Все замолчали, кроме Цецилии и Лоллии. Теперь переругивались почти шепотом.
Марий повернулся к Веттию:
- Позволь мне, дорогой амфитрион, унять этих самок. Одно твое слово, и я стукну их лбами с такой силой, что эти глупые головы расколются, как тыквы, и мы увидим, много ли червей завелось у них в мозгах?
Он оглянулся. Ложе Меммия и Сатурнин опустело: пользуясь возникшим спором, оба друга поспешили скрыться.
VIII
Отпустив сопровождавших его клиентов и простившись с друзьями, верными участниками его ночных похождений, Сулла нащупал под плащом меч и углубился в темноту извилистых уличек. Он почти не думал о столкновении с пропретором, хотя иногда мелькала в его сознании одинокая мысль о сподвижнике Сципиона Эмилиана, быстро исчезая в неясных воспоминаниях о ночных оргиях…
Патриций шел, прислушиваясь к своим шагам и лаю сторожевых собак.
Рим, казалось, спал глубоким сном.
Однако этот мнимый сон сменился движением, говором, зазывными голосам простибул, когда Сулла вышел на Viа Аррiа. Ночная жизнь текла неравномерно: в освещенных местах она кипела, а в темноте замирала, как бы притаившись.
Пройдя около стадия, он свернул в узенькую улицу.
Женский крик, испуганный и умоляющий, полоснул тишину:
- Помогите!
Сулла остановился. Крик повторился громче и отчаяннее.
Не колеблясь, патриций выхватил меч и бросился в темноту. Не успел он сделать нескольких шагов, как пришлось остановиться. Пять пьяных всадников, окружив женщину, пытались ее связать. Она отбивалась от них кинжалом, но силы ее покидали, и она, прислонившись спиной к каменной стене, защищалась все слабее.
- Назад, негодяи!
Голос его прозвучал твердо и властно.
Всадники шарахнулись и оставили женщину, но увидев против себя только одного человека, порывисто распахнули плащи. Сулла понял, что, если они выхватят оружие, ему не устоять в неравной борьбе. Он бросился на них и, работая мечом, как палкой, стал наносить удары плашмя. Всадники обратились в бегство.
Сулла вернулся к женщине.
Она стояла на том же месте с кинжалом в руке, и слезы градом катились по ее пухлому лицу.
Он окинул ее быстрым взглядом: юная (ей не было еще шестнадцати лет) привлекательная девушка, высокая, стройная.
Глаза их встретились. Прижимая руки к груди, она тихо выговорила:
- О благородный муж! Чем отблагодарить тебя за помощь?
Сулла усмехнулся.
- Лучше скажи, кто ты, чтобы я знал имя красавицы, е которой встретился в эту ночь.
- Я Юлия, сестра Секста Цезаря из рода Юлиев, - сказала девушка, восторженно поглядывая на Суллу черными блестящими глазами, - и когда мой дядя Авл, претор, и брат Секст, квестор при сокровищнице Сатурна, узнают о твоем геройском подвиге, они лично приедут поблагодарить тебя за твою неустрашимость и отзывчивость.
- Я не нуждаюсь ни в чьей благодарности.
- Ты горд. Но скажи по крайней мере свое имя, что бы в моем сердце сохранилась благодарность до самой смерти… чтобы я могла молить небожителей о твоем здоровьи, успехах и счастьи… чтобы…
- Благодарю тебя, - холодно ответил Сулла, - но твой дядя склонен, как я слышал, поддерживать плебеев… а брат даже принимает у себя таких лиц, как Меммий?..
- Он почитает погибших Гракхов и ратует за справедливость… Разве это плохо?
Сулла засмеялся.
- Пойдем, я провожу тебя, Юлия, чтобы никто не сказал обо мне, что я оставил тебя в опасности… А где ты живешь? И как очутилась ты в темной улице без провожатых?
- Увы, господин, я возвращалась от знакомых, три раба сопровождали меня, и когда на нас напали всадники, невольники разбежались…
- Ну, а как поступит твой дядя с трусливыми рабами? - презрительно засмеялся он. - Молчишь? Я так и знал… Я бы приказал содрать с них шкуру!
Она со страхом взглянула на него.
Шли по освещенной Via Аррiа. Юлия вспоминала, где видела это некрасивое лицо, приподнятый подбородок, выпяченные губы, золотистые волосы, а Сулла, глядя на нее, думал, как, провести эту ночь: "Созвать шутов и мимов и пить с ними до рассвета? Или пригласить Арсиною, канатную плясунью, чтобы подбодрила меня своими ласками? Или пойти на пиршество к Скавру, который клянется, должно быть, в сотый раз, что он - самый честный муж республики? Нет, все это глупости. Отправлюсь лучше домой, зажгу светильню и закончу изучение боя при Гранике. И если буду вторым Александром Македонским, то опыт великого завоевателя принесет мне пользу. Умственные удовольствия длительны, а потому приятнее телесных".
Юлия спрашивала его о чем-то уже третий раз, а он не отвечал, погруженный в размышления, и вздрогнул, точно разбуженный от глубокого сна, когда она дотронулась до его тоги.
- Что говоришь? Люций Опимий? Негодяй? Да, негодяй и скотина! Но разве большинство оптиматов не такие же подлецы? Я знаю, что нобили злоупотребляют своим влиянием, народ - свободою; каждый стремится захватить, похитить, обмануть… Всадники наглеют, потому что знать захудала, а земледельцы ослабели… Всюду грабеж, лихоимство… Но придет муж, который возьмет власть в свои руки и жестоко расправится со злодеями.
- Скажи, господин, кто же, по-твоему, должен стоять у власти, если ты порицаешь все сословия?
- У власти будет стоять один человек: вождь, и главенство его признает сенат…
- Царь?
Он не ответил, точно не слышал вопроса, и продолжал после минутного молчания:
- Он повернет железной рукой республику к древним временам, чтобы жизнь стала такой же, как до Пунических войн. Плебс и всадники должны знать свое место!
Мельком взглянула на него и вздрогнула: лицо его, принявшее жестокое выражение, пылало, губы подергивались, а глаза горели, как у дикого зверя. Вдруг он рассмеялся:
- Какие странные разговоры ведем мы ночью, после нападения злодеев! Ты находишься, девушка, во власти незнакомого человека, который может оказаться, неожиданно для самого себя, разбойником! Ты не боишься меня?
Нагнулся к ней, она близко увидела его мужественное некрасивое лицо, чувственные губы, запах крепких духов ударил ей в голову, но она не отстранилась.
- Нет, не боюсь.., Я долго думала о том, где увидела тебя впервые, и вот наконец вспомнила: Дядя Авл, рассказывая о пиршестве у Метелла, показал мне тебя на улице, и твои золотистые волосы остались у меня в памяти. Там, на пиру, один всадник оскорбил какую-то плясунью, а вступившегося за нее патриция обозвал дурным словом. Патриций подошел к обидчику и ударом кулака свалил его на землю… Скажи, ты не Люций Корнелий Сулла?
Он опять промолчал, задумчиво шагая рядом с девушкой. Ему приятно было, что она, привлекательная и умная, рассуждает, как взрослый мужчина, но досадно, что ее родные тяготеют к плебсу…
Когда Юлия, указав на дом Цезарей, стоявший на углу какой-то невзрачной улицы, объявила, что они уже пришли, он просто сказал:
- Прощай.
- Благодарю тебя за великодушие, - вздохнула девушка, - мой дядя…
- Твой дядя и брат - враги патрициев, значит - и мои враги, - резко ответил он и остановился.
Смотрел, как белый ее пеплум мелькал в темноте, и ему казалось, что с ним улетала от него душа Юлии.
Круто повернулся и быстро зашагал. Вскоре его крепкая фигура пропала во мраке одного из переулков.
IX
Спустя несколько дней Квинт Цецилий Метелл праздновал выздоровление жены от опасной болезни, и Марий, успевший увидеться с ним и хитростью войти к нему в доверие, получил приглашение на пир.
Треножники с вазами, столики и столы, кресла и скамьи загромождали атриум. Он жужжал голосами гостей, сверкал женскими одеждами, расшитыми серебряными и золотыми блестками, искрился драгоценными камнями, пестрел мозаикой пола, благоухал запахом духов, чеснока и пота.
Высокие светильники ярко горели, потрескивая и мигая, и фитили чадили.
Войдя в атриум, Марий взглянул в зеркало, находившееся у входа, и оправил на себе тогу. Блестящая поверхность отразила большую голову с всклокоченными волосами, которые не поддавались действию гребня, круглое красно-бурое, обросшее лицо и черную неподстриженную бороду, тоже всклокоченную.
Не смущаясь своей наружностью, Марий оглядел исподлобья гостей, отыскал в толпе Квинта Цецилия Метелла, обритого широкоплечего патриция с умными, быстрыми глазами, который беседовал у имплювия с всадниками, а у входа в таблинум увидел его братьев: Люция Далматского и Квинта Балеарского.
Оставив всадников, хозяин пошел навстречу гостю. Но не успел он подойти к нему, как лицо Мария побагровело, кулаки сжались.
Квинт Цецилий Метелл оглянулся. Марий не сводил глаз с Суллы; окруженный толпою женщин, золотоволосый патриций беседовал с ними, и взрывы хохота потрясали атриум.
- Сулла! - шепнул он, направляясь к нему.
Но Метелл удержал его:
- Прошу тебя, успокойся и расскажи, отчего взволновала тебя встреча с этим молодым человеком.
Выслушав Мария, амфитрион улыбнулся:
- Не обращай внимания на дерзкие проделки этого человека. Все говорят, что он ведет гнусный образ жизни, но я не мог не пригласить его: он принадлежит к старинному роду и, кажется, не лишен дарований…
Метелл не кончил: к ним подходил Сулла; в его глазах искрился смех.
- А, старый знакомый! - воскликнул он, взглянув на Мария, и тотчас же повернулся к Метеллу: - Мы поспорили немного на набережной, и я, - обратился он к Марию, - призываю в свидетели всех богов и Ромула-Квирина, что не хотел обидеть сподвижника Сципиона Эмилиана! Я высоко ценю, пропретор, подвиги и деятельность, которыми ты прославился в Испании, и надеюсь, что в будущем твое имя прогремит по всей республике, как громы Юпитера Капитолийского… Не сердишься?
Слова Суллы смягчили сердце Мария. Он улыбнулся и первый протянул руку.
- Если я тогда, - подчеркнул он, - обидел тебя, забудь и не сердись.
Метелл был доволен их примирением, но не предполагал, что за словами Суллы таились холодная ненависть, тогда как Марий искренно высказывал свои чувства.
В это время в атриум входили Цезари - Авл, Секст и Юлия. Шепот пролетел по атриуму, точно залепетали листья, тронутые ветерком;
- Прекрасна! Божественна!
- Какие руки и глаза! Какой цвет лица!
Высоко подпоясанная, чтобы казаться стройнее, Юлия и без того была стройна. С шеи свисала на грудь золотая цепь с драгоценными камнями, в ушах сверкали продолговатые серьги, на руках - серебряные змеевидные перстни. А на голове сияла золотая диадема.
Марий и Сулла, стоя рядом, любовались девушкой. Рука Мария то приглаживала непослушные вихры, то тянулась к всклокоченной бороде. Он волновался.
Сулла был спокоен. Легкая улыбка блуждала по его губам. Он перевел глаза на дядю-претора и брата-квестора. Авл был муж пожилой, с сединой на висках и бороде, а Секст значительно старше сестры. Оба держали себя гордо и независимо, а Метеллам дружески пожимали руки, хотя были только знакомыми, а не друзьями.
Юлия узнала Суллу и, вспыхнув, опустила глаза.
Он подошел к ней, поклонился, похвалил ее дорогую одежду, сказал, что рад видеть такую прелестную девушку, которой все восхищаются, "даже бородатые дикари" (это был намек на Мария), и отошел, не взглянув даже на обоих Цезарей.
Марий с завистью смотрел на Суллу.
- Ты давно знаком с этой красавицей? - шепнул он. - Расскажи, кто она, какого поведения, кто эти мужи, сопровождающие ее, где живут, богаты ли и пользуются ли влиянием в Риме?
- Все это меня мало занимает. Я познакомился с ней, как знакомятся все - на пирах, в амфитеатре или на прогулках. Об остальном спроси у амфитриона.
И, отвернувшись от него, направился к Метеллам.
- Югурта обнаглел, - говорил Балеарский, щуря близорукие глаза, - он приказал Бомилькару, своему сановнику, тайно умертвить Массиву, а когда Альбин раскрыл преступление и Бомилькар сознался, Югурта сумел так повести дело, что убийцу отпустили на поруки пятидесяти царских сановников. Потом Бомилькар исчез - очевидно, Югурта отослал его в Нумидию…
- А сенат? Неужели отцы государства не заключили царя в Мамертинскую темницу? - спросил Далматский.
- Увы, - вздохнул Квинт Цецилий, - сенат приказал ему удалиться из Италии. И он поспешил уехать в сопровождении нашей стражи. Центурион, сопутствовавший ему, говорит, что царь молча оборачивался на Рим и, наконец, воскликнул: "Вот продажный город, который погибнет, если найдет покупателя!"
О, позор, клянусь Марсом-мстителем! - вскричал Балеарский. - Неужели центурион смолчал, слыша глумление варвара?
- Центурион заколол бы его, как свинью, но, понимаешь, приказ об охране царской особы - приказ!
Сулла громко засмеялся, и братья повернулись к нему.
- Приказ? - переспросил он, пожимая плечами. - Я бы не задумался наказать его со всей строгостью, какой он заслуживает.
Марий стоял, прислонившись к колонне. "Нужно ехать на войну, добиваться консулата, - думал он, - но прежде всего я должен разбогатеть и выгодно жениться… Ох, Юлия! Юлия! Прекрасная, как Венера, строгая, как Диана, мужественная, как Минерва, ты покорила мое сердце и будешь моей Юноной, клянусь небожителями! Иначе жизнь станет для меня тягостью!"
Гости занимали уже места за столами. Марий отыскал глазами Цезарей и возлег рядом с ними.
X
В этом году зима была суровая, и римляне рано надели теплые тоги. С ноябрьских ид по ночам и утрам шли холодные дожди, а в пятый день декабрьских календ выпал густой снег, Вскоре он растаял под лучами солнца, и несколько суток стояла оттепель с туманами и пронизывающей сыростью. Спустя неделю снег опять покрыл землю, подул холодный Борей и сковал морозом лужи. Даже вдоль берегов Тибра появилась хрупкая корка льда. Солнце скрылось.
В шестнадцатый день римских календ ветер утих, пошел снег крупными хлопьями.
Но улицы, несмотря на холод, жили напряженной жизнью. Рабы и невольницы, кутаясь в плащи, спешили разнести подарки, посылаемые господами друзьям и знакомым. Торговцы готовились закрыть лавки, торопясь продать товары.
Серые сумерки слетали на город. Форум гудел, как улей. Храм Сатурна, на вершине которого находились тритоны - трубачи, погрузившие хвосты в воду, - оживленно шумел; жрецы и магистраты торжественно пировали в честь Сатурна и его супруги Опс. В многочисленных вазах поблескивали зерна и плоды - символы земли и неба. Народ ждал,..
Наконец под портиком храма появился белобородый жрец, прошел на середину форума и возгласил:
- Сатурналии! Сатурналии!
Клепсидра, сооруженная Сципионом Назикой, надрывно завыла, ей ответили клепсидры нескольких рынков. Радостные крики огласили форум, прокатились по улицам. Толпы рабов в пилеях выбегали из домов, распевая во всё горло песни на своих варварских наречиях, весело выкрикивая:
- Io Saturnales!
Народ валил беспрерывно. Снег хрустел под ногами. На улицах продавались глиняные скульптурные фигурки, и горожане покупали их, чтобы принести в жертву Сатурну за себя и за родных.
Белый город Ромула утопал в сгущавшемся сумраке. Огни светилен мигали, и розовые тени плясали по грязному снегу.
Рабы и плебеи спешили в господские дома, где ожидало их пиршество. Но в эти праздники слова "господин" и "раб" не произносились, потому что все жители республики считались равноправными гражданами.
Метеллы, не желая справлять Сатурналий в обществе невольников и клиентов, уехали накануне в свою виллу; гордые нобили предпочитали просидеть сутки в летнем доме, в холоде и без слуг, чем "унижаться" перед "говорящими орудиями". Многие оптиматы отправились с вечера в игорные дома, где чванливая римская молодежь, привыкшая к шуму и спорам, играла в кости (эдилы в этот день сознательно закрывали глаза на недозволенную забаву, во время которой проигрывались большие состояния, рабы и дома), но большинство нобилей и всадников всё же остались дома, - Сатурналии обещали веселые часы, мимолетные связи с женщинами.
Сулла, получивший после смерти Никополы крупное наследство и не успевший промотать его, жил на Палатине, где занимал небольшой, прекрасно обставленный дом.
Задолго до Сатурналий он подсчитал свои деньги и десятую часть их, а также кое-что из одежды, ваз и статуэток предназначил на праздничные расходы.
Ожидая вечером гостей, он приказал еще накануне вымыть и вычистить дом, приготовиться к пиру; лично наблюдал за работой поваров и невольниц, закупил вещицы, которые собирался подарить друзьям.
Посылая рабов, Сулла говорил:
- Не берите ничего от господ в награду и не пейте вина больше одного фиала. Отнесите Лутацию Капулу пучок зубочисток, банку варенья из ливийских фиг и дюжину навощенных дощечек, о трех страницах каждая; всаднику Аницию пол-либры благовоний и восковую свечу, чтобы усердно молился богам о порядке в своем доме; дочери его Лоллии (передать так, чтобы никто не видел!) - губку, корзинку лучших оливок и горшочек с антиполисскими тунцами; маленькой Арсиное, канатной плясунье, - корзинку орехов, пряников и венок; шутам и мимам - полмодия очищенных бобов, луку и сыру; клиентам - вазы, туники с рукавами и пряжки для обуви, как я распределил и записал; а рабам и невольницам - по одному ассу и восковой свечке. При каждой посылке найдете эпистолу, которую вручите по принадлежности.
Он улыбнулся, вспомнив содержание этих эпистол. Катулу он написал: "Желаю тебе не почернеть от знойных объятии эфиопки, в которую ты влюблен"; Аницию: "Зорко смотри за своими сундуками с золотом, в которых завелись черви, поедающие динарии" (это был намек на расточительную и беспорядочную жизнь жены всадника); Лоллии: "Вытирай тщательно посылаемой губкой чужие поцелуй на своем теле"; а канатной плясунье: "Лакомься сластями, как я лакомлюсь тобою". Днем он стал получать ответные подарки. Лутаций Катул прислал скатерть и письмо с дерзким ответом: "Бережно употребляй эту подстилку во время любовных нежностей"; Аниций - амфору, наполненную желудями: "Кушай на здоровье". (Сулла, побледнев от бешенства, подумал: "Никогда ему не прощу!"); Лоллия - серебряную чашу с уксусом: "Я - мед, а ты - уксус"; Арсиноя - прядь волос и эпистолу на греческом языке: "Сладости от тебя - напоминание о сладостях твоей души и тела"; а один бедный клиент, распродавший свое скудное имущество, чтобы сделать патрону оскорбительный подарок, прислал золотое кольцо.
Сулла побагровел: "Велю продать кольцо в пользу храма Сатурна, а клиенту дам собственноручно на третий день двести пятьдесят ударов тростью по ногтям!" В атриуме всё было готово для вечернего пиршества. Когда рабы и невольницы вышли на улицы для участия в Сатурналиях, в дом Суллы прибыли мимы, шуты и Арсиноя, - все в одеждах рабов.
Канатная плясунья жила близ храма Кастора и отказывалась переехать к Сулле, потому что состояла в корпорации фокусников и считала неудобным покидать коллег. Страстно привязанная с отрочества к патрицию, которого боготворила, она не имела любовников и не желала выходить замуж, пока жив был ее господин; связь их не омрачалась ничем в течение десяти лет - срок огромный при непостоянстве Суллы.
Надев рабскую одежду, Сулла отправился на кухню подогреть блюда, которые обыкновенно подавались в горячем виде.
Засучив рукава, он усердно трудился у пылающего огня и говорил помогавшей ему канатной плясунье: