искусства, чтобы людям, желавшим увидеть их, не нужно было разъезжать по провинциям империи, Греции, Азии и Египта. Тут будут храниться лучшие творения рук человеческих. В нем расставят и золотые сосуды из Иерусалимского Храма.
Я слушал и наблюдал за Иосифом Флавием. Куда девался человек, который, цитируя своих пророков, убеждал меня, что однажды еврейский народ заново отстроит Храм? Казалось, Иосиф забыл о своей земле. Он был счастлив тем, что Веспасиан решил разместить в храме богини Мира пурпурную завесу и свитки Торы из разрушенного Храма.
- Здесь находится сердце рода человеческого, - повторял он. - Бог хотел этого, Бог так решил.
Я проводил Иосифа до дворца, где жила царица Береника.
Там она принимала своего брата царя Агриппу, которого Веспасиан сделал первосвященником. Тиберий Александр появлялся там тоже довольно часто. Веспасиан назначил его трибуном и велел установить на Форуме статую бывшего префекта Египта. Этих евреев каждый день приглашали к Веспасиану и Титу.
Я думал о своей пленнице Леде бен-Закай, об обезглавленном Симоне Бар-Гиоре. Я с ужасом слушал рассказы о сражениях, которые легионы легата Луцилия Баса продолжали вести в Иудее против зелотов и сикариев в Хевроне, Геродионе, Махероне.
Я не мог отвести глаз от Береники, настолько прекрасна она была. Она играла многочисленными перстнями, украшавшими ее пальцы. Ее обнаженные руки с множеством браслетов внезапно выплывали из-под голубой ткани как две тонкие змеи, в их медленных движениях выражалась вся ее чувственность.
Гонцу, который прибывал из Иудеи, с сообщением о падении Геродиона, а затем и Махерона, она дарила одно из своих украшений или покрывало, и солдат, еще покрытый дорожной пылью, прискакавший из Остии или Путеолы, склонялся перед еврейской царицей, будто был ее рабом.
Было известно, что Береникой в Риме восхищались, жены сенаторов подражали ее манере одеваться и походке, ссорились из-за ее украшений или туники. Ей льстили, в надежде получить приглашение во дворец. Говорили, что Тит, наследник императора, так влюблен в нее, что велел убить генерала Цецину, которого подозревали в том, что он добился расположения Береники.
Однако, бывая на Палатине, я слышал в окружении императора Веспасиана о ней весьма нелестные отзывы. Беренику подозревали в том, что она состоит в постыдной связи со своим братом Агриппой и оказывает на Тита воздействие настолько же огромное, насколько и пагубное. Рим никогда не смирится с тем, что супругой будущего императора станет царица побежденного народа. Не бывать новой Клеопатре, заверяли они. Все знали об участи, которую римские магистраты уготовили Цезарю.
Иосиф Флавий, без сомнения, понимал это. Возможно, он завидовал влиянию, которое Береника оказывала на Тита, и меньше всех заискивал перед ней. Но, как и она, как и все евреи, наделенные властью, он радовался успехам легионов Луцилия Баса в Иудее. Бас убил тысячи евреев, которым удалось сбежать из Махерона, после сдачи города, а всех женщин и детей, взятых в плен, продал в рабство. Легионы окружили лес вблизи долины реки Иордан. Там скрывались зелоты и сикарии, выжившие после осады Иерусалима. Бас охотился на них, как на дичь. Он велел рубить деревья, и его солдаты шли вперед плечом к плечу. Когорты сжимали кольцо, евреи бежали, и вскоре им оставалось только либо самим лишить себя жизни, либо в отчаянии броситься на стену из металла и кожи, ощетинившуюся остриями пик и мечей. Евреев было более трех тысяч, и никому из них не удалось выжить.
Ни Береника, ни Агриппа, ни Иосиф Флавий не дрогнули, узнав об этой резне. Я слышал, как Тиберий Александр сожалел, что крепость Масада, расположенная на вершине неприступной скалы, до сих пор не пала. Он был там, до того как она попала в руки сикариев.
Масада возвышалась над долиной Иудеи. Когда-то царь Ирод велел окружить ее стенами более массивными, чем стены Иерусалима. Внутри крепости он приказать вырыть водоемы, чтобы там всегда было достаточно воды и пищи, и крепость могла выдержать длительную осаду. Тому, кто решит напасть на крепость, придется разбить лагерь у ее подножия, в пустыне. Внутри Ирод велел возвести жилища и роскошный дворец, и возделать поля, так что от засухи и голода страдали только враги Масады.
- Но разве может кто противостоять Риму, - воскликнул Иосиф Флавий.
Империя была избрана Богом. Римской армии, когда она подойдет к стенам Масады, будет обеспечен успех. Необходимо, чтобы эта крепость пала. Хорошо, что Веспасиан создал на земле Иудеи, в Эммаусе, колонию для восьмисот ветеранов. Справедливо, что налог, который евреи отдавали на Храм в Иерусалиме, отныне поступал Риму - каждый еврей должен был выплачивать по две драхмы в сокровищницу храма Юпитера Капитолийского.
- Но тот, кто верит в нашего Бога, может молиться ему в своем собственном храме - в своей душе, - добавил Иосиф Флавий.
Он посмотрел на меня и добавил:
- Ты, Серений, можешь даже молиться Христу и верить в его воскрешение.
Мне не понравились ни его слова, ни его ироническая, почти презрительная улыбка.
Я сожалел о тех днях, когда Иосиф плакал, глядя, как множатся руины Иерусалима и поднимаются кресты, когда он, думая о будущем своего народа, черпал силы в своей вере.
Он больше не вспоминал пророка Иеремию. Он стал римским евреем, довольствовался тем, что может отмечать свои праздники, и отказался от мысли объединить свой народ.
Я подумал, что Иосиф Флавий и Тиберий Александр, так же как Агриппа и Береника, теперь стали гражданами империи.
Я поспешно вернулся к себе, хотел как можно скорее отыскать Леду бен-Закай, поведение которой стал понимать как нельзя лучше. Ее молчание было способом показать верность своему народу. Я предлагал ей быть гражданкой Рима, а она хотела быть свободной еврейкой. И так ли уж был я удивлен, когда, в темноте комнаты наткнулся на труп Телоса?
Я всегда знал, что Леда так или иначе покинет меня - совершив убийство или побег, или полностью замкнувшись в молчании. Впрочем, я никогда и не владел ею по-настоящему.
Рабы принесли лампы и свечи.
Телос погиб от удара кинжалом в сердце. Его рана выглядела как легкий порез, крови почти не было. Но лезвие, пронзившее его грудь, было длинным, и острие мгновенно оборвало жизнь моего раба.
Я смотрел на его тело, в груди до сих пор торчал кинжал. Я подивился тому, что Леда не убила меня в одну из тех бесчисленных ночей, которые я провел рядом с ней. Может быть, этим она выражала свою признательность за то, что я избавил ее от участи, постигшей других пленников? Я представил, как она одна, в Риме, подвергается всем опасностям, которые только могут поджидать женщину, очутившуюся в этой толпе, где так легко быть ограбленной и даже убитой. Но я думал и о том, сколько в ней силы и решимости. Питаемая такой живой, нерушимой верой, она смогла выжить и вернуться на свою землю, чтобы снова сражаться.
Я закрыл глаза и представил, как она стоит на стенах Масады и бросает вызов Риму.
ЧАСТЬ VI
40
Убедив себя, что Леде удалось проникнуть в последнюю еврейскую крепость, название которой никто не осмеливался произносить в присутствии Тита, я отправился в Масаду.
Каждый раз, когда гонец от наместника Иудеи Флавия Сильвы прибывал во дворец, Веспасиан незамедлительно принимал его. Все следили за лицом императора, которому Тит, не торопясь, зачитывал послания.
В Масаде оставались несколько сотен сикариев под командованием Элеазара бен-Иаира. Высокий осадный вал, который велел построить Флавий Сильва и по которому мог бы передвигаться таран, не был завершен. Поэтому к стенам укрепления нельзя было подогнать машины для осады, катапульты и тараны. Сикариям удалось осуществить несколько смелых вылазок. Флавий Сильва просил прислать ему для подкрепления несколько когорт и еще еврейских рабов.
Веспасиан возмутился: у Сильвы было уже десять тысяч человек и пять тысяч рабов. Неужели этого недостаточно, чтобы покончить с горсткой евреев?
Он повернулся к Иосифу Флавию и Тиберию Александру, которым эта местность была хорошо знакома. Оба напомнили, что Масада находится в пустыне, а римские войска разбили лагерь у подножия горы и запасы пищи и воды необходимо ежедневно пополняться из оазиса Ен-Геди, который находится в нескольких часах ходьбы по удушающему зною, вдоль берега Мертвого моря, над которым все время стоит раскаленный желтый туман.
Лицо Веспасиана исказилось сильнее, чем обычно. Казалось, будто он испытывает сильную боль. Он жестом отослал гонца, пожал плечами и пробормотал, что война в Иудее завершена, а эти сикарии подохнут от голода и жажды, поскольку Флавий Сильва окружил гору осадным валом.
Иосиф Флавий подошел к императору и тихо сказал, что царь Ирод вырыл посреди крепости водоемы, в которых может храниться запас воды, достаточный, чтобы в течение нескольких месяцев, а может, и лет, поить сотни человек. А сухой климат и чистый воздух позволяют сохранить запасы продовольствия целыми и невредимыми.
Веспасиан выругался, покачал головой и вышел из зала.
- Не говорите мне больше о Масаде до того дня, когда она превратится в груду руин, под которыми будут погребены эти евреи! - сказал он, уходя.
Леда наверняка была среди них. Я снова и снова видел ее во сне, и каждый раз она стояла на вершине горы, на которую я силился подняться. Вокруг меня падали камни, делая подъем смертельно опасным. Я шел по извилистой тропинке, перелезал через камни, пытался протиснуться между ними, ударялся о стену укрепления и становился мишенью для еврейских лучников и пращников.
Когда однажды Иосиф Флавий и Тиберий Александр упомянули о дороге, называемой Змеей, которая представляла собой единственный проход к Масаде, я тотчас вспомнил о тропинке, которую видел во сне.
Тогда я решил отправиться в Иудею.
Я увидел Масаду. Я и представить себе не мог таких мощных укреплений, созданных самой природой. Крепость, похожая на каменную глыбу, возвышалась посреди пустыни на острых скалистых гребнях. Она была огромна, и ее тень накрывала весь римский лагерь. Я поднялся на насыпь из белого песчаника, который примыкал к стене укрепления. Тысячи рабов-евреев, подгоняемые бичами легионеров, перевозили землю и камни, чтобы выровнять, приподнять и продлить ее, превратив в мост.
Я простоял на краю насыпи всего несколько мгновений. Воздух был таким сухим, что губы и кожа потрескались. Из пустыни дул ветер. Казалось, что тысячи дротиков пронзают меня, и раскаленный песок забивает рот.
Я спустился к лагерю. В палатке было невыносимо душно, и я решил сесть снаружи в крошечном прямоугольнике тени, которую она отбрасывала на каменистую почву.
Хотелось пить, но вода из оазиса Ен-Геди была такой соленой и горячей, что пришлось ее выплюнуть. Однако жажда была нестерпимой, и я снова смочил лицо и губы. Мне показалось, будто кожа покрывается белой соляной коркой, которую я видел на берегу Мертвого моря.
- Завтра, - сказал Флавий Сильва, подсаживаясь ко мне, - я прикажу загнать осадные машины на насыпь.
Он говорил, будто обращаясь к самому себе, скрестив руки, уперев локти в колени, наклонившись вперед.
- Эти евреи вообразили, что я сдамся, - продолжал он. - Они больше не атаковали нас, настолько уверены в том, что наши ядра не смогут перелететь через стены крепости, а нашим таранам не расшатать их укреплений. Они еще не знают, насколько упорны римские солдаты.
- Если они подожгут машины для осады… - начал я и прервался, такой злобой вспыхнул взгляд Флавия.
- Я был в Иерусалиме, - сказал я. - Я видел тараны, осадные машины, баллисты и скорпионы, евреи их уничтожили. Я даже видел, как бегут наши солдаты.
Он поднялся.
- Зачем ты пришел сюда? Ты любишь Иудею? Тебе нравится война? Может, ты любишь и евреев? Мне сказали, что в Иерусалиме ты взял себе женщину из пленниц. Она здесь? Никому, слышишь, Серений, никому я не позволю выйти живым из стен Масады!
41
Я вспомнил слова Флавия Сильвы, когда увидел двух женщин и пятерых детей, появившихся будто из-под земли после месяцев осады и сражений, опустошавших крепость.
Обняв детей, женщины направились к нам. Их волосы были растрепаны, они кричали что-то, но их слова заглушал и треск пожара и грохот рушившихся стен.
Я стоял в первом ряду солдат, около центуриона. Горящие стрелы и смоляные факелы, подожгли балки, скреплявшие второй ряд укреплений. Нам потребовались десятки дней, чтобы пробить брешь в первой стене. Затем тараны начали разрушать второй ряд укреплений. Но вторая стена была сооружена из бревен, промежутки между которыми были заполнены землей. Постройка, сотрясаемая нашими таранами, оседала и становилась еще прочнее.
Тогда Флавий Сильва приказал загрузить катапульты, скорпионы и баллисты шарами из просмоленной ткани, зажечь стрелы и попытаться таким образом поджечь стену и вместе с ней всю крепость. Но ветер подул в нашу сторону, и огонь, вместо того чтобы охватить Масаду, начал пожирать осадные и метательные машины.
Несмотря на крики центурионов и трибунов, солдаты побежали. Они вопили, что боги решили защищать евреев, эта крепость неприступна, нужно отказаться от намерения завоевать ее, уйти из иудейской пустыни, в которой уже полегло столько человек, тела которых всего за несколько дней превращались в нагромождение белесых костей, похожих на камни.
Но с наступлением ночи ветер вдруг поменял направление и донес огонь до самого центра крепости, пламя стало пожирать балки, поддерживавшие стену укрепления.