- Легионы требуют избрать нашего вождя консулом…
- …отменить проскрипцию против Антония и Лепида…
- Мы не пойдем против ветеранов Цезаря… Цицерон вскочил.
- Измена? - крикнул он. - Октавиан с бунтовщиками? Так ли это? О, боги! - обратил он глаза к Капитолию: - Слышите и видите, что происходит?
- Нужно ответить на требования посольства, - шепнул ему Фавоний.
- Голосуйте, - махнул рукой Цицерон и опустился в курульное кресло. Он был бледен, губы посинели, на лбу выступил пот.
Голосование оказалось не в пользу посольства, - центурионы и воины покидали курию с угрозами.
- Война, неужели война? - вскричал Фавоний. - Войск у нас много, а где они? Децим будет уничтожен, потому что Марк Брут и Кассий далеко, а Планк и Поллион не сумеют разбить легионы злодеев…
- Марк Туллий, ты ослеп! - насмешливо сказал старый сенатор. - Мальчишка перехитрил тебя, приняв сначала вид республиканца, а потом - цезарьянца.
- . Подлый демагог! - выговорил Цицерон, пытаясь подняться, но не мог, - странное бессилие овладело им, губы шептали молитву: оратор умолял богов о смерти.
Возвратившись домой, Цицерон принялся за работу: он писал сочинение, в котором доказывал, что смерть - не зло. Он хотел ободрить римлян, внушить им твердость, мужество и философское спокойствие к перенесению несчастий. Проповедуя смерть и презрение к жизни, он ссылался на Катона Утического, на Юбу, Петрея, Сципиона и других, которые предпочли небытие позорному существованию. Это была первая Тускулана, хотя и сочинения "Cato major sive de senectute" и "Laelius sive de amicitia" были кончены и он хотел просмотреть их после обработки Тироном, теперь было не время приниматься за них. Сперва нужно издать "Tusculanae quaestiones", которые утверждали самоубийство как спасение от зверств победителя.
- Сын мой, - сказал он Тирону, - обещай, что бы ни случилось со мной, опубликовать мои труды. Я стар, врагов у меня много, и одни боги знают, что ожидает меня.
- Не беспокойся, господин мой! Твои труды - достояние потомства. А жизнь - в руках Олимпа.
Октавиан двинулся на Рим и остановился у его стен, ожидая присоединения к нему африканского и сардинского легионов. Город сдался, вожди аристократов бежали. Но Цицерон и сенат остались.
Обняв на форуме мать и сестру, которых спрятали весталки от мести аристократов, Октавиан принес жертву Юпитеру Капитолийскому и вернулся из города к войскам.
Заставив сенат избрать себя и Квинта Педия консулами, а куриатные комиции утвердить свое усыновление, Октавиан приказал Педию внести законопредложение, а комициям утвердить закон о запрещении огня и воды убийцам Цезаря.
Ужас охватил Рим. Амнистия была уничтожена и заговорщики привлечены к суду, однако ни один из них не явился.
Вскоре стало известно, что Планк и Поллион сдали свои легионы Антонию и Лепиду, а войска Децима Брута перебежали на сторону Антония. Сам Децим был захвачен в Альпах варварами и казнен по приказанию Антония, хотя спас ему жизнь во время убийства Цезаря. В это же время в Рим пришло запоздалое известие о поражении, нанесенном Кассием Долабелле, и смерти его.
XII
Кассий, муж смелый, твердый и решительный, упорно боролся с Долабеллой, собиравшим дань с городов и снаряжавшим корабли при помощи родосцев, ликинцев и иных народов. Кассий тоже попытался получить корабли от Финикии, Родоса и Ликии, но это ему не удалось, и он принужден был выступить против Долабеллы с теми силами, какие имел. Морское сражение не дало ни одному из них преимуществ, и Кассий стал готовиться к новой битве. Он собирал корабли, нанимал людей, закупал оружие.
Напав на Долабеллу в море, Кассий разбил его, частью потопив корабли, а частью заставив их сдаться. Долабелла бежал. Он заперся в Лаодикее, надеясь на помощь Клеопатры, корабли которой ожидали попутного ветра, чтобы отплыть в Азию. И Кассий, опасаясь удара в тыл, решил кончить войну поскорее.
Подкупив центурионов, охранявших городские ворога, Кассий проник днем в Лаодикею, а за ним ворвались войска.
Шум и крики донеслись до площади, где Долабелла производил смотр легионам.
- Что там? - вскричал он, обратившись к друзьям. - Пусть телохранитель узнает, что случилось.
Вскоре телохранитель появился на площади. Он бежал, размахивая руками, и кричал:
- Беда, вождь, беда! Кассий в городе!
- Кассий?
Долабелла растерянно смотрел на легионариев, покидавших ряды и исчезавших в уличках. И вдруг, поняв, что все погибло и жить незачем, успокоился. Этот веселый кутила, любивший женщин и пиры, приказал телохранителю убить себя и подставил ему горло.
- Клянусь богами! - воскликнул Долабелла. - Вот что составляет доблесть мужа.
Получив смертельный удар, он упал, обливаясь кровью. Телохранитель отрубил ему голову, а потом вонзил себе кинжал в сердце.
…Смерть Долабеллы обрадовала Кассия Собрав легионы противника, он заставил их присягнуть себе. Торопясь покинуть Лаодикею, полководец ограбил храмы и казначейство, умертвил знатных людей, чтобы получить их имущество. А на горожан была наложена такая большая дань, что они стали нищими.
Когда Кассий покидал город, жители проклинали и оскорбляли его, а он ехал впереди легионов, равнодушный ко всему, думая об одержанной победе и захваченных богатствах.
"Все, что бы я ни делал, - думал он, - хорошо и необходимо для спасения республики. Мы должны разбить злодеев, посягающих на нее, стремящихся ее ниспровергнуть. И мы добьемся светлых дней, рассеяв мрак, окутывающий Рим".
Повернувшись к легату, ехавшему рядом с ним, Кассий сказал:
- Наша цель - жизнь, борьба и победа. А обернется к нам Фатум спиной - примем безропотно смерть.
И спросил, какой из враждебных городов самый богатый в Азии.
- Разве у нас недостаточно золота и серебра? - спросил легат.
- Для спасения республики нужны огромные средства, - сказал Кассий. - Но первым делом мы должны обезопасить себя с тыла, чтобы противник не двинул против нас своих кораблей…
- Самые богатые и враждебные нам государства - Родос и Ликия. Но в городе Родосе ты, господин, получил воспитание и греческое образование.
- И все-таки родина моя - Рим! - вскричал Кассий.
XIII
Объявив сенату, что он идет усмирить Антония и Лепида, Октавиан двинулся в поход, сказав на прощание Квинту Педию:
- Консул, поручаю тебе в мое отсутствие утвердить закон об уничтожении проскрипций против Антония и Лепида.
Педий испуганно заморгал глазами:
- Боюсь, консул, что сенат догадается о твоих намерениях.
- Делай, как приказано, - сената не боюсь, да и никто его не боится: он давно уже перестал быть нашим пугалом…
Октавиан шел на Бононию. Легионы весело шагали, распевая песни (Октавиан выплатил им из сокровищницы Сатурна часть серебра, завещанного Цезарем). Прислушиваясь, Октавиан переглядывался с Агриппой, ехавшим с ним рядом, и улыбался.
На привале воины беседовали.
- Песенка вождям понравилась, - говорил седой ветеран с носом, разрубленным мечом. - Гнилозубый смеялся, оборачивался к Красногубому…
- А что же тот? - спросил другой ветеран с бородой, похожей на мочалу.
- Красногубый даже не улыбнулся…
- Скромник! А попалась бы ему девчонка, как в песне поется, бьюсь об заклад на сестерции, которые звенят у меня, - не устоял бы!
- Клянусь Венерой, ты не знаешь его, - вмешался третий ветеран и, высморкавшись, вытер пальцы об одежду. - Сын Цезаря холоден, а такие песни любит. Красногубый же песен не любит, зато подавай ему девчонок…
Ветераны захохотали.
- Тише… Красногубый…
Подошел Агриппа и дружески заговорил с легионариями; он расспрашивал их, сыты ли они, не устали ли и как думают распорядиться деньгами.
Ветеран с бородой, похожей на мочалу, сказал:
- В Бононии будем тешиться с девчонками, которые падки до лакомств, а еще больше до денег. Молодая дорогого стоит, а старая и даром не нужна.
- Тратить деньги на лакомства, вино и девок безрассудно, - заметил Агриппа, но его уже обступили бородатые ветераны, посыпались шутки.
- А разве ты с сыном Цезаря зеваешь? Вспомни Этрурию!
- Не напорись на столетнюю старуху!
- Убегая, не покинь сына Цезаря, как тот раз!..
Агриппа засмеялся, вспомнив, как они в поисках ночных приключений отправились однажды из лагеря в небольшой городок и попали вместо лупанара в дом кожевника. Поднялся переполох. Агриппа бросился бежать.
Октавиан отстал (хромота подвела), и его окатили с верхнего этажа помоями.
- Хорошо еще, что помоями, - хохотали ветераны, держась за бога и за животы, - а могли бы…
Агриппа поспешил уйти, указав на знаменоносца, который нес древко с серебряным орлом.
- В путь, в путь! - крикнул Агриппа. - В когорты по местам!
Заиграла труба.
Старческий голос вывел первую строфу непристойной песни. Когорта подхватила, за ней вторая, третья и другие, кто-то свистнул, свист повторили, и песня покатилась, гремя и прыгая, как тяжелая повозка земледельца по неровным булыжникам.
- О-о-о!.. А-а-а! - взвизгивали легионарии, а на смену вскрикам, заглушая их и громыхая, мчалась грубая песня.
XIV
Встреча полководцев произошла на острове - при слиянии Репа и Лавиния - в стороне от Эмилиевой дороги. Неподалеку в лучах бледного октябрьского солнца сверкали мраморные храмы Бононии, розовели дома, желтела поблекшая зелень садов и виноградников. Кое-где пестрела листва, тронутая дыханием осени, и косматые утренние туманы стлались по лугам и низинам, цепляясь за кустарники и нависшие ветви деревьев.
Утро было прохладное. На берегу строились легионы. Взоры воинов были обращены к островку, среди которого возвышался шатер, украшенный тремя крылатыми Победами. С берега на остров вели два моста.
Подъезжали вожди, встречаемые приветствиями легионов. Впереди скакал Лепид, душа примирения; он сам облюбовал место встречи, сам позаботился, чтобы беседа произошла втайне, без свидетелей.
Спрыгнув с коня, Лепид первый прошел по мосту и, обойдя островок, а затем и шатер, осмотрел, нет ли чего-либо подозрительного, затем сделал знак рукой Антонию и Октавиану.
Пройдя по разным мостам, оба полководца сошлись перед шатром, к ним присоединился Лепид, и они поздоровались. Потом, тщательно обыскав друг друга, они спрашивали полушутливо:
- Не вооружил ли тебя, Марк Антоний, по твоему неведению, любитель войны Марс?
- А тебя, Гай Октавий Цезарь, воительница Беллона?
- А тебя, Марк Эмилий, бог и богиня вместе? - приоткрыв кожаную полу шатра, Лепид вошел первый. За ним последовали Антоний и Октавиан.
- Давно пора, дорогие друзья, жить в мире, - непринужденно сказал Лепид, усаживаясь на скамье и жестом приглашая Антония и Октавиана занять места. - Кто мы, чтобы враждовать? Я и Антоний - самые близкие друзья Цезаря, а ты, Гай Октавий, сын его… О, если бы Цезарь явился из подземного царства, он проклял бы нас за эту вражду…
- Я давно стремлюсь к миру, - вздохнул Октавиан, - но не по моей вине…
- И не по моей тоже, - вымолвил Антоний, готовый обвинить Октавиана в демагогии и подлости.
- Виновата во всем Вражда, ожесточившая любящие сердца, - заговорил Лепид, стараясь не смотреть на Антония, - у нас сорок три легиона, сорок тысяч вспомогательных войск и конницы…
- …которых нельзя распустить, пока не погибли Брут и Кассий, убийцы Цезаря! - прервал Антоний. - А между тем содержание этих войск, по моим подсчетам, обойдется в восемьсот миллионов сестерциев. Где возьмем денег?
- Нельзя допускать, чтобы воины нас покинули, - сказал Октавиан. - Дело нужно довести до конца. Но не так помогут нам боги, как мы поможем себе сами.
- А кто мы? - взглянул Лепид на Антония и Октавиана. - Разрозненная сила. И потому необходимо нам заключить триумвират, но не тайный, как это сделали некогда Красс, Цезарь и Помпей, а - явный. Triumviri rei publicae constituendae, не так ли, друзья?
Антоний и Октавиан наклонили головы. Первым заговорил Антоний:
- Убийцы Цезаря, помпеянцы и сторонники их должны быть казнены - вот откуда мы возьмем деньги! Имущество богачей перейдет к триумвирам, пекущимся о благе отечества, поможет им заплатить воинам, победить Брута и Кассия.
- Итак, восстановление диктатуры Цезаря, которая по наследству переходит к трем мужам, - заметил Октавиан.
- Мы будем господами жизни и смерти квиритов, их жен и дочерей, - продолжал Антоний, - а самое главное - имущества, во имя закона и порядка в республике.
Понимая, что их власть будет подобна власти Суллы и Цезаря вместе, триумвиры приступили к распределению провинций. Антоний получал обе Галлии, Лепид - обе Испании и Нарбонскую Галлию, а Октавиан, имевший меньшее войско, - Африку, Нумидию и острова. Римом же и Италией они должны были управлять сообща. Затем было постановлено готовиться к войне с Брутом и Кассием. Антоний и Октавиан получили по двадцать легионов, а Лепид, который, вследствие родства с Брутом и Кассием, не мог участвовать в войне против них, только три легиона для наблюдения за Италией.
- Теперь обсудим, - грубо сказал Антоний, - кто из разжиревших богачей нуждается в кровопускании.
Долго они спорили, торгуясь, как на рынке. Каждый хотел спасти жизнь друзей и родных. Лепид и Октавиан робко возражали Антонию, который гневно настаивал на казни сенаторов и всадников, вспоминая мелкие обиды, отказ в деньгах, пренебрежение. Он говорил с ненавистью в голосе, протягивая Лепиду таблички:
- Здесь намечены сто сенаторов и две тысячи самых богатых всадников. Жатва будет обильная. Пусть жнецы вооружатся серпами. К злодеям, которых я внес в список, нужно еще прибавить наших политических противников, всех этих деятельных помпеянцев, чтобы сразу подрезать аристократам крылья. Так ли я говорю?
Октавиан и Лепид одобрили предложение Антония.
- Есть старая жирная свинья, жравшая Тринакрию и подавившаяся ею, к счастью для нас, не насмерть, - это Веррес, богатый кутила и стяжатель, - продолжал Антоний. - Некогда старая лиса подбиралась к свинье и чуть не загрызла ее - я говорю о презренном Демосфене великого Рима. Пусть обвинитель и обвиняемый погибнут вместе!.. Цицерон погубил Катилину и его друзей, и я хочу быть мстителем за них!..
- Цицерона можно было бы пощадить, - пытался вступиться за оратора Октавиан, но Антоний ударил кулаком по столу.
- Ты, сын Цезаря, защищаешь подстрекателя к убийству отца! Это рука подлого лизоблюда направила кинжалы в грудь Цезаря! Ты скажешь, он великий писатель, Душа республики, политик и оратор - пусть так! Но его деятельность вредна для республики, - Цицерон не угомонится и будет нас травить…
И он протянул Октавиану список. Тот долго рассматривал его.
- Друг, ты все-таки внес Цицерона!
- Ему надоело жить, - засмеялся Антоний. - Оратор еще при жизни диктатора, часто выражал желание умереть. Он задыхался в ночи республики… Пусть же вольно дышит в ночи подземного царства. Не проси за него, Гай Октавиан, а лучше прикажи консулу казнить врагов по этому списку… Что ты так смотришь на меня? В списке нет даже двух десятков, а мы наметили тысячи.
- Ты прав, - согласился Октавиан. - Что жалеть стариков? Им пора умирать. Будем же действовать безжалостно и поражать сильной рукою.
Слова Октавиана удивили Антония. "Лицемер что-то замышляет, иначе бы не уступил так скоро. Но - клянусь Гекатой! - я разгадаю его и, если он начнет строить козни и теперь, - горе ему!"
- А если Педий откажется? - спрашивал Лепид.
- Если откажется, - задумался Октавиан, - то ведь я тоже, консул… я еще не сложил с себя магистратуры…
- Нет, он не посмеет! - вскричал Антоний. - Не посмеет, хотя закон о триумвирате еще не опубликован. А теперь, друзья, в Рим! И да сопутствует нам Меркурий!
XV
Эрос не долго раздумывал, как поступить с Халидонией, - бросить ее с ребенком на руках и без средств к существованию было опасно: как отнесется к этому Антоний? А жениться он не думал.
Убедив Халидонию сделать себе выкидыш в деревянном городе (так называли Равенну), где славилась искусством абортов местная повивальная бабка, Эрос увез ее из Бононии, решив потом скрыться.
Деревянный город был построен на болотах: множество мостов и мостиков, передвижение в лодках. Халидония удивлялась и хлопала в ладоши, когда появлялись новые и новые мосты.
Хотя гречанка и нравилась Эросу, он не представлял себе жизни в этом незнакомом городе без Антония, к которому привязался и который осыпал его милостями. "Разве мало красавиц на свете? - думал он, погоняя коня. - Стоит только пожелать, и любая вольноотпущенница не откажется жить со мною. Притом господин мало позаботился о Халидонии: он оставил ей десять тысяч сестерциев. Стоит ли из-за таких ничтожных денег обрекать себя на скучное прозябание в провинции?"
Эрос прибыл в Форум Юлия после соединения Антония с Лепидом. Увидев вольноотпущенника, Антоний, нахмурившись, окликнул его:
- О-гэ, Эрос! Я не ошибся? Это, действительно, ты? Почему возвратился? Где Халидония?
Мысль, что гречанка взывает к Фуриям о мести, испугала суеверного Антония, а так как, думал он, и Венера могла прийти на помощь покинутой девушке, то нужно поскорее исправить ошибку, допущенную вольноотпущенником.
Эрос сказал, что гречанка осталась в Равенне, а покинул он ее потому, что она ему не нравится.
- Кроме того, господин мой, - дерзко прибавил Эрос, - кому нужна подержанная вещь? А вдобавок ее искалечила бабка железным стержнем…
- По чьему совету? Она ведь хотела оставить ребенка.
Эрос молчал.
- А, я так и знал! - грозно взглянул на него Антоний и ударил по щеке. - Говоришь, подержанная вещь? А кем подержана? Мной! Понял, раб? Разве это не честь для тебя? А знаешь ли, подлая скотина, что нередко дорогая, но подержанная вещь ценнее новой, да дешевой? Что? Возражать? Еще хочешь получить? Ну, не плачь! Я погорячился. Отдохни и завтра чуть свет поезжай обратно. Таких, как ты, учить нужно. Ты женишься на Халидонии или - клянусь Геркулесом! - я отниму у тебя твое состояние, а тебя велю…
- Прости, господин, за дерзость, - поспешно перебил Эрос, размазывая по лицу слезы, - завтра я поеду в Равенну, но позволь сказать тебе, что невеста бедна, деньги ею потрачены, а мое богатство - сам знаешь - не так уж велико. Как же она будет жить без меня? Ведь ты не прогонишь меня от своей особы?
- Немного денег я дам, потом получишь с лихвою - слово Антония! После брака отвези Халидонию в окрестности Габий, в мое поместье, пусть там живет на правах госпожи. А затем возвращайся ко мне.
На другой день Эрос отправился в Равенну. Гречанка обрадовалась его приезду.