- Мы равны, Арсиноя! Я знаю о твоей привязанности. Жена надоела, и я отошлю ее к родителям, если ты согласишься выйти за меня замуж. Не отказывайся, умоляю тебя!..
Арсиноя звонко засмеялась и обняла его. Она была слишком умна, чтобы согласиться, и сказала, прижимаясь смуглой бархатистой щекой к его лицу:
- Я согласна, но только на время Сатурналий!
- Арсиноя!
- Не проси меня, Люций! Разве я не знаю, что после празднеств проснусь канатной плясуньей, а ты - патрицием из древнего рода? Арсиноя не пара Люцию Корнелию Сулле.
Он молчал, в душе соглашаясь с нею.
- Десять лет я люблю тебя, Арсиноя, хотя много узкобедрых дев возлегало на моем ложе. Скажи - не переставала ли ты меня любить, зная об этом?
Она грустно улыбнулась.
- Я ревновала тебя, ревную и теперь. Но каждый раз я думала так: если это составляет для него удовольствие, пусть наслаждается и пусть Афродита будет ему помощницей!
Сулла не успел ответить, - возвращались рабы.
Они ворвались в атриум, как в свой собственный дом, - с криками, песнями, воем и грохотом. Многие бросились в лаватрину, чтобы помыться.
Мужчины и женщины купались вместе, - грубые шутки и хохот не умолкали. Вода плескалась, горячая и холодная, цистерны опорожнялись и вновь наполнялись. Многие, торопясь, мылись в грязной воде, оставшейся после предыдущих купальщиков: не время было разбираться в полутемной лаватрине, когда ждало всех пиршество.
Из лаватриды люди побежали в атриум. Останавливаясь у столов, они бросали кости: выбирали царя пирушки. Наибольшее число очков получил любимый шут Суллы.
Это был старый, лысый карлик со слезящимися глазами. Он с гордым видом занял почетное место и смотрел исподлобья на собеседников. А они, играя в кости на орехи, ругались, спорили.
- Кончать игру! - приказал царь пирушки, и все не возражая, повиновались. - Занимайте места. Эй, повар и повариха! - закричал он. - Давайте кушать, иначе, - клянусь Эскулапом! - всех нас придется спасать от голодной смерти.
Сулла и Арсиноя появились в дверях таблинума. Они несли одинаковое блюдо - гороховую похлебку. Потом последовала полента, жареная свинина, пирожки и облитые медом лепешки. Хозяин сам прислуживал рабам, - ему некогда было даже поесть. Черные глаза канатной плясуньи пристально следили за гостями; она прислушивалась к их речам и улыбалась, слыша нетерпеливые вопросы: "А скоро подадут вино?"
Обделяя пирожками собеседников, Сулла нагнулся к царю пирушки:
- Прикажи, чтобы каждый выбрал себе подругу.
- Зачем? Всякий волен взять любую женщину…
- Сделай, как я сказал.
Шут, не смея возразить, возгласил:
- Выбирайте себе подруг, чтобы было кого угощать вином!
Несколько рук потянулось к Арсинбе.
- Опоздали, - сказал Сулла, - она уже выбрана.
- Не тобой ли? - дерзко спросил рослый сириец, обхватив Арсиною за плечи, но она вырвалась и убежала в таблинум.
Сулла побагровел, на лбу налилась кровью толстая, как веревка, жила, кулаки сжались. Еще мгновение - и пирушка была бы прервана, вспыльчивый патриций начал бы жестокую расправу, полилась бы кровь…
Царь пирушки понял это и, вскочив, бросился в таблинум.
- Назад! - крикнул он. - Каждый выбирает себе женщину не насильно, а с ее согласия. Слышишь? - обратился он к зачинщику беспорядка. - А за то, что ты нарушил царское приказание, повелеваю, чтобы ты вымазал себе лицо сажей, а затем окунул голову в холодную воду. Где вода? Несите сюда…
Сириец, побледнев от ярости, должен был подчиниться.
Собеседники заняли места. Теперь рядом с каждым из них сидела рабыня, жена или дочь клиента.
Вино было подано одинаковое для всех - римское, которое Сулла велел заранее приправить медом и пахучими корешками, чтобы убавить кислоту.
Дружно наполнялись и опорожнялись чаши гостей, кроме хозяйской. Каждый пил за здоровье друзей и знакомых.
- Позвать кифаристов и плясунов! - закричал сириец, и крик его подхватили десятки здоровых глоток.
Но Арсиноя подняла руку.
- Не хочу, - сказала она, зная, что несогласие одного из собеседников равносильно, по обычаю, запрещению.
Она хотела угодить Сулле, который не любил мужской игры и пляски, предпочитая женскую. Сулла понял ее намерение и ласково улыбнулся.
Напившись, рабы затянули во всё горло:
Наш господин жесток и злопамятен.
Наш господин похотлив, коварен, хитер -
Портит рабынь молодых, неопытных,
Чтобы потом их менять… менять на иных!Наш господин бежит от жены ночью…
Веспер ушел, и Селена уже на путях
Звездного неба, а тучки спрятались…
Стой, господин! В объятьях жены твоей - раб!..
Хохот прервал песню. Невольники вскочили, дразнили Суллу, издевались над ним, величая его "Virginum avidus spectator", а он невозмутимо наливал в чаши вино и переглядывался с Арсиноей.
Сириец, надев обувь и тогу господина, пошел по, атриуму, подражая походке Суллы, размахивая руками и бросая по сторонам быстрые взгляды. Несколько рабынь захохотали.
Сулла шутил с Арсиноей, но взгляд его, бросаемый изредка в сторону невольника, был напряженно-внимателен. И когда сириец, усевшись среди рабов, стал перешептываться с ними, Сулла огляделся.
Атриум хохотал: царь пирушки, потребовав вина, сам обносил гостей, кривляясь и рассказывая каждому о любовных похождениях их жен и дочерей, - и всё это весело, с острой приправой пряных подробностей.
Когда собеседники напились, он распорядился:
- Раздеваться!
Возглас его был началом оргии.
- Уйди, Арсиноя, в мой кубикулюм, - шепнул Сулла, - и запрись. Я скоро приду.
Гасли огни.
Сулла опустился рядом с тщедушной дочерью клиента. Он полуобнял ее. Девушка забилась в его руках, но, узнав господина, перестала сопротивляться.
И вдруг Сулла, вздрогнув, отпустил ее: сириец полз к нему с ножом в зубах.
- Зажечь огонь! - загремел властный голос хозяина. И когда светильни вспыхнули ярким пламенем, все вскрикнули: Сулла, схватив невольника за горло, вырывал у него нож.
- Друзья! - кричал он рабам и клиентам. - Этот негодяй хотел меня убить в темноте, но Кронос вместе с Юпитером охраняют Люция Корнелия Суллу… Где царь пирушки? Поступи с ним, как хочешь, но… если это случится еще раз, я не посмотрю на Сатурналии!
Шут подбежал к сирийцу:
- Приказываю тебе выйти вон! Ты пьян… Ложись спать…
Раб, опустив голову, молча вышел.
"После празднеств он умрет", - подумал амфитрион.
Огни стали опять тускнеть. Сулла огляделся. Нагая дочь клиента, с одеждой подмышкой, стояла рядом с ним. Глаза девушки звали.
XI
Марий провел Сатурналии в обществе нескольких невольников не так весело, как этого требовал обычай.
Вечером он надел темную невольничью одежду и так же, как все римляне, сам прислуживал рабам.
Разлив вино в чаши, он сказал:
- Друзья, много тысяч лет тому назад в благословенной богами Италии царствовал Сатурн. Тогда не было ни войн, ни преступлений, ни разбоев, ни. рабов, ни господ; не наблюдалось и краж, ибо люди не знали собственности - всё было общим. Все были равны, возделывали землю и жили счастливо. Празднуя сегодня годовщину (которую - никто не скажет!) этого счастливого времени, мы должны поклясться, что будем стремиться к Сатурнову царству, будем добиваться равенства и братства, крепко бороться за справедливость!
Рабы молчали.
- Друзья, вы знаете: я претор, римский магистрат, а кем я был раньше? Батраком. Со мной обращались плохо, а я терпел… Сколько раз рука моя сжимала камень и нож, чтобы убить господина или виллика, сколько раз я готов был поджечь виллу, возмутить угнетенных людей, разгромить всё! Но я понимал, что такой бунт подавили бы, рабов распяли, а меня, свободнорожденного, убили… Поэтому я решил ждать.
Он хмуро усмехнулся - черны усы и борода зашевелились.
- А теперь выпьем за второе царство Сатурна.
- За твое здоровье! - кричали рабы. - Будь нашим вождем! Веди нас против…
- Тише! - перебил Марий. - О таких делах нужно молчать. Когда наступит время, я покажу вам пилеи!
Радостные восклицания огласили атриум. Окружив Мария, рабы жали и целовали ему руки, а невольницы бросали на него признательные взгляды забитых женщин, которым неожиданно обещана хорошая жизнь, благополучие, брак и материнство.
Когда пиршество кончилось и рабы разошлись, Марий прошел в таблинум и сел у стола.
Вспомнил свой трибунат, торговые спекуляции совместно с всадниками, которые не брезгали мошенничеством, подкупами и обманом, а он, Марий, бросался с невероятной жадностью от одной подозрительной сделки к другой, наживался, отдавал свои деньги в рост хитрым грекам-менялам и ссужал под огромные проценты беднякам, не заботясь, что это незаконно и безнравственно.
"А ведь я, как паук, сосал кровь плебеев", - подумал он, и ему стало не по себе. Но он тотчас же успокоился, вспомнив, что все так поступают, даже народные трибуны. И вдруг мысль о Сатурновом царстве смутила его: "Кто же поведет голодные толпы и угнетенных рабов? Я?.. Но я стремлюсь к обогащению и не хочу враждовать с всесильной знатью…"
Мысли теснились: кругом него волновалась толпа, объятая горячкой обогащения; он видел, что деньги - всё, и еще больше убедился в этом, когда приобрел крупные участки земли, чтобы получить право занимать высшие должности, когда золото помогло ему добиться магистратуры. А теперь?
Новая мысль родилась в голове: Юлия! Она богата (по наведенным справкам это была невеста с большим приданым), и он увеличит свое состояние, женившись на ней. С Цезарями он сблизился, хитро поддакивал Авлу и Сексту, горой стоял за Гракхов. Обстоятельства благоприятствовали ему.
И за два дня до Сатурналий Марий сделал Юлии предложение через дядю. Ждал ответа от нее после праздников.
XII
Авл Юлий Цезарь был без ума от Мария с самого начала знакомства.
Узнав о его желании жениться, дядя отослал малолетних племянниц из атриума и сказал Юлии:
- Прекраснейший и способнейший человек этот Марий. Он будет великим полководцем и государственным деятелем. Тогда справедливость обеспечена в Италии и народ добьется счастливой жизни.
Племянница молчала. Марий нравился ей как магистрат, но не как мужчина; он внушал ей, пятнадцатилетней девушке, отвращение мохнатыми руками, бородой, дикими глазами.
Вспомнила о Сулле; к нему она испытывала непонятное влечение.
Он снился ей, стоял перед глазами, а когда она встретилась с ним на пиру у Метеллов, весь вечер была как бы в бреду, не понимала слов дяди… А на следующий день к ним пришел Марий и стал бывать каждый день. Она привыкала к нему с трудом. Несколько раз он пытался заговорить с ней, но речи его не были изящны, он часто запинался (у него не хватало слов для выражения мыслей), и когда она однажды что-то сказала по-гречески, нахмурился:
- Прошу тебя, благородная римлянка, не говори со мной на варварском наречии. Я люблю только латинский язык…
- Разве ты не учился по-гречески? - удивилась она.
- Нет, я плебей. Некогда было батраку из страны вольсков читать "Илиаду" или "Одиссею".
Накануне Сатурналий Авл Цезарь вошел в атриум, где Юлия занималась тканьем, и, повелев рабыням удалиться, сказал:
- Юлия, ты уже невеста. Не пора ли подумать о за мужестве?
Краска залила ее лицо и шею до плеч.
- Тебя желает взять в жены прекраснейшей души и благородных порывов человек.
Она молчала, догадываясь.
- Дядя Авл, я подожду замуж, - пролепетала она, стараясь скрыть слезы, выступившие на глазах.
- Разве я принуждаю?! - мягко возразил Цезарь. - Обдумай здраво, не торопясь. Марий - орел высокого полета, он честолюбив, и имя его, если угодно будет богам, прогремит по всеми миру, как имена Фабиев, Сципионов, Метеллов. Испанские прорицатели предсказали ему знаменитую будущность…
Цезарь вышел, напевая греческую песенку.
А Юлия не могла уже работать. Просидела весь день у имплювия, думая о Сулле.
Прибегали младшие сестры, звали ее в сад; в дверях появился четырнадцатилетний брат Гай, объявил, что учитель греческого языка задал ему вручить наизусть начало первой песни "Одиссеи":
Муза, скажи мне о том, многоопытном муже, который…
Она очнулась, когда босые невольницы стали вносить столы и скамьи; одни украшали стены ветвями, другие подметали атриум, и все это делали проворно, как бы предвещая заранее радости вечерней пирушки.
Юлия медленно подошла к ларарию.
- О, боги! - шепнула она, - Внушите мне, как я должна поступить…
XIII
Ночью Мария разбудили.
- Вставай, - говорил раб, тряся его за плечи, - пришли два земледельца, хотят тебя видеть…
Марий протер глаза и, всклокоченный, полуодетый, вышел на цыпочках в атриум, осторожно касаясь болящими босыми ступнями холодных мозаичных плит.
При свете огня он увидел двух человек - бородатых, оборванных, со впавшими щеками, и что-то знакомое мелькнуло в их лицах.
- Что вам нужно? - сурово спросил он. - Скоро рас свет, а вы, как бродяги, вломились в чужой дом и лишаете людей отдыха.
- Мы из Цереат, - сказал младший, весело сверкнув зубами. - Разве не узнаешь нас - меня и Тициния?
Мульвий! - вскричал Марий, бросившись к ним. - Что случилось? Родители…
- Читай, - подал ему Мульвий эпистолу, - и поступи, Гай, как повелят тебе боги и сердце сына!
Марий молча прочитал эпистолу. Густые брови нависли над глазами, закрыв их, губы сурово сжались.
- Голодают?
- Ты перестал помогать, - смело ответил Мульвий. - Почему не едешь навестить стариков?
- Я недавно вернулся из Испании…
- Ты возгордился, Гай, - мрачно прервал Тициний, молчавший всё время. - В Цереатах беда: зерна и плодов сбывать некуда - никто не покупает, налогами душат земледельцев… Законы Гракхов отменены… Как жить? И мы, бросив всё, пошли в Рим…
Марий усмехнулся.
- Что же вы думаете делать? Работать?
- И работать, и бороться…
Глаза Мария засверкали из-под насупленных бровей.
- Бороться, - шепнул он, - но против кого?
- Против тех, кто душит нас…
Марии долго ходил по атриуму, и тень, двигаясь, вырастала перед ним, пряталась за колонны, ломалась на стенах и потолке. Наконец, он остановился.
- Вы устали, озябли и, наверно, голодны. Сейчас я вас накормлю и уложу спать.
Повел их в кухню, сам развел огонь, поставил на стол остатки кушаний и, пока земляки ели, говорил - грубый его голос негромко звучал в затихшем доме:
- В Риме работы не найти. Тысячи таких, как вы, ночуют на ступенях храмов, у субуррских блудниц; где попало. Наступили холода, каких давно не бывало. Вчера замерзло несколько пьяных плебеев. А в эту ночь мороз усилился… Я придумал, куда вас направить. Завтра утром пойдете в дом моего друга, влиятельного мужа, и он позаботится о вас. Без эпистолы от меня не уходите.
Он отвел их в лаватрину, заставил помыться, а потом указал на кубикулюм, где спали рабы.
- Там ляжете. Теплое одеяло найдете на ложе.
XIV
Юлия ходила по засыпанным снегом дорожкам сада рядом с братом Гаем и смотрела на раскрасневшихся сестер, тепло укутанных и в шапочках. Девочки играли в мяч с десятилетней упитанной Аврелией, дочерью соседей. Они хлопали большими мохнатыми рукавицами и пронзительно визжали.
Юлия рассказала Гаю о предложении Мария и советах дяди и ожидала ответа. Всё-таки Гай был для нее ближе всех по возрасту.
Брат, наморщив лоб, сказал:
- Хронос гонит годы, человек стареет, и если ты будешь чересчур разборчива - быть тебе старой девой…
- Гай, ты повторяешь дядины слова!
- А разве они глупые? Не забудь, что тебе пошел шестнадцатый год…
- Скажи - тебе не жаль расстаться со мною?
- Советую тебе полюбить Мария…
Юлия вздохнула; она уже свыклась с этой мыслью, и Марий не казался таким безобразным, как вначале.
- Знаю, - продолжал Тай, - с виду он страшен и волосат, как циклоп, и если б он имел во лбу один глаз, я бы первый сказал тебе: беги, Юлия, этого ужасного Полифема! Но у него два глаза, - засмеялся он, - это муж настойчивый, крепкий, кутежей не любит, пьяным не бывает…
- Увы, он необразован, и я, жена буду превосходить своего супруга!
- Разве вы вступаете в брак для того, чтобы беседовать о греческих премудростях, о литературе и искусствах?
Оставшись одна, Юлия села в раздумьи на скамью. Крупные снежинки медленно ложились на одежду, на лицо, и Юлия жмурясь, подставляла им щеки.
"Они, как холодные поцелуи, - думала она, - такие, должно быть, поцелуи Мария".
Не хотелось покидать родной дом, переезжать к этому угрюмому человеку, слышать его ворчливый голос…
И вдруг, побледнев, отшатнулась: к ней подходил Марий.
Смотрела со страхом на его запушенную снегом бороду и брови, на снежинки, садившиеся на его плащ.
- Привет божественной Юлии! - ласково сказал Марий, стараясь смягчить свой голос. - Да сохранят боги первую красавицу Рима на долгие годы и да смягчит Венера ее сердце!
Юлия покраснела, легкая улыбка приподняла края губ.
"А, она любит приятные слова, лесть!" - подумал Марий, и надежда на успех окрылила его. Он подошел к девушке, взял ее руку, сел рядом.
- Ты сразу покорила меня у Металлов. Ты, как Венера, стоишь дни и ночи передо мною, и я счастлив, когда думаю о нашей встрече… Я готов в своем доме соорудить алтарь, чтобы молиться тебе!..
Он сам удивился своим словам. Никогда не приходилось ему говорить таких речей; девушек он не любил, а женщин избегал; если же случалось иногда посещать их в Риме и Испании, он уходил от них с гадливым чувством.
Взглянул на нее. Она сидела с мечтательной улыбкой на губах. Подняла голову, пристально посмотрела ему в глаза; он прочел в ее взгляде нерешительность и робкое любопытство.
- Не веришь? Я готов броситься к твоим ногам, обнять твои колени, целовать их…
Марий сделал движение.
- Не нужно, - остановила его девушка.
Перед ее глазами возникло мужественное лицо Суллы - вспомнила, как он один бросился против пяти всадников и обратил их в бегство. Она подумала, что, выйдя за Мария, она никогда не увидит Суллы, а если и встретится с ним, то вряд ли окунет руку в мягкое золото его волос, близко заглянет в голубые глаза.
Ей стало тоскливо. Улыбка исчезла, и одинокая слезинка, покатившись по щеке, залегла в уголке губ.
- Чем я обидел тебя, прекраснейшая? - шептал Марий, сжимая ее руки. - Взгляни на меня, скажи!
Его всклокоченная борода щекотала ей щеки, было смешно и приятно. Он притянул ее к себе. Юлия не сопротивлялась. - Будешь моей женой?
Образ Суллы тускнел. Она ощутила на губах и подбородке жесткие волосы усов и бороды Мария и засмеялась.
- Правнучка Энея будет женой Марса, - тихо вы молвила девушка и, вскочив, не глядя на него и продолжая смеяться, побежала к дому, скользя по снегу желтыми полусапожками.