Дело, однако, не в целомудрии, не в красоте, даже не в богатстве. Брак с госпожой де Богарне новый ход игрока. Он примиряет простого корсиканца, подозрительного якобинца с кварталом Сен-Жермен, с аристократией Франции. Буонапарте, если угодно, влюблен, даже счастлив. Но среди буколических объятий вздохи быстро сменяются плеском знамен, а любовные признанья гулом толп, цокотом парадов, ревом победы. Это происходит в особняке Тальмы: Буопапарте купил у своего приятеля, который недавно развелся, дом, где некогда бывали Андре Шенье и Кондорсэ, дом с колоннами, с лирами, с орлами. Он глядит на Жозефину. Он глядит и на орлов.
Буонапарте обвенчался через десять дней после похода на "Пантеон". Свадебный подарок Барраса был великолепен. Он щедро наградил "скромного генерала, лишенного амбиций", и нежного супруга Жозефины - любовницы Барраса. После некоторых колебаний Директория одобрила приказ о назначении Буопапарте главнокомандующим всеми армиями в Италии. Карно поспорил: "Как можно доверить столь ответственный пост молодому генералу, который отличился в мелких уличных боях?" Карно боялся, что Буонапарте - ставленник Барраса и скрытый якобинец. Но якобинцы еще страшнее под боком, и Карно уступил.
Буонапарте торопится. Он едет завоевывать Италию. Он едет завоевывать и Францию. Он готовится к своей судьбе. Сегодня умер "Наполеоне Буонапарте". Чужестранное имя не подходит для национального героя. Он знает, что завтра вся Франция будет его приветствовать виватами. Вот и "Жозефина" звучит гораздо достойней, нежели глупая "Роза". Пусть завтра они кричат: "Да здравствует Наполеон Бонапарт!.."
13
Уезжая в поход, Бонапарт заботился не только о транскрипции своей фамилии. Он знал, что республиканские армии побеждают не пушками. Париж слал солдат и порох. Бонапарт решил вывести из Парижа нечто другое - революцию.
Друг Бабефа Филипп Буонарроти получил приглашение явиться в министерство иностранных дел. После закрытия "Пантеона" он ждал со дня на день приказа об аресте. Его вызывала, однако, не полиция, а гражданин Делакруа по настоянию генерала Бонапарта.
Буонапарте знал Буонарроти по Корсике. Он ценил его доблесть, знания, ум. Притом он не пренебрегал ничьей помощью. Если "равные" могут быть ему полезны, надо разговаривать с "равными". Революция во Франции закончилась. Это ясно. У патриотов может быть благородное сердце, но у них на плечах нет головы. Вот он закрыл "Пантеон". Он ждал сопротивления, боев, может быть - победы якобинцев. Париж смолчал. У рабочих больше нет ни оружия, ни огня. Оружие еще можно раздобыть, но сердце Парижа перегорело. Здесь могут быть теперь десятки заговоров, бунтов, но революции здесь больше не будет, по меньшей мере полвека, пока не вымрет поколение, видавшее своими глазами террор и голод. Зачем раздражать патриотов - они не опасны. Нужно круто править. Пять болтунов вряд ли на это способны. Что же, Бонапарту остается ждать. У него теперь другая цель: победные реляции, любовь армий, страх Европы. Революция - ценный товар: ее надлежит вывозить за границу. Конечно, идеи Бабефа - бред. Он, Бонапарт, мог говорить о равенстве в 91-м. Тогда ему было двадцать два года, а революции - всего два. Теперь он смеется над "всеобщим благоденствием". Однако Бабеф и его друзья полны воодушевления. Во Франции их, может быть, и следует арестовать, но у кого же искать революционного огня для Италии - не у Барраса!..
Генерал Бонапарт предложил министру Директории срочно снестись с гражданином Буонарроти и попросить содействия "анархистов".
Необычайное свидание состоялось. Делакруа был по природе высокомерен и груб. Буонарроти ему казался заговорщиком, которого не сегодня-завтра засадят в острог. Однако он пытался говорить с этим анархистом вежливо, почти как с иностранным посланником. Таковы были инструкции Бонапарта.
- Итак, гражданин Буонарроти, мы рассчитываем на поддержку ваших итальянских единомышленников.
Буонарроти недоверчив:
- Я попрошу вас, гражданин министр, ответить мне, могут ли патриоты Италии рассчитывать на вашу помощь?
Делакруа в душе смеется: святая простота! Он-то знает намерения и Директории и Бонапарта. Надо выгнать из Италии австрийцев и усилить короля Ломбардии. Отвечает он уклончиво:
- Задача итальянских патриотов - облегчить нашим армиям вторжение в Италию.
- Зачем? Чтобы вы потом их предали, как здесь вы предали патриотов Франции?
Делакруа морщится:
- О внутренних делах мы не станем спорить - не это предмет нашего свидания. Что касается итальянских патриотов, то мы их отнюдь не предадим. Если республика победит, она при мирных переговорах примет все меры, дабы охранить личные интересы итальянских патриотов.
Здесь Буонарроти теряет спокойствие.
- Суть не в личных интересах. У патриотов личных интересов нет. Мы хотим знать, во имя чего вы воюете? Хотите ль вы республики в Италии или военной добычи? В Италии все готово. В Генуе патриоты ждут сигнала. В Сицилии десять тысяч наших томятся в тюрьмах. Там что ни день льется кровь героев. Как только покажется у берегов французский флот, вся Сицилия восстанет. В Тоскане брожение, то же и в Венеции. Патриоты Пьемонта уж неоднократно пробовали восставать. У них, однако, нет оружия. Если мы придем как освободители, вся Италия будет с нами.
- Мы против выступлений в Пьемонте. Надо подчинить все поступки патриотов дипломатическому плану. Я прошу вас, гражданин Буонарроти, представить мне докладную записку о всех необходимых мероприятиях. Я ознакомлю с ней генерала Бонапарта.
- Но нам нужны гарантии! Если солдаты снова будут грабить, если вы снова отдадите страну под власть военных самодуров, вы оттолкнете от республики весь итальянский народ. Вы рискуете тогда военным разгромом, гибелью патриотов. Лозунгом республиканских армий должно быть: "Мир хижинам, война дворцам!"
Гражданин Делакруа вместо ответа приподымается: аудиенция закончена. Ему надоело слушать этот нелепый бред. Итак, он ожидает письменного донесения.
Буонарроти вечером говорит Бабефу:
- Труден только почин. После Франции что им стоит предать Италию?..
Бонапарт перед отъездом внимательно прочел объемистую записку Буонарроти. Два месяца спустя он слушал в Милане речи местных якобинцев: "Мы здесь воплотим великие идеи 93-го! Мы установим подлинное равенство!" Он одобрительно кивал головой. Он знал, что, когда настанет время, можно выдать этик говорунов полиции, папе, королю, кому угодно. Сейчас они полезны. Надо пользоваться всем. Чем эти фантазеры хуже госпожи де Богарне?..
14
Закрытие "Пантеона" рассеяло "равных" по всему Парижу. Они собираются теперь в саду Тюльери, в кафе, принадлежащих добрым патриотам, как-то: в кафе Кретьена, Наи и Ковэна. Однако их генеральный штаб - в "Китайских банях". Это нелепое сооружение на углу Итальянского бульвара и улицы Мишодьер, в двух шагах от "Маленького Кобленца". Провинциалы разевают рты, глядя на фасад, покрытый лысыми божками, зонтиками, звоночками и непонятными иероглифами. В эпоху увлечения "китайщиной" здесь помещались модные бани. Потом держатель бань прогорел, и в начале революции здесь открылось кафе. Его-то облюбовали патриоты. Трудно понять почему. Большие окна позволяют зевакам наблюдать за всем, что происходит внутри. Причудливость постройки привлекает общее внимание. Итальянский бульвар прославлен дерзостью роялистов и спекулянтов. Рядом с "банями" - модная лавка: днем и ночью толпятся франтики, разглядывая выставленные в окне галстуки и перчатки. Заговорщики собираются у всех на виду. Может быть, им нравится хозяин кафе, он ведь числится завзятым патриотом, а заговорщики не знают, что этот патриот - тайный агент полиции.
В "Китайских банях" всегда людно и шумно. Возле большой печки спорят, что важнее: восстановление конституции 93-го или полная отмена наследств. Друзья Бабефа - Дартэ, Жермен, Дидье вербуют патриотов. Здесь выслушиваются рапорты и отдаются приказания. Колеблющихся уговаривают, новичкам объясняют, что за люди "равные". Шуршат листовки. Когда заходит какой-нибудь случайный посетитель, сразу все замолкают. Иногда в кафе врываются роялисты, происходят стычки. Как-то озорники выбили все стекла.
Рыжеволосая рослая девушка по имени Софи Ланьер исполняет новые песни "равных". Сочиняет их, конечно, все тот же Сильвен Марешаль. У Софи не бог весть какой голос, зато поет она с чувством. Она поет "Новую песню для предместий": "От голода, холода мрет обманутый вами народ. А богач, он живет припеваючи…" Здесь посетители, вдоволь угрюмые, едва согретые жидким кофе и смутной надеждой, невольно смотрят сквозь окна на "бозественных" прелестниц и на "невегоятных" щеголей. Софи же поет о "новых богачах, разжиревших на беде народа", и о голоде, о черном голоде предместий: "Под мостом он разут и раздет, он железо жует на обед. Жуй железо, герой революции!.." Все подхватывают: "жуй железо"… Многие давненько не нюхали мяса, и голод прежде, чем гнев, разжег эти глаза. Софи вспоминает: "Их народ в доброте пощадил…" Ах, фонари покойного Камилла! Ах, гастроли гражданина Сансона на площади Революции! Скольких тогда они прозевали! Но теперь дудки - теперь никто живьем не уйдет! Они поумнели. Грозно сжимаются кулаки. Пение переходит в рев, и завсегдатаи "Маленького Кобленца", проходящие мимо "Бань", пугливо переглядываются. Они вспоминают те же дни, тот же фонарь, ту же бурую густую кровь. Они даже забывают о хороших манерах и, больше не картавя, вскрикивают:
- Анархисты! Террористы!
А рабочие, разорившиеся писцы или стряпчие, портные, уличные девки, носильщики продолжают горько горланить.
Иногда Софи исполняет другие куплеты, все того же Марешаля, для глубокомысленных патриотов, которые даже в песнях любят философические максимы: "О, благодетельная мать-природа, ты равными нас родила!.." Это "гимн равных". В "Китайских банях" много поют. Порой собрания заговорщиков напоминают уроки пения. Патриоты разносят песни по всему Парижу: их повторяют в мастерских, в темных дворах Сен-Антуана, в тюрьмах, в казармах. Гражданка Софи Ланьер недаром трудится: чтобы поднять Париж, мало идей Бабефа, для этого нужны также песни; без песен в Париже не бывает ни любви, ни хорошей драки, ни революции.
"Равные", конечно, не только пели. За один месяц они выпустили кипы листовок: "Правда народу", "Солдат, стой и читай", "Слово к патриотам", "Трибун народа внутренней армии". Эти листки переходили из рук в руки. Можно сказать, что весь грамотный Париж их читал. Печатали их тайно, и полиции никак не удавалось напасть на типографию "равных". Газета Бабефа также продолжала выходить. У "равных" не было денег, а следовательно, и бумаги. "Трибун народа" печатался всего в количестве трех тысяч экземпляров. Но "Трибун народа" доходил даже до итальянской армии, где солдаты ожидали его с нетерпением. Ночью патриоты покрывали воззваниями стены Парижа.
Полдень. Квартал Антуана. Возле стены толпится народ. Мастеровой громко, отчетливо, как учитель, читает: "Разбор доктрины Бабефа, преследуемого Директорией за правду. Поскольку один изнемогает, работая, а другой бездельничает, обладая всем в избытке, существует насилие. Никто не мог вне преступления присвоить себе землю или мастерские. В подлинном обществе не должно быть ни богатых, ни бедных".
Кто-то сзади насмешливо вздыхает:
- Поздно вспомнили! Сколько негодяев нажилось на этой революции, а теперь-то они говорят: "Революция кончилась"…
Мастеровой продолжает читать: "Революция не кончилась, ибо богатые присвоили себе все блага и власть, в то время как бедные трудятся, подобно рабам, изнывая и никак не участвуя в управлении государством".
Среди толпы один гражданин явно не согласен с доктриной Бабефа. Он что-то бормочет под нос. Наконец он не выдерживает:
- Это кровопийцы! Они снова хотят нас душить.
Но Сен-Антуан - не "Пале-Эгалите".
- Долой шуана! Гоните роялиста!
Вмешивается агент полиции - конечно же, тайный агент тут как тут. Крики, ругань, кулаки. Шляпы с кокардами и без кокард летят на землю. Наконец арестовывают обоих: того, кто читал, и "шуана". Баррас еще лавирует, но администратор районной полиции уже пристал к берегу - не колеблясь, он тотчас выпускает хорошо одетого гражданина, а "террориста" отсылает в тюрьму.
То же самое происходит и в других кварталах. Тайные агенты теперь повсюду слышат одно слово: "восстание". Возле моста Шанж и на площади Грев ежедневно собираются толпы безработных. Они требуют "хлеба", "равенства", "конституции 93-го года". Их разгоняют отряды кавалеристов. А голод все растет. Новые деньги "мандаты" падают с такой же стремительностью, как и ассигнации. Крестьяне не везут в Париж ни мяса, ни муки. Их трудно теперь чем-нибудь соблазнить: в деревенских домишках рядом с корытом - секретер из палисандрового дерева, гуси ходят по гобеленам и ребятишки бьют севрский фарфор. Безработица стала повальной: хозяева закрывают мастерские. Они уверяют, что принудительный заем разорил их. Роялисты с каждым днем смелеют. Они показываются в шляпах с королевскими лилиями. Они громко восхваляют успехи неприятельских армий. С первыми весенними днями Булонский лес наполнился щелканьем бичей, смехом прелестниц, цокотом лихих наездников. Один чудак вздумал сегодня сосчитать, сколько там модных кабриолетов, но, перевалив за тысячу, сбился.
На площади Грев блещут сабли драгун, летят камни. У всех только один вопрос:
- Начинается?..
Среди двух сделок и среди двух танцев люди гадают: когда же он выступит?..
Гракх Бабеф пишет день и ночь. Он подсчитывает силы. Он готовится. Какая непосильная работа взвалена на плечи этого хилого человека! Он должен воодушевлять и организовывать, подсказывать уличной толпе внятные ей слова мести или зависти и обдумывать устроение нового общества, чтобы не сплоховать на следующий день после победы.
Бабеф скрывался у бельгийского патриота Клерка, в маленькой квартире возле Алль-о-Бле. Там происходили и заседания главарей. Они называли себя "Тайной директорией". Кроме Бабефа, в эту Директорию входили: Буонарроти, Дартэ, Жермен, Лепелетье, Сильвен Марешаль.
Нередко происходили горячие споры: трудно было объединить столь различных людей. Марешалю поручили написать "Манифест равных".
Написал он совсем не плохо, так что, слушая его, Буонарроти в воодушевлении прерывает чтеца возгласами: "Прекрасно! Браво!" Но "Манифест" вызывает пререкания. Почитатель Руссо пишет: "Пусть погибнут все искусства, лишь бы осталось подлинное равенство". Это, конечно, согласуется с идеалом "равных", с любовью к природе и к простой жизни, однако Бабеф выступает против:
- Искусства могут быть полезны народу. Надо отличать забавы пресыщенных людей от здоровых потребностей граждан. Я отнюдь не враг машин. Ты думаешь, что машины приведут к еще большему рабству, и хочешь их уничтожить, нет, машины, правильно использованные, облегчат труд человека. Я бы поощрял новые изобретения.
- Зачем? Греки не знали машин, однако они были куда счастливей наших современников. Взгляни на искусства: кому нужны портреты аристократов или дворцы Версаля?
- Дворцы, пожалуй, пригодятся… А ты? Ты ведь пишешь стихи! Говорят, художник Давид совместно с Робеспьером предполагали перепланировать Париж. Давид высказывался за прямые проспекты. Я вижу новую архитектуру нашей республики - дома просты, чисты, удобны. В них красота единообразия, полной симметрии. Общественные здания великолепны - это школы, народные дома для собраний, мастерские, библиотеки, музеи. Чтобы их воздвигнуть, необходимы искусства, без них мы уподобимся варварам. Здесь угрюмый Дартэ вставляет:
- Однако следует наблюдать за изобретателями, учеными и художниками, чтобы они мысленно не блуждали среди воображаемого мира.
Бабеф продолжает:
- А одежда? Как неуклюж наш костюм! Он мало приспособлен для работы, к тому же он выражает идею неравенства. Нам придется утвердить единую для всех граждан одежду. Конечно, допустимы некоторые отступления в связи с возрастом и с ремеслом.
Антонель, флегматичный Антонель прерывает Бабефа:
- Давид и Тальма уже пробовали, Давид сделал новый костюм, а Тальма в нем вздумал прогуляться. Его сначала приняли за сумасшедшего, а потом арестовали, как иностранного шпиона.
Все смеются.
- Это отсталость граждан. Необходимо их перевоспитать. Я видел проект рабочей одежды, исполненный депутатом Сержаном, - мне он показался удачным. Нельзя же отрицать искусства или механику оттого, что теперь ими пользуются аристократы и богачи!
Хоть Сильвен Марешаль и пописывает элегии, он твердо стоит на своем: ни машин, ни искусств - все это наваждение города.
Еще больше споров вызывает другой абзац "Манифеста": "пусть исчезнет, наконец, возмутительное различие между правителями и управляемыми".
- Ты требуешь отмены всякой власти - это недопустимо.
"Равных" называют "анархистами", однако они сторонники твердой власти. Только Марешаль за полную свободу:
- Чем палка в наших руках лучше палки Барраса? Мы всех перевидали - от Капета до Лежандра - все друг друга стоят. Суть не в людях, даже не в законах, суть в принципе: власть развращает самых добродетельных людей.
Марешалю не удалось переубедить товарищей. "Манифест" так и не был опубликован.
В другой раз разногласия вызвал вопрос о диктатуре. Кто должен править Францией после переворота: Конвент? Диктатор? Комитет, составленный из "равных"? Все признавали необходимость твердой власти. Буонарроти уверял: "Если мы уважаем народ, который еще несознателен, - мы должны прибегнуть к диктатуре". Дартэ стоял за единоличную власть. Бабеф, которому когда-то претила идея диктатуры, сохранил отвращение к этому слову. Решили установить власть революционного комитета.
Бабефу приходилось многое открывать, у него не было опыта предшественников. Он брел впотьмах, увлекаемый только горячим чувством. Тайная директория одобрила пять декретов, составленных Бабефом и Буонарроти.
Труднее всего дался экономический декрет. Будучи человеком достаточно проницательным и широким, Бабеф не пошел за сторонниками крайнего опрощения. Однако сельская жизнь оставалась для него идеалом. Он предполагал значительно сократить как размеры, так и значение городов. Зло в городах! Проститутки, художники, сводни, поэты, воры, праздные комедианты. Разгрузить Париж! Все должны работать, кроме инвалидов и стариков, достигших шестидесяти лет. Особо неприятные и тяжелые работы выполняются поочередно. Все приписываются по месту жительства и работы. Обеды в общественных столовых. Трудящиеся получают пайки, все необходимое: одежду, пищу, домашнюю утварь. Передвижение разрешается только с ведома властей. Республика составляет опись продуктов земледелия и ремесла, распределяя их по областям. Главное - учет! Надо управлять не красноречием депутатов, но арифметикой. Торговля граждан с иностранными купцами запрещается под страхом смерти: это дело государства. Республика назначает агентов для внешней торговли: они приобретают за границей нужное сырье и продают иностранцам излишки продукции. Деньги внутри страны отменяются. Что касается запасов золотой монеты, то они пригодятся для внешней торговли,