Зато Лукулл был полной противоположностью. Он происходил из знатного рода, был сыном сицилийского претора, который вначале удачно воевал с восставшими рабами, а потом был разбит ими, обвинен римскими магистратами в казнокрадстве и сослан. Метелл Нумидийский приходился молодому Лукуллу дядей со стороны матери, гордой патрицианки Цецилии, знаменитой развратницы. Сам же Люций Лукулл, образованный, говорящий свободно на двух языках, тонкий ценитель красоты и в особенности эллинского искусства, был человек ласковый, обходительный, веселый. Побившись об заклад с Горталом, что изобразит Марсийскую войну, участником которой был, он описал ее греческой прозой, удивив друзей. Он вел строгую, нравственную жизнь, был небогат, горд, а с женщинами и девушками чрезвычайно робок и застенчив.
Сулла полюбил его и, стараясь привязать к себе, приучал к утонченному разврату, который ценил больше всего и который был, по его мнению, лучшим украшением мужа.
Посещая по-прежнему Метеллов, Сулла подружился и с Далматским, верховным жрецом, чья дочь Цецилия Метелла овдовела, лишившись строгого мужа Эмилия Скавра, и стремилась выйти замуж. Будучи прежде "зеркалом женской добродетели", как ее величали в Риме, она после смерти Скавра вела распутный образ жизни, имела любовников и любовниц, и римляне шепотом называли ее fellalrix, а греки - трибадою. Это была еще се увядшая матрона, веселая, с мужественным лицом, твердостью в глазах и непреклонной волей, но крайне податливая в любви. Сулле она понравилась, он стал подумывать о женитьбе на ней, но опасался сплетен. Ночь, проведенная в ее объятиях, устранила всякие колебания, и он отправился переговорить с Далматским.
Метелл встретил его, как всегда, с радостью. Сулла заговорил с женитьбе на Цецилии и намекнул на ее поведение. Верховный жрец побагровел, - еще мгновение - и готова была вспыхнуть смертельная ссора, но Сулла положил ему руку на плечо:
- Не обижайся на меня, прошу тебя - весь Рим говорит о вдове Эмилия Скавра как о простибуле, и не тебе, человеку честному, вводить меня в заблуждение. Боги свидетели, что я не хочу тебя обидеть. Она развратна, но понравилась мне, и я склонен на ней жениться. Однако на условиях, какие не замедлю сказать, лишь она появится здесь…
Метелл то краснел, то бледнел.
Кликнул раба, написал несколько слов и приказал отнести табличку дочери.
Заговорили о событиях в провинциях, о Митридате, который завоевывал Азию, и Сулла живо рассказывал о своих походах, о нравах и быте местного населения. Но Метелл его почти не слушал - мучила мысль, почему Сулла, консул, потомок древнего аристократического рода, желает жениться на развратнице: "Неужели влюбился? Нет, не может быть. Он не таков. В чем же дело? Может быть, он хочет унизить Цецилию в присутствии отца и обратить внимание сената и цензоров, что я, верховный жрец, не слежу за поведением дочери? Или же его прельщает большое приданое: земли, виллы, дома, слитки золота и серебра, множество рабов? Не понимаю…"
- Скажи, дорогой Люций Корнелий, - перебил он Суллу, - зачем ты хочешь жениться на немолодой женщине?
- Потому что она мне понравилась. Она лучше многих матрон и девушек…
Ответ консула не удовлетворил Метелла.
- Пусть так, но, женясь на ней, ты не огражден от сплетен…
- Я не боюсь сплетен. Наше римское общество разлагается, как труп под африканским солнцем, и если Цецилия начала вести недостойную матроны жизнь, то лишь после смерти мужа. Ее заразили наши подлые нравы…
- Ты прав… А вот и она!
Цецилия вошла с улыбкою на губах. Она казалась значительно моложе своих лет: ни одного седого волоска, ни одной морщинки. Острый глаз Суллы сразу заметил, что она не румянится и не подводит сурьмой глаз, и это было приятно. Одета она была просто: стола из испанского полотна, роза в волосах, еще…
Больше не смотрел на нее, - перевел глаза на Метелла.
- Садись, - сказал отец, не глядя на нее, - консул Люций Корнелий Сулла желает говорить с тобою.
Смеющиеся глаза ее скользнули по лицу Суллы, но тотчас же она склонила голову, и римская горбинка ее носа выделилась отчетливо.
- Цецилия, - сурово заговорил Сулла, и она с удивлением подняла голову, - твое поведение вызывает стыд Метеллов и сограждан… Думала ли ты об этом? Взгляни на меня: я, консул, пришел к твоему отцу не для того, чтобы унижать его и бранить тебя, а затем, чтобы сказать тебе: опомнись, Цецилия! Ты мне нравишься, и я хочу жениться на тебе… Но ты должна стать такой же добродетельной, как супруга покойного Скавра!
Цецилия сидела не шевелясь: по лицу ее катились слезы.
- Слышишь? - повторил Сулла.
Она подняла заплаканное лицо и, встав, протянула Сулле руки:
- Прости!
Но он не взял ее рук и сурово смотрел на нее. Упала перед ним на колени.
- О господин мой, я всё сделаю… Ты первый посмотрел на меня как на женщину, достойную любви?
- Встань! Те amata capio!
Метелл задрожал: это были слова, которые он говорил девочкам, когда выбирал их для служения Весте. И вот теперь это священное выражение повторял Сулла, обращаясь к его дочери. Но разве Цецилия достойна?..
Сулла взглянул на Метелла:
- Теперь, отец, освяти наш союз…Но старик не двинулся с места.
- Дочь моя грешила во имя Венеры и пусть жертвами богине загладит свои грехи во имя чистой любви.И тогда лишь я смогу освятить ваш союз…
Старый, с трясущейся головой и близорукими глазами, он движением руки отстранил от себя дочь, низко поклонился Сулле и, взяв его тяжелую руку, прижав к своему сердцу.
VI
Женившись на Цецилии Метелле, Сулла поселился в доме Эмилия Скавра не потому, что его привлекало богатство, а оттого, что супруга привыкла к роскоши и приучила к ней восьмилетнего своего сына.
Это был набалованный мальчик, и отчим относился к нему с равнодушием, но Цецилия, страстно привязанная к сыну, умоляла мужа полюбить его. В угоду жене Сулла пересилил себя: нанял для него учителей греков, следил за его образованием, играл с ним в мяч, чехарду, "цари", "судьи", чет или нечет и в монету. Подбрасывая вверх блестящий асс, Сулла спрашивал: "Capila aut navia?"
Пасынок часто выигрывал, ласкался к отчиму и потом говорил матери:
- Отец очень добр…
Цецилия стала добродетельной женщиной, однако Рим, знавший ее прежнюю жизнь, не давал матроне покоя насмешливыми песнями, намеками, подметными эпистолами и даже порнографическими картинками, которые злые люди незаметно подбрасывали на улице в ее лектику.
Тогда она плакала и жаловалась мужу. Но Сулла, равнодушно пожимая плечами, говорил:
- Разве найдешь наглецов, которые занимаются этим? Если же кто из них попадется…
Он не договаривал и уходил в сад или на форум.
Однажды попался молодой человек Он напевал, когда лектика с возлежавшей Метеллой медленно двигалась к толпе:
Много красивых,
Много веселых
В Риме толпится
Блудниц!Всех же красивей
Наша Цецилья,
Помесь гетеры
С ослом!
Невольник, шедший впереди лектики и расталкивавший народ, схватил певца за волосы и притащил к Цецилии, но плебеи зашумели, и его пришлось отпустить.
- Выследить! - шепотом приказала Метелла.
И вечером молодой человек был снова схвачен.
Сулла ожидал преступника, прохаживаясь по атриуму. В руке он держал бич, унизанный иглами и острыми крючками, вшитыми в кожу.
Увидев Суллу, певец упал на колени.
- Пощади, пощади! - закричал он в ужасе. - Накажи, как хочешь, но не бей, господин!
Сулла усмехнулся:
- Кто ты?
- Плебей.
- Чем занимаешься?
- Подручный скорняка.
- Кто научил тебя песне?
- Все поют, и я запел… Я не хотел оскорбить Госпожу, клянусь Юпитером!
Сулла кликнул рабов:
- Раздеть его донага и завязать рот!
Певец вскочил:
- Господин, пощади, умоляю тебя именем твоей супруги!
Отчаяние исказило его лицо. Он растолкал рабов и бросился к двери, но Сулла загородил ему дорогу. Обезумев, плебей ударил консула в грудь с такой силой, что тот пошатнулся. Плебей распахнул дверь. Но вдруг тяжелый удар обрушился ему на голову, и он потерял сознание.
Очнувшись, плебей беззвучно зарыдал. Нагой, с туго зажатым ртом, связанный по рукам и ногам, с окровавленной головой, он лежал на полу атриума и смотрел сквозь слезы на консула, беседовавшего с супругою.
Стеня от жестокой боли в суставах и напрягая все силы, он медленно перевертывался со спины на живот, опять на спину, пока не докатился до ног Метеллы.
Она жалостливо взглянула на него и шепнула, повернувшись к мужу:
- Люций, не простить ли нам его? Сулла засмеялся.
- Я не понимаю тебя…
- Он молод и глуп. Вот почему оскорбил меня.
- А меня, консула? Жена магистрата должна быть безупречна!
Она закрыла лицо руками и направилась в таблинум, но он остановил ее:
- Первый удар за тобою.
Побледнев, она взяла бич и легонько ударила плебея, но бич, казалось, прилип к спине; она рванула его, и крючки, вырывая мясо, закачались перед ее глазами.
- Как бьешь? - воскликнул Сулла и, вырвав у нее бич, взмахнул им изо всей силы.
Плебей, подпрыгнув на полу, привстал, но тотчас же грохнулся в беспамятстве.
- Эй, вы, - крикнул господин рабам, - облить его холодной водой и…
Задумался.
- …освободить, простить, - подсказала Метелла.
- Нет, - воспротивился Сулла, - мне некогда возиться с лишним врагом. Их и так у меня много.
- Что же прикажешь? - спросил один из невольников.
- Обезглавить, а труп бросить в Тибр.
VII
Метелла больше всего любила удовольствия и наряды. На пиршествах она блистала баснословно дорогими одеждами, заказанными у лучших портных Эллады, и когда появлялась в них, сверкая драгоценными камнями и жемчугом в волосах, жены сенаторов и всадников сходили с ума от зависти.
Красивая и привлекательная, она знала, что нравится мужу.
Сулла наблюдал за нею - развратница стала верной женою. Это радовало его, но он, холодный и равнодушный, принимал все как должное: и внимание жены, и ее любовь, и безукоризненное поведение. Никогда не вспоминал он ее прошлого, никогда не говорил с ней резко или грубо, и если иногда повышал голос, она подчинялась ему, стараясь угодить во всем, и целовала его руки, как рабыня, невзирая на строгий запрет мужа.
Зная о пристрастии Суллы к пирам, Цецилия часто устраивала их, тем более, что и ее самое они развлекали.
Приближался день ее рождения, и в доме готовились к празднеству.
Сулла решил пригласить самых близких друзей и знакомых.
В этот день Метелла обходила дом в сопровождении Ойнея, заведующего хозяйством. Это был лысый грек, раб-атриенсис, прослуживший в этой должности более тридцати лет при жизни Марка Эмилия Скавра..
Обширный атриум сверкал. Мифологические картины на стенах блестели свежей краской, кресла и биселлы были установлены на пушистых коврах, а в таблинуме столы, прикрепленные к стенам, устланы пурпуром с изображением нагих дев, напоминающих о молодости; вазы с дорогими цветами стояли на треножниках и круглых столиках.
В кухне повар потел и суетился у огромного, ярко пылавшего очага, кричал и драл за уши медлительных помощников; эфиопы-истопники, переругиваясь, носили дрова; служанки-delicatae перекликались в кубикулюмах на варварских наречиях; брадобреи, завивальщицы волос были готовы по зову господ к их услугам.
Метелла осталась довольна порядком, и, поблагодарив грека, протянула ему руку. Тот поцеловал, преклонив колено.
- Давно ты уже у нас, Ойней, - сказала госпожа, - ты верно служил старому господину, и я хочу наградить тебя…
- Госпожа моя, лучших хозяев, чем ты и твой покойный супруг, я не встречал в жизни…
- Я хочу отпустить тебя на волю…Радость сверкнула в черных глазах Ойнея.
- Пусть воздадут тебе боги за твою милость, госпожа! - воскликнул он. - Но куда я поеду? Что буду делать? Родины у меня нет… То, что было, лежит в развалинах… Отечеством моим стал Рим…
- Чего же ты хотел бы от нас? - удивилась Метелла, не ожидавшая отказа.
- Госпожа, позволь служить тебе и господину до самой моей смерти!
Метелла молчала, потом тихо сказала:
- Ты, Ойней, честный и верный человек. Я посоветуюсь с господином, чем тебя наградить.
Она подошла к зеркалу, вделанному в стену: гладкая металлическая поверхность отразила лиловую тунику, вышитую золотом, надетую поверх второй, прозрачной, белую грудь и руки как бы выточенные из мрамора; красные полусапожки с тесьмами, усаженными жемчугом, облегали ноги, а из волос, зачесанных в форме башни, торчали золотые и серебряные шпильки, сверкая рубинами и сапфирами.
"Понравлюсь ли ему? - подумала она. - А вот и он!" Сулла вошел в атриум и улыбнулся, увидев грека на коленях.
- Ты что, Ойней? Уж не влюбился ли в госпожу? Атриенсис испуганно вскочил. Сулла, смеясь, похлопал его по плечу и повернулся к Метелле:
- Что случилось, Цецилия? Жена объяснила.
- Да, наградить тебя нужно, - сказал Сулла. - Может быть, ты согласишься стать вольноотпущенником, если я подарю тебе лучшую лавку? Или доходный дом? Или виллу? Или дам денег на покупку лупанара?
- Воля твоя.
- Знаешь лупанар у Делийского моста? Это лучший в Риме: он приносит большие доходы и славится самыми красивыми девушками… Но лено уклонялся от платежа налогов, и эдилы посадили его в тюрьму; лупанар будет продан с публичного торга. И ты его купишь, Ойней!
- Воля твоя, - повторил грек, волнуясь: на лице его выступили красные пятна, а глаза жадно блестели.
- Я женю тебя на лучшей девице этого дома, - продолжал Сулла, - и ты будешь с ней счастлив. Хорошо?
Ойней упал на колени, схватил полу тоги и прижался к ней губами.
- О, господин! Ты добр не менее госпожи, и я всю жизнь буду молиться Зевсу-громовержцу о вашем здоровьи и благоденствии.
- Встань! Завтра получишь свободу и деньги, увидишь Тукцию. Она хороша и прекрасно знает свое ремесло. Иди.
Он остановился перед позолоченным изображением крылатой Фортуны, осмотрел статую Юпитера, Минервы, Нептуна, Аполлона, Дианы и Цецеры - и остался доволен.
- Благодарю тебя, Цецилия, - улыбнулся он. - Прикажи подать на пиршестве абидосские устрицы и вина не сегодняшнего и не прошлого консулата, а также левкадское, лесбосское, тавосское, косское, хиосское, кумское и родосское.
- А сколько будет гостей?
- Не меньше трех граций и не больше девяти муз. Это значило, что число собравшихся не превысит девяти человек и что они поместятся за одним столом.
- Кто же?
- Какай любопытная? Увидишь. И он похлопал ее по щеке.
VIII
За столом возлежали Сулла, Цецилия, верховный жрец Метелл Далматский, Люций Лициний Лукулл, консул Помпей Руф, молодой всадник Тит Помпоний, гистрионы Росций и Эзоп и канатная плясунья Арсиноя.
Беседа велась о виллах, о лучших местностях Италии, уготованных самими богами для отдыха, о морских купаниях, и Сулла утверждал, что его вилла близ Путеол, расположенная недалеко от морского берега, является чудом мира.
- Она находится в великолепном саду, - говорил амфитрион, - не уступающем садам Гесперид, а рядом шепчет солнечно-сапфировое море. И кругом тишина. Что может быть лучше для отдыха?..
- Конечно, твоя путеолская вилла прелестна, - сказал Росций, - но и Байи с их теплыми водами хороши. Вилла Мария…
- Да, прекрасна, - быстро продолжал Сулла, - но она не для плебея. Старый Марий уподобился женщине, и несколько дней в году, которые он там проводит, памятны для окрестных жителей. Что он там делает? На песчаном морском берегу нежит, как боров, свою грузную тушу, и невольницы моют ее, выщипывая волосы; потом он купается и пьет из серебряного сосуда, употреблявшегося при служении Вакху…
- А я предпочитаю шумную жизнь Неаполя, - проглатывая устрицу, сказал Эзоп. - Люблю созерцать памятник сирене Парфенопе, гимназию, состязания эфебов, посещать школы гладиаторов, участвовать в священных играх, которые происходят каждые пять лет: я состязаюсь в изящных искусствах, в ловкости метания диска, в беге и кулачном бою. Всё напоминает о Великой Греции: и обычаи жителей, и язык, и греческие имена… О Эллада, Эллада, мать искусства, философии и наук!.. В Неаполе нет недостатка в теплых источниках и купальнях, а подземный ход между Дикеархиейи Неаполем - единственный в Италии: свет проникает на большую глубину через отверстия, пробитые в земле, и дорога для повозок и путников освещается ровным тусклым светом…
- Я забыл название - Дикеархия, - улыбнулся Сулла, - помню только Путеолы. Я люблю их: небольшой торговый пункт, стоянка кораблей, а за городом - Гефестов рынок…
- Ты говоришь о равнине, покрытой серой? - вскричал Эзоп. - Она печальна, как глаза этой невольницы…
И он указал на рабыню, наливавшую вино в бокалы.
- Это Рута, - сказала Метелла, - девочкой она была куплена Марком Эмилием Скавром в Заме… Подойди, Рута! Скажи, откуда ты родом?
- Госпожа моя, я из Иудеи, а попала в Африку случайно: родители мои умерли, а дед бежал от гнева синедриона и жестокостей Гиркана…
- Отчего ты грустна?
- Нет, госпожа, я весела…
Рабыня улыбнулась, но глаза ее по-прежнему были печальны.
- Земля велика и заселена множеством племен и народов, - сказал Тит Помпоний. - Иудея соприкасается со Счастливой Аравией, где живут эрембы, но ее угнетают жадные и безумные жрецы…
Сулла не любил за столом ни политических, ни чересчур умных бесед, предпочитая шутки, пение, смешные рассказы, игры и музыку.
- Твои познания делают честь твоему уму, Тит Помионий, - заметил он, - но знаешь прекрасную пословицу: не засеяно поле - без забот хозяин. Так и ты: не сей мыслей за столом, чтобы не было забот хозяину…
Тит Помпоний пожал плечами:
- Если так, то позволь возразить тебе словами Менандра: маленькая выгода несет большой убыток. Разве было бы мало пользы от моих речей?
Но Лукулл шутливо захлопал в ладоши:
- Такая польза хороша для школьниц и для девочек, которых наставляют на путь Весты, не так ли, благородный Метелл? А мы далеки от школы и от весталок, как земля от солнца.
- Ты пьян, благородный Люций Лициний, - нахмурился Метелл Далматский.
- Оставь его, пусть говорит! - со смехом сказал Сулла.
По знаку госпожи вбежали танцовщицы, и флейтистки заиграли веселую песню. Хор девичьих голосов доносился из таблинума, и когда флейты умолкали, лиры строгими звуками сопровождали припев:
Слава жизни, песням, пляскам,
Слава девам, упоенным
И любовью, и вином!
Дионис, Дионис!Слава доблестным героям
И эфебам из гимназий,
Гистрионам и борцам!
Дионис, Дионис!