ЕВГЕНИЙ САНИН ПЕРВЫЙ РУБИКОН (ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ)
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ СЕРИЯ "ИЗ ЖИЗНИ ИМПЕРАТОРОВ ДРЕВНЕГО РИМА"
КНИГА I
Этой книгой Е.Санин начинает исторический цикл "Из жизни императоров Древнего Рима". Главные герои повестей и рассказов писателя - люди, вершившие историю первых веков нашей эры, одни имена которых наводили ужас на целые народы: Гай Юлий Цезарь, Август, Тиберий, Калигула, Нерон, Траян... Эпизод за эпизодом будут приоткрываться малоизвестные современному читателю страницы древней истории – колыбели нашей цивилизации.
В повести "Первый Рубикон" рассказывается о юности Юлия Цезаря - одной из самых ярких и трагических личностей в античной истории. Автор показывает его в те дни, когда жизнь будущего диктатора висела на волоске. Эта повесть как и книги всего цикла рассчитаны на самый широкий круг читателей: любителей исторического жанра, детективов, астрологии, студентов, школьников, а также тех, кто любит проводить параллели между днем сегодняшним и давно минувшим, извлекая при этом неоценимые уроки, подсказанные нам самой Историей...
ПЕРВЫЙ РУБИКОН
Известие, которого четыре года ожидали римляне: одни с тщательно скрываемым страхом, другие - с затаенной надеждой, - пересекло в кожаной сумке гонца черту их родного города в тот самый предутренний час, когда сон особенно глубок и сладок.
Разбуженный громким стуком в двери консульского дворца привратник принял из рук спешившегося всадника свиток папируса. Щурясь, прочитал дату отправления и недоверчиво покосился на гонца, преодолевшего расстояние от восточного побережья Италии до Рима всего за три дня. Потом, шевеля губами, осилил имя человека, пославшего письмо,и, подавившись зевком, бросился будить докладчика. Тот, узнав в чем дело, - управляющего. Управляющий - секретаря. И, наконец, секретарь - самого консула* Сципиона Азиатика.
Консул торопливо развернул свиток и пробежал красными после полуночной пирушки глазами всего по двум строчкам: "Сулла с 40-тысячной армией высадился в Брундизии. Намерения его самые серьезные".
-Это война, - сказал консул, протягивая папирус секретарю - молодому сенатору из почтенного семейства.
-Война! - согласился тот, едва ознакомившись с его содержанием.
-Не тот человек Сулла, чтобы простить тех, кто отнял у него власть здесь, пока он воевал в Азии с Митридатом Евпатором.
-Но ведь организовавшие переворот Марий и Цинна уже умерли!
-Зато остались их сторонники, друзья, кредиторы, наконец, родственники.
-Тогда его надо немедленно остановить! - воскликнул молодой сенатор.
* Рубикон - небольшая речка на границе Галлии с Италией, которую со словами "Жребий брошен!" в 49-м году до нашей эры переступил Гай Юлий Цезарь. Этим решительным шагом он развязал гражданскую войну и открыл себе путь к власти, начало которого восходит к событиям, описываемым в повести.
** Консул - высшая государственная должность в Римской республике. Для управления страной избирали двух консулов, которые в мирное время находились в Риме, в военное - командовали войсками.
- Чем? – презрительно усмехнулся консул. – Нашими изнеженными безделием легионами?
- Но мы можем собрать под их орлы не меньше двухсот тысяч человек!
-Да хоть миллион! Закаленные войной легионы Суллы сомнут их первым же ударом.
Мы разучились побеждать, а Сулла прекрасно научился этому, воюя с Митридатом...
-Что же тогда будет с Римом? - ужаснулся молодой сенатор.
-Тебе-то что волноваться? - удивленно пожал плечами Сципион Азиатик. - Насколько мне известно, твоя семья ничем не запятнала себя в отсутствие Суллы, никто из нее не помогал ни Марию, ни Цинне. Равно, как и я ничем...
Он вдруг замер, заговорщицки улыбнулся и злорадно прищурился:
-А вот мой коллега по консульству Норбан... Все знают, что он голосовал за решение объявить Суллу вне закона. И теперь, чтобы сохранить себе жизнь, он со своей армией должен насмерть биться с Суллой на подступах к Риму. А я...
Консул надолго задумался. Наконец, приняв какое-то важное для себя решение, в которое не рискнул посвятить даже ближайшего помощника, сказал:
-Это письмо немедленно переправить Норбану. Пусть повздрагивает над ним. А на рассвете разошли за сенаторами: всем явиться на заседание, вызванное чрезвычайными обстоятельствами.
В тот час, когда двенадцать консульских ликторов* с фасциями на плечах носились по склонам Палатинского холма, где жили, в основном, сенаторы, на другом конце Рима вышел из своего скромного дома, не подозревавший ни о чем, Гай Юлий Цезарь.
Улица Субура как и подобает оживленному, не пользующемуся хорошей репутацией месту в Риме, встретила его, восемнадцатилетнего юношу, пестротой одеяний, руганью и следами ночных происшествий, которую теперь старательно убирали рабы.
Проводив сочувственным взглядом мертвое тело уносимого прочь гражданина, забредшего, очевидно, с похмелья в это проклятое богами место и раздетого грабителями донага, Цезарь направился по знакомой дороге, ведущей к храму Юпитера на Капитолийском холме.
Весенний ветерок приятно холодил лицо. Бодрящая свежесть разливалась по телу.
Неприятный осадок от увиденного вскоре исчез без следа. Ноги легко несли Цезаря на крутой взгорок. Он был молод, быстр в движениях, как никогда уверен в себе. Если бы не
* Ликторы - почетная охрана высших должностных лиц. Носили на плече как символ государственной власти фасции - пучок прутьев, связанных красным ремнем. В военное время в прутья втыкался топорик.
утренняя размолвка с женой, он был бы даже счастлив. Еще бы! Ведь сегодня его ожидала беседа с Верховным Понтификом. А это могло означать только одно: вступление в должность жреца Юпитера!
Уже несколько лет он с нетерпением дожидался этого дня, ему давно надоело выполнять бесчисленное множество формальностей, которые по обычаю предшествовали вступлению в должность. Как он проклинал свою тетку Юлию, бывшую женой самого Мария, и всех остальных всесильных родственников, по воле которых его избрали на этот "почетный пост"!
В то время, когда его сверстники играли на улице в орлянку и бабки, он, едва не плача, вынужден был идти в храм, повторять за настоятелем: "Жрец Юпитера не имеет права садиться на коня, видеть войско, носить перстень, не может произносить клятву и проводить вне города более двух ночей, дабы не прерывались на длительный срок жертвоприношения царю богов и людей..."
Потом, правда, его стал прельщать почет, которым были окружены жрецы главного храма Рима, и все больше льстила самолюбию мысль, что самые уважаемые и могущественные люди стрепетом и благоговейным страхом будут переступать порог земного жилища Юпитера, в котором он будет одним из хозяев.
И сейчас он невольно улыбнулся, представляя, как покорители многих государств, консулы и диктаторы, после шумных триумфов станут протягивать ему свои лавровые венки, чтобы навсегда оставить их в храме.
В принципе, их можно будет даже примерить!
Какой-то раб, заглядевшись на него, - высокого, стройного, радующегося невесть чему в этой непостоянной жизни, едва не налетел на дверь открывавшейся лавки. Спохватился и, по обычаю рабов только бегом следовать по улицам Рима, сломя голову, бросился выполнять приказ своего господина.
Цезарь едва не расхохотался, глядя ему вслед. Но тут же сдвинул брови: негоже жрецу Юпитера вести себя так, как он мог еще недавно. Вскоре ему, и вовсе стало не до улыбок - вспомнилась ссора с Корнелией...
После смерти своего отца, консула Люция Корнелия Цинны, правившего Римом после отъезда Суллы на войну, у нее стал меняться характер. Что ни день, упреки. То он мало уделяет внимания ее новым прическам и нарядам, то совсем не занимается с крошечной дочкой Юлией... И это он, который вопреки всем существующим обычаям неприлично долго, часами просиживает у колыбели малютки!
Иное дело, сама Корнелия.... Как год назад, когда он опять-таки по воле тех же своих родственников женился на ней, так и теперь у него не было к этой женщине никаких чувств. Хотя нет, - были, но совсем не те, что она ждет от него и требует. Не любовь и не нежность, а раздражение и неприязнь. Раздражало в ней то, что она не была похожа на его первую любовь - улыбчивую и добрую Коссутию, с которой их разлучила ее проклятая принадлежность к плебейскому роду.
От Корнелии так и веяло истинно патрицианским - холодным и надменным, в голосе нет-нет, да проскальзывали непререкаемые нотки ее отца. И отчаяние все чаще охватывало его... Он сочетался с Корнелией по старинному патрицианскому обычаю, после которого развод был запрещен. Это тоже была одна из формальностей, предшествующая вступлению в должность жреца Юпитера...
Встречавшие их после этого на улице римляне смотрели на него с нескрываемой завистью. А как им было смотреть иначе! Он, выходец из бедного, хотя и старейшего рода Юлиев, стал не только родственником консула Мария, но и зятем самого Цинны!
И что у него теперь осталось? Прах Мария давно в земле, нет и Цинны. Есть лишь должность жреца, да Корнелия, ставшая вконец невыносимой.
Впрочем, разве раньше она была другой? Он вспомнил ее резкость, полное презрение к окружающим. Он видел это, но молчал, потому что за Корнелией стоял ее отец, близость к которому заставляла затаенно жаждавшего славы юношу закрывать глаза. Выходит, не она одна виновата во всем.
Цезарь не заметил, как подошел к храму, стоявшему на самой вершине Тарпейской скалы, с края которой обычно сбрасывали государственных преступников. Храм сиял, как нечто божественное в сравнении со всем доступным человеку... Цезарь бросил взгляд на широкую полосу Тибра, прекрасно видимую сверху панораму Рима с его дворцами, памятниками, улочками и домами и, словно навсегда отрешаясь от всего этого будничного, земного, решительно переступил порог храма.
Верховный Понтифик встретил его как всегда с подчеркнутым радушием, и тоном, каким не позволял себе говорить даже со старшими жрецами, справился о здоровье матери, тетки, жены и дочери. Задал несколько маловажных вопросов и, наконец, приступил к тому, чего так ждал Цезарь.
- Значит, все необходимые формальности соблюдены тобой? Ты готов приступить к исполнению обязанностей жреца Юпитера?
Не дожидаясь ответа, продолжил:
- Очень хорошо... Значение Юпитера как Верховного бога Рима все возрастает, и я рад, что его новый жрец из рода, корни которого восходят к богам. Ведь по отцу ты происходишь от Венеры, не так ли?
С каждым новым словом голос Понтифика звучал все торжественней.
- Юпитеру теперь посвящают благодарственные надписи все, зависящие от Рима, города и народы! Подойди к этой статуе, читай!
Выполняя приказание Верховного Понтифика, Цезарь приблизился к статуе, прочитал: "За возвращение общине ликийцев большей свободы Юпитеру Капитолийскому и римскому народу ради его доблести, благорасположения, благодеяний, оказанных всем ликийцам."
Понтифик кивнул на соседнюю дощечку, где эта надпись была переведена на греческий, и ее Цезарь прочитал без запинки.
-Прекрасно... То же самое написано и родосцами, магнезийцами, эфесцами – всеми теми, кто отказался поддержать Митридата в войне с Суллой и был щедро вознагражден нами. И разве эти благодарности каждый день видят полководцы, одерживающие победы? Или сенаторы, посылавшие их на войну? Нет! Они в храме - их видим мы!
Сердце Цезаря радостно замерло, он старательно запоминал каждое слово, взглядом благодарил Верховного Понтифика за то, что тот не отказывает ему в великой чести, старательно подчеркивает ее перед ним, как бы приоткрывая двери в сияющий, волнующий мир, - Несколько лет я наблюдал за тобой, - не сводя глаз с Цезаря, неожиданно понизил голос Понтифик. - Мне нравится твое милосердие к людям, твоя обходительность со старшими и умение неустанно трудиться ради достижения цели. Но...
Несколько гулких шагов - и лицо Великого Понтифика почти вплотную приблизилось к побледневшему Цезарю, -- Я не одобряю твою постоянную склонность к риску. Пока она выражается в малом - в азартных играх с товарищами, излишне смелых разговорах... И потом, это неуемное честолюбие, жажда власти над ближними... Не пора ли научиться сдерживать себя?
Верховный Понтифик, казалось, знает о нем все. Цезарь словно врос ногами в мраморные плиты огромного гулкого храма, не зная, что ответить. Действительно, водилось такое за ним. Никогда не мог он остановиться на достигнутом. Все быстро надоедало ему, становилось пресным, скучным... Но разве он смел признаваться в этом Понтифику?
Тот словно почувствовал его смятение, поспешил на помощь.
- Если бы ты пошел по гражданской линии, удовлетворила бы тебя должность, скажем, войскового трибуна?
-Нет, - подумав, откровенно признался Цезарь.
-А эдила? - продолжил Верховный Понтифик, давая своим тоном понять, что ничуть не сомневался в таком ответе.
-Тоже нет.
-Ну, хорошо... А полководца - триумфатора? Цезарь пожал плечами.
- А консула?..
Цезарь молчал.
- Как! - воскликнул не ожидавший такого поворота Верховный Понтифик. - И это тебя не устроило бы? Тогда что - диктатор? Или - царская диадема?! Не случайно твой род по материнской линии восходит к римским царям!
Цезарь протестующе поднял руку: даже попытка вернуть царскую власть в Римской республике означала только одно - смертную казнь.
- Ну, ладно, ладно!- смягчился Понтифик. - К счастью, ты пошел не по гражданской линии. Мы еще вернемся к этому разговору.
Он хотел сказать еще что-то, но в эту минуту в храме появился встревоженный старший жрец.
- Говори! - приказал Верховный Понтифик и кивнул на Цезаря. - С сегодняшнего дня в этом храме для него нет секретов!
- Но эта новость... - замялся жрец.
- Говори!
- Сулла с тридцатью тысячами пехоты и шестью тысячами конницы высадился в Брундизии и идет на Рим! - выпалил жрец, - Сенат уже собрался на чрезвычайное заседание!
Цезаря словно опалило огнем. Он сразу донял, какая для него, племянника Мария, зятя Цинны - злейших врагов Суллы - опасность в этом известии.
Понтифик жестом отпустил жреца, спросил, глядя в сторону:
-На чем я остановился?
И, как было в его манере вести разговор, не дожидаясь ответа:
-У меня нет теперь времени говорить с тобой. Приходи…
-Завтра? – упавшим голосом уточнил Цезарь.
-Нет, - сухо ответил Верховный Понтифик.
-Тогда… через неделю?
-Нет! Сам видишь, время какое наступило. Не знаю, когда мы с тобой еще встретимся, и встретимся ли вообще…
9 III Как Цезарь вышел из храма, как спустился с Тарпейской скалы, он помнил плохо.
Никогда еще не был он так опустошен, подавлен, разочарован... Губы его были плотно сжаты от обиды, всегда оживленные глаза, сощурившись, не замечали ничего вокруг. Он никак не мог понять, почему Верховный Понтифик, человек, обладающий немалой властью, похвалявшийся своим могуществом, вдруг испугался Суллы. Впрочем, боялся же он до этого Мария, а затем - Цинны. Цезарь презрительно усмехнулся: вот почему Понтифик был так приветлив с ним, молодым жрецом, избранным на должность гораздо раньше положенного возраста!
Подумал о Сулле.
Сколько же ему было лет, когда он впервые увидел триумфатора? Тринадцать? Или двенадцать? Слышал до этого о нем часто. Как было не слышать, если в доме тетки Юлии, где Цезарь нередко бывал, только и говорили о Сулле. Становясь невольным свидетелем разговоров Мария с друзьями, чего он только не наслушался о нем. И о презрении Суллы к римским обычаям, его алчности, о необычайном властолюбии. Наконец, о безграничной жестокости, сочетающейся в нем с холодной иронией. Сам Марий неизменно отзывался о Сулле так: "Неблагодарнейший из самых неблагодарных!".
Однажды Цезарь не утерпел и спросил тетку, почему ее муж так говорит о Сулле. Юлия любила племянника, и шепотом, объяснила, часто оглядываясь на беседовавшего с сенаторами Мария:
- Когда тебя еще не было на свете, Сулла служил в армии Мария простым квестором. И не просто служил, а был, - ты только дяде об этом не скажи, - самым храбрым его офицером. Лишь он один из всего войска вызвался во время войны в Африке пойти послом к царю Югурте, чтобы обманом захватить его в плен.
- И захватил?! - забывая осторожность, восторженно воскликнул Цезарь.
- Тс-сс... - испуганно остановила его тетка. - Захватить-то захватил, но, и все лавры победы в войне хотел присвоить себе. Этого твой дядя не может простить ему до сих пор!
Цезарь увидел Суллу в канун его отъезда на войну с Митридатом. Никакого чудовища, каким рисовал его Марий: высокий, худощавый, обходительный человек. Дело происходило как раз после выборов новых консулов, и Сулла был сильно чем-то озабочен, даже расстроен. Хотя время от времени и улыбался, даже смеялся, то и дело повторяя: народ 10 Рима благодаря ему, а не кому-то другому, пользуется настоящей свободой.
"Сделал хорошую мину при плохой игре!- сказал потом Марий, собрав в своем доме как никогда много сенаторов.- Еще бы, ведь нам удалось провести в консулы неугодного ему Цинну! Теперь в отсутствие Суллы мы сделаем с Римом все, что пожелаем. И первое - объявим этого не благодарнейшего из неблагодарных врагом отечества!"
...Цезарь огляделся и с удивлением увидел, что ноги сами привели его к дому Мария.
Как изменились улицы города всего за какой-то час, пока он беседовал с Верховным Понтификом! Двери всех лавок широко распахнуты. Из них беспрестанно выбегают рабы с зерном, мукой, сушеными фруктами, волокут амфоры с вином и кувшины с оливковым маслом, окорока, колбасы, хорошо просоленную рыбу. . Теперь по тротуарам торопились не только рабы, но и свободнорожденные римляне, некоторые из них даже бежали, и в одном Цезарь с удивлением узнал известного своим богатством всадника*..
Потрясли напряженные лица людей, глаза - мятущиеся, почти безумные как у жертвенного животного, над которым уже завис топор.
-Сулла идет! - кричали рядом и вдали. - Сулла!
-Сто тысяч одной конницы!!!
-И во главе ее он поставил царя Митридата!
Такую панику Цезарь видел только раз в жизни, когда армия Цинны окружила со своей армией Рим и голодом принудила его к сдаче, началась расправа над сулланцами...
Слухи низвергались, растекаясь по улицам, с вершины Капитолийского холма, где заседал сенат, дробились на всех углах, обрастая немыслимыми подробностями:
-Сулла навербовал в горах Малой Азии целый легион людоедов...
-Не людоедов, а амазонок!
-Какая нам разница...
-Не нам, а вам! Лично мы Сулле ничего плохого не делали.
Цезарь заметил отца своего приятеля и почтительно окликнул его. Всегда приветливый римлянин покосился и, ничего не ответив, пошел так быстро, что можно было догнать его бегом.
Только теперь Цезарь заметил, как смотрят на него все те, кто вчера считал за счастье перемолвиться с ним хотя бы словом. В их взглядах он читал то злорадство, то сочувствие, то, как показалось Цезарю, ненависть.