Брагину показалось оскорбительным насмешливое настроение коновода. Он решил одернуть его, но казак своевременно уловил выражение лица есаула - расправив ладонью усы, добавил:
- Умора прямо с этим полковником, ваше благородие. Кажись, пятьдесят пулей в нем сидит, у этого самого Тимановского, еще с германского фронту. Кривой весь, однобокий, а бачите, як на пружинах. Моторный…
На лице казака светилась прежняя лукавая насмешка. Потом он пытливо вгляделся вниз.
- Бегут, га! - с досадой воскликнул он. - Вот, ядри их на качан, уже справились. Офицеры! Для этого учились.
- Генералы пеши тронули, - сказал второй коновод, - зевка даешь.
Казак встрепенулся, подхлестнул плеткой лошадей и повел их трусцой.
- Не надо, - отмахнулся Деникин.
Казак ударил носком сапога строптивую кобылицу.
- Хай пеши, - бросил ои Брагину, садясь в седло, - им с пользою.
Брагин рысью переехал мост, минуя убитых солдат, разбросанных возле окопов и у домов. В одном из убитых есаул узнал пулеметчика, игравшего с ним в карты. Пулеметчик, солдат Кубинского полка, так и не дотянул до родной Черниговской губернии, куда он мечтал попасть вслед за разгромом "корниловской банды".
На площади, обрамленной домами и лавками, выстраивались взводы, велась перекличка. Победители возбужденно смеялись, делились эпизодами боя.
- Пленные, - сказал кто-то.
Прекратили разговоры. Новых врагов видели впервые. Это было притягивающе остро. Пленных вели под усиленным конвоем. Было странно видеть, что толпу полураздетых солдат сопровождают с винтовками наперевес их прежние командиры-офицеры.
Пленных остановили возле полукирпичной лавки, выходившей на площадь открытой дощатой галереей.
Прискакали два текинца. Они втиснулись в гущу пленных, бесцеремонно их перещупали, потом один из них ударил высокого солдата носком сапога; тот согнулся и опустился на землю. Текинец, оглядываясь, стащил с него сапоги, упираясь одной ногой в живот солдата.
- Мародеры, - тихо сказал Брагин, - головорезы.
Появился командир роты, полковник Кутепов, в лихо сдвинутой на затылок фуражке, с карабином, опущенным дулом книзу.
- Господа, кто желает?
Послышались вопросительные голоса.
- Их, - Кутепов указал стеком.
Из рядов вышло несколько офицеров. Они тушили папироски и прятали их в записные книжки. Потом зарядили винтовки.
- Краснокожие, - бравируя своей развязностью, но и как бы оправдываясь, сказал один из офицеров.
- А вы? - обратился Кутепов к Брагину. - Не желаете? Первое удовольствие, а?
Кутепов внимательно оглядел неизвестного еще ему человека. Казачий офицер - новость в его роте, и Кутепов не стал его сразу же расспрашивать: армия создавалась по неписаным законам, и в создании ее требовался такт, не предусмотренный никакими уставами.
Брагин хотел сказать о том, что он еще не определен, что он не их полка, не его роты. Кутепов уже на ходу слушал его запинающиеся отговорки.
- Ерунда, - отрывисто бросил он, - не здесь, так там. Не сегодня, так завтра.
Выстрелы раздавались в разных концах села. Село прочесывали. Везде пристреливали вот таких понурых, до белья раздетых людей. Появилось острое желание улизнуть.
- Меня, вероятно, ожидает Алексеев, - попробовал соврать есаул.
- Вы трусите? - Кутепов на минуту приостановился, взгляд его был отчуждающе жесток. - Кстати, где вы витали? Я что-то не замечал вас в атаке?
Брагин крепче сжал губы, демонстративно промолчал.
Среди пленных, беспорядочно построенных, Брагин неожиданно узнал Мостового. Егор стоял в кальсонах и несвежей холстинной рубахе. Ворот расстегнут, лицо землисто, худо, в кровоподтеках. Босые ноги по щиколотки в грязи. Брагин физически ощутил холод, будто сам завяз ногами в мерзлой и вязкой грязи. Егор узнал Брагина, и это почти не удивило его.
- Сука, - громко произнес он.
Кутепов улыбнулся.
Улыбка полковника говорила: "Привыкайте, вам не то еще придется услышать".
До Брагина уже дошли сплетни, что Марков и Кутепов - циники, а им не уступает Неженцев - любимец Корнилова.
Избегая взгляда Егора, Брагин зарядил винтовку.
- Вы своего? - шепнул ему стоявший рядом офицер, клацнув затвором. - А я вон того длинного возьму…
Кутепов стоял сбоку, небольшой, плотный, крутолобый, с жестким изгибом бровей. У него выхоленная бородка, широкие губы и подкрученные густые усы. Краткая команда. Беспорядочный залп. Друг на друга сырыми поленьями валились люди. Брагин выстрелил почти не целясь, увидел падающего Мостового: вытянутая, несги-бающаяся рука Егора лопатой врезалась в грязь, кисть скрылась, над ней смыкалась чуть подкрашенная лужица.
- Молодцы, - похвалил Кутепов, - проверьте.
"А вдруг он жив?" - трусливо подумал Брагин.
Сапоги скользили, есаул взмахнул винтовкой. Твердо, хруст, штык завяз. Затратив больше, чем надо, силы, дернул и чуть не упал. Будучи кавалеристом, он впервые работал штыком. Брагин устало зашагал обратно. Офицеры возвращались вне строя, рядом с ним Кутепов. Он курил.
- Так всегда, почин… - сказал Кутепов. - Привыкнете.
Кутепов панибратски протянул портсигар. Пальцы Брагина дрожали. Вот он прикурил и украдкой вытер свинченный штык, лязгнул хомутик. Офицеры грызли белые тыквенные семечки. Передавали только что полученное известие: со стороны Добровольческой армии убитых трое, большевики потеряли более полутысячи.
- Не считая вон тех, - добавил Кутепов, указывая на расстрелянных. - Становись!
Рота шла, как на параде, с той же песней, оскорблявшей память великого русского поэта:
…Их села и нивы за буйный набег Обрек он мечам и пожарам.
ГЛАВА XV
Первый бой был далеко не таким, каким представлял его Сенька в своих мечтах. Жилейский отряд почему-то спешили и разъединили. Мостовой с сыном попали в красногвардейскую роту, усиленную солдатами Кубинского полка.
В ожидании противника Сенька устроился за сырой осокоревой гнилушкой, оставленной почти у камыша.
Солдаты, выломав палки, с берега прощупывали дно реки.
- Ого! Вязко! Черт их сюда понесет…
Они притащили к реке соломы и устроились, как для ночлега.
Сюда, в огороды и сады, приходили бабы и детишки. Бабы называли красногвардейцев кормильцами, но сами их кормили молоком, салом, пышками.
Солдаты заигрывали с женщинами, громко смеялись, рассказывали всякие истории, где неизменно действовали поп, попадья, денщик и офицер.
- Батя, какая-сь война чудная, - тихо говорил Сенька, так, чтобы не услышали соседи.
- Почему чудная? - рассеянно переспрашивал Егор, однако сам думая то же, что и сын.
Мостовому тоже не нравилось поведение красногвардейцев, он пробовал их убеждать, предлагал укрепить берег, прокосить камыш для удобства обстрела. Его предложения называли выдумками, приписывали трусости.
Когда перед ними на бугре промелькнули верховые и потом показалась офицерская стрелковая цепь; прогремело орудие, Сенька приготовился палить по бугру, не ожидая команды.
- Рано, - остановил отец, - пуля цель любит…
Егор сосредоточился, ноздри раздувались. Он лежал на соломе, вглядываясь в узкую просеку, вытоптанную в камыше рыболовами. Подсумок лежал сбоку, а сверху - обоймы трехлинейных патронов. Сенька также снял брезентовый подсумок, выдрал из него содержимое.
- Как у бати, - прошептал он.
По гребню волнами перекатились цепи и выплеснулись книзу. Отец открыл стрельбу. Гильзы выпрыгивали на землю, дымились. Сенька подражал отцу, но палил наугад, в плечо больно толкало при отдаче.
Вот совсем близко зашатались и затрещали камыши, задрожали сухие метелки, похожие на беличьи хвосты, мелькнули огоньки, зайчиками заиграли штыки. Вдруг почти что рядом прокатилось дружное "ура", и перед глазами появились люди, устремившиеся на них.
Красногвардейцы, побросав винтовки, бросились бежать беспорядочной гурьбой. Сенька, подчиняясь какому-то стадному ^чувству страха, устремился за ними. Он обогнал многих и возле скирда оглянулся. Огород будто продуло, солдат не было, но… сердце мальчишки замерло.
Отец отбивался штыком и прикладом. Он прыгал то вправо, то влево, то назад, уходя от людей с погонами. Отец мужественно отбивался. Сеньке захотелось выручить его. Он бросился на землю, прицелился, и на черненькой мушке запрыгал хлястик отцовской шинели. Будто кто-то плеснул Сеньке внутрь. Рассказ Харистова об убийстве отца сразу помутил сознание.
Сенька закрылся руками и сквозь пальцы увидел, что по дорожке, ведущей от старой оголенной груши, гуськом бегут чужие грязные и мокрые люди, устрашающе пошатывая штыками. Он прижался к земле и, словно ящерица, работая всем телом, уполз под ворох соломы.
Отдаленная стрельба долетела до него. Мальчик заткнул уши. Звуки притихли, но чрезвычайно убыстрились. Казалось, что где-то совсем близко, пыхтя и пристукивая, проносился поезд.
Казалось, прошла вечность. Сенька продрал окошечко, солнце светило откуда-то сбоку; от скирды падала холодная тень, в огородах никого не было.
Сенька понимал опасность. Не вылезая, он разулся и стащил гимнастерку. Высунулся и с маху выскочил из соломы. Из "грозного" воина он снова превратился в мальчонку. Не спеша, Сенька направился к месту стычки. На примятой соломе лежали трое убитых.
Вот обширный, вытоптанный круг. Здесь отбивался отец. Сенька стоял в глубокой задумчивости.
- Может, батя их переколошматил, а сам убег, - тихо произнес он.
Мысль понравилась. Сенька повторил фразу, и на душе стало веселее.
"Ясно, убег папаня, - утвердительно подумал он, - пойду погляжу, может, всех кадетов уже кончили. Стреляют, а людей нема. Где ж ставропольцы?"
Мальчик направился к площади, все более убеждаясь, что и кадеты и большевики покинули село.
На улицах валялись трупы, и возле каждого с затаенной тревогой останавливался Сенька.
"Спасся, - окончательно решил мальчик, - как же он про меня позабыл?! Позабыл?! А где бы он тебя искать стал? Вот огник задуши того деда Харистова, через его брехню пришлось заховаться. Наслухаешься всякой всячины, хуже бабы станешь. - Потер нога об ногу. - А босиком ходить рановато…"
Сенька добрел до площади. Вдруг он отпрянул, перемахнул забор, очутившись в палисаднике, закиданном мягкой листвой.
- Батя, - пролепетал Сенька, и в этот миг раздался залп по команде Кутепова.
Сенька приник к забору, сырому и скользкому. Мальчик трясся мелкой дрожью.
Затопали подошвы, твердо ударяя в такт песне:
…Их села и нивы за буйный набег Обрек он мечам и пожарам…
Так громче, музыка,
Играй победу,
Мы победили,
И враг бежит, бежит…
Песня призвала мальчика к жизни, точно кто-то грубый растолкал его.
Сенька видел разгоряченные лица корниловцев и шинели, забрызганные грязью по пояс, страшные оскалы ртов.
Из темного леса навстречу ему Идет вдохновенный кудесник.
Красивый офицер в шинели нараспашку обернулся, крикнул:
- Здорово, кудесник!
Рота рявкнула:
- Здравия желаем, ваш сия-тель-ство!
Снова гавкающий припев и песня, незнакомая и чуждая мальчику.
- Гады кадетские, - бормотал он, добавляя злобное ругательство, узнанное им чуть не с пятилетнего возраста.
Шла вооруженная пиками конница. И оттого, что пики были неизвестны Сеньке, конница показалась ему чужой, басурманской.
Пронеслись квартирьеры. Шлепки грязи застучали по забору.
Ноги затекли. Сенька поднялся, по телу побежали мурашки. Он растер ноги, зашевелил плечами.
На сердце было тяжело и тоскливо. Мальчик чувствовал себя чрезвычайно одиноким. Как-то сразу резко очертился его рот, глубже и сердитее стали глаза.
- Папаня, - прошептал он, и на ресницах задрожали слезы. Он прикусил губу, подвернул штаны и перелез через забор.
Медленно пошел Сенька по скользкой дорожке.
Повстречались верховые. Сенька остановился пораженный. Впереди, ехал щупленький офицер в черкеске. Офицер сидел на Баварце.
- Господа, единственный житель Лежанки .
- И вероятно, уже большевик, Митрофан Осипович! - покричал кто-то из едущих позади.
Всадник остановил коня. Сенька близко ощутил теплые ноздри Баварца. Конь, всхрапывая, обнюхал Сеньку и тихонько заржал.
- Узнал, - засмеялся всадник. - Шутливо подхлестнул Сеньку нагайкой - Ты большевик?
Мальчик, не отвечая, оглядел его. На груди у офицера белел серебряный крестик. Сенька знал: такие кресты давали за храбрость, за боевые дела. У отца было два Георгия. Сенька сразу ощутил свое превосходство над этим офицером: ведь человек этот не был так храбр, как его, Сенькин, отец; черкеска чужая, конь краденый. Краска залила бледные щеки мальчика.
- Большевик, - не спуская с него глаз, ответил Сенька. - Вам они кислые?
- Ого! Звереныш, - удивился офицер, больно подстегнул мальчишку. - Иди, дурак. Да не будь хамом. Держи язык за зубами. Не все такие нежные, как Неженцев.
Спутники посмеялись каламбуру. Неженцев тронул коня.
- Неженцев, - раздельно прошептал Сенька, - барбосы.
Чувство обиды овладело им, ему хотелось постыдно разреветься.
- Погодите, мы еще вас угадаем, - погрозился он вслед, - угадаем.
Сенька покусал кулак, успокоился. Смело пошел между трупами расстрелянных ротой Кутепова.
Отец был окровавлен и недвижим. Сенька ободрал грязь с его ног и приник к твердому, будто окоченевшему плечу.
- Батя, батя, папаня…
Солнце ушло, погнав по земле острые тени. Появились голодные, но трусливые собаки. Сенька вскочил, швырнул камнем. Собаки неохотно отбежали и остановились поодаль, вытянув шеи. Сенька попробовал приподнять тело. Тяжело. Тело выскальзывало из рук. Сенька заплакал. Потом, вспомнив насмешки Неженцева, он кулаками вытер глаза. Поднялся и побежал к ближайшему дому. Исступленно заколотил в ставни, пока внутри не отозвались.
- Кто?
- Отворите!
- Уходи, стрелять буду, - погрозил мужской голос.
- Дядя, помогите, дядя!
Скрипнула дверь черного входа.
- Прыгай во двор, - позвал тот же голос.
Сенька очутился в сенях, сильно пропахших какими-то травами, пучками развешанными по стенкам.
- Заходи.
- Дядя, помогите, там батя! - взмолился Сенька, бросаясь к нему.
- С ног собьешь, разве так можно. Где батя?
- Убитый.
- Кем? - испугался человек.
- Кадетами.
- Кадетами? Пущай полежит, сыночек. Убитому уже все едино где лежать, а вот ты как бы сам не захворал. Пойдем.
- Дядя, дядечка! - припадая к коленям, горячо зашептал мальчик: - На всю жизнь к вам в работники пойду!.. Я был в работниках, я все умею… Помогите батю перенести… Там собаки…
- Перестань. Зря слезу теряешь, - растроганным голосом произнес человек, - пойдем.
Во дворе Сенька разобрал, что хозяин дома старик и чем-то похож на Харистова. Это вселило к нему доверие. Старик вывез из-под сарая тачку, кинул в нее сена.
- Где?
- Тут недалеко, возле лавки.
- А, слышал. Слышал, как их стреляли. В подушку головой закопался, страшно, первый раз война под окнами.
Они взвалили тело Егора на тачку и покатили к дому. С трудом внесли, уложили на полу, на редюжку.
- Может, жив? - старик наклонился над ним.
Сенька неподвижно стоял, прислонившись к косяку двери.
Старик раздел Егора, покачал головой.
- Расковыряли.
Поднес зеркальце к губам Егора, пригляделся на свет.
- Парнишка, - позвал он тихо, - отец-то дышит.
- Жив? - обрадованно воскликнул Сенька.
- Не очень чтоб жив, внучек. Но бог поможет, не сразу душа отлетит. Давай-ка на койку его перетащим, а то на полу живому человеку простудно.
Старик теплой водой обмывал загрязненное тело и раны. Он покрикивал на Сеньку, помогавшему ему, так как мальчишка сразу сделался нерасторопным.
Сенька видел желтое тело отца, кровь, медленно просачивающуюся сквозь тряпки, подвязанные дедом, острую ключицу, тихо колеблющуюся. В тело человека, до спазм в горле близкого, родного, как бы входила жизнь. В эти короткие минуты мальчишка постигал ее величайшую ценность.
Вот отец вздохнул, приоткрыл глаза. Сенька нагнулся к нему и отшатнулся - глаза были какие-то стеклянные, страшные.
- Батя!..
Егор пошевелил губами. Веки опустились.
- Постереги тут. За племянником сбегаю, - одеваясь, сказал старик, - он у меня фершалом.
Старик, торопливо шаркая сапогами, ушел. Сенька наклонился, вслушиваясь. Отец еле-еле дышал, но все же мир, казавшийся мальчику холодным и узким, сразу расширился и потеплел. Сегодня, вслед за залпом Ку-тепова, будто погас свет, и на ребенка надвинулись беспощадные и страшные люди. Пустое село, колонны горланящих офицеров… Мальчишке представлялось, что он потерялся на бесплодной земле, навеки покинутой настоящими людьми, не земле, где высохли травы, исчезли птицы.
Отец дышал. "За жизнь надо крепко держаться", - когда-то говорил он. Сенька верил, отец будет жить, победит смерть…
ГЛАВА XVI
Шаховцов сдался в плен вместе с батареей. Оправданный полевым судом Добровольческой армии, Шаховцов беседовал с глазу на глаз с генералом Алексеевым.
Темная комнатка заполнена неуклюжим комодом и кроватью, покрытой розовым покрывалом. На стенах фотографии и самодельные аппликации, изображающие балерин и негров. Эта девичья комнатка располагала к интимной беседе.
- Расскажите свою биографию, - попросил Алексеев, пошевеливая старческой суховатой рукой.
Василий Ильич подробно поведал все, начиная с детства и кончая последним походом… Алексеев внимательно слушал, наклонив седой ежик. Иногда Алексеев поднимал голову, и на Шаховцова сквозь стекла очков глядели его старческие зоркие и пытливые глаза.
- Подробней, до деталей, - предлагал он. Если Шаховцов задерживался на постороннем, он торопил: - Дальше, дальше, молодой человек.
Когда Шаховцов окончил, Алексеев помолчал, пожевал усы, потом тщательно, не торопясь, протер очки.
- Так, - сказал он, - насколько я усвоил смысл вашей исповеди, вы уже сомневались. Пикантный эпизод в Новопокровской чрезвычайно показателен. Он дал толчок вашему разуму, и посему быстрее пошло ваше прозрение. Но вы все же успели много сделать для большевиков… Непростительно много…
- Я кровью своей заслужу прощение, - горячо перебил Шаховцов, - я пойду в первых рядах. Я...
Алексеев недовольным жестом остановил его.