Падение титана, или Октябрьский конь - Колин Маккалоу 2 стр.


Приняв такое решение, Кальвин все же не обрел спокойствия. Хотя Цезарь и намекнул, что Анатолию ждут неприятности, однако отдал распоряжение прислать к нему именно два легиона, а никак не один. Что же придумать, чтобы не сорвать его планы похода в провинцию Африка? Может быть, обратиться в Пергам, к другому сыну Митридата Великого, не Фарнаку?

Этот Митридат был союзником римлян во время кампании Помпея по чистке Анатолии после тридцатилетней войны Рима с его отцом. Помпей наградил его куском плодородной земли вокруг Пергама, столицы провинции Азия. Этот Митридат царем не был, но в границах своей маленькой сатрапии он не отвечал перед римским законом. Ставший вследствие этого клиентом Помпея, он помогал патрону в войне против Цезаря, но после Фарсала послал вежливое извинительное письмо Цезарю, прося прощения и привилегии стать клиентом Цезаря. Письмо позабавило Цезаря и очаровало. Он ответил Митридату Пергамскому, что тот прощен и что отныне он входит в клиентуру Цезаря, но взамен должен быть готов оказать услугу Цезарю, когда его попросят об этом.

Кальвин писал:

Вот твой шанс оказать услугу Цезарю, Митридат. Без сомнения, ты так же, как и все мы, обеспокоен вторжением в Понт твоего сводного брата. Его зверства в Амисе - прямой вызов всем цивилизованным людям. Войны - это необходимость, иначе они не случались бы, но цивилизованный военачальник обязан убрать мирных граждан с дороги военной машины и уберечь их от физического насилия. Голод и потеря крова в военных кампаниях неизбежны, но совсем другое дело - пытки, надругательства, горы отрубленных рук и ног. Фарнак - варвар.

Вторжение Фарнака поставило меня в трудное положение, дражайший Митридат, но я уверен, что смогу на тебя опереться. Я знаю, что тебе запрещено набирать армию, даже оборонительный гарнизон, но в нынешних обстоятельствах придется проигнорировать этот пункт договора. Я имею на то соответствующие проконсульские полномочия, которыми меня наделил сам диктатор.

Ты, вероятно, не знаешь, что Цезарь поплыл в Египет с очень малым войском. Он попросил меня как можно скорее прислать ему еще два легиона и военные корабли. Флот готов к выходу, но ситуация позволяет отправить с ним лишь один легион.

Поэтому сим письмом я уполномочиваю тебя набрать армию и послать ее к Цезарю в Александрию. Где ты найдешь солдат, я не знаю, ибо сам прошелся по всей Анатолии. Но Марк Юний Брут, оставляемый мною в Тарсе, уже приступает к вербовке нового легиона, так что можешь рассчитывать, что твой командующий получит его. Ты же проверь южные окраины Сирии - лучшие в мире наемники именно из тех мест. Загляни и к евреям.

Получив письмо, Митридат Пергамский вздохнул с облегчением. У него появилась возможность показать новому правителю мира, насколько он ему предан.

- Я сам поведу армию, - сказал он своей жене Беренике.

- Разумно ли это? - усомнилась она. - Почему бы не послать с ней нашего сына?

- Архелай пусть справляется здесь. А я - сын великого воина и, надеюсь, кое-что от него унаследовал, поэтому хочу командовать лично. Кроме того, - добавил он, - я долго жил среди римлян и перенял от них некоторую способность к организации. Мой отец потерпел поражение лишь потому, что этим не обладал.

2

"О блаженство!" - такова была первая реакция Цезаря на его внезапное избавление от провинции Азия, от Киликии и от неизбежного сонма легатов, чиновников, плутократов и местных этнархов. Единственным человеком, которого он взял с собой в путешествие, был некий Публий Руфрий, один из его самых ценных primipilus центурионов периода галльской войны, после Фарсала возведенный в легаты. Этот молчаливый человек никогда и мечтал о том, что однажды составит компанию своему генералу.

Люди действия могут быть и мыслителями, но их мыслительный процесс происходит в движении, в круговерти событий, и Цезарь, который ненавидел бездеятельность, использовал для дела каждый момент. Покрывая сотни, иногда тысячи миль от одной провинции до другой, он держал при себе хотя бы одного секретаря и даже в грохочущей двуколке, запряженной четырьмя мулами, беспрестанно диктовал несчастному. Только женщины или музыка вынуждали его время от времени прерываться. Он был страстным меломаном.

Но женщины, музыканты и секретари остались на суше. Четырехдневный морской переход из Тарса в Александрию превратился в тягучий кошмар. Цезарь очень устал. И понял наконец, что он должен отдохнуть - подумать о других вещах, а не о том, где будет следующая война и случится следующий кризис.

Думать о себе в третьем лице давно стало его привычкой. И даже необходимостью. Способом отстраняться от внутренней боли, от ее лютости, горечи, неизбывности. Цезарь - это Цезарь, а "я" - это "я". Нет "меня" - нет и боли.

Это ведь Цезарь завоевал Длинноволосую Галлию для Рима, но ему не позволили мирно носить свои лавры. И виноват в том совсем не Помпей. Виновата преступная маленькая кучка сенаторов, именующих себя boni. Эти "добрые люди" поклялись сбросить Цезаря с пьедестала, раздавить его, сослать в вечную ссылку и навеки стереть ненавистное имя со всех таблиц. Возглавляемая Бибулом и громко тявкающей дворняжкой Катоном, эта свора сделала жизнь Цезаря постоянной борьбой за выживание.

Почему?

Конечно, он понимал почему. Но чего он не мог понять, так это логики boni, чьи поступки и мысли были невероятно глупы. Бесполезно убеждать себя, что, если бы он смягчился немного в своем стремлении показать их смешную несостоятельность, они могли бы поколебаться в своей решимости низвести его. У Цезаря был характер, и Цезарь не терпел дураков.

Бибул. Это он положил начало всему во время осады Митилен на острове Лесбос тридцать три года назад. Бибул. Такой маленький и так пропитанный злобой, потому что Цезарь тогда поднял его и посадил на высокий шкаф, посмеялся над ним и выставил его смешным перед товарищами.

Лукулл. Лукулл командовал взятием Митилен. Это он пустил слух, что Цезарь получил флот от дряхлого царя Вифинии, переспав с ним. Грязная ложь, которую boni годы спустя снова вытащили на свет и использовали на Римском Форуме как часть своей грязной политической кампании. Если им верить, их политические противники ели фекалии или насиловали своих дочерей, а вот Цезарь подставил свою задницу царю Никомеду. Только время и разумный совет матери положили конец этой сплетне. Лукулл, погрязший в отвратительнейших пороках. Лукулл, близкий друг Луция Корнелия Суллы.

Сулла. Став диктатором, он освободил Цезаря от ужасного жречества, которое Гай Марий возложил на него в тринадцать лет, - жречества, запрещавшего ему носить оружие и видеть смерть. Сулла назло умершему Марию освободил Цезаря от обета и в возрасте девятнадцати лет послал на восток. Верхом не на коне, а на муле, и не к кому-нибудь, а к Лукуллу, который сразу его невзлюбил. В ближайшем сражении он поставил новичка в первые ряды, надеясь, что вражеские стрелы настигнут его. Но Цезарь вышел из боя с corona civica на голове. Этим венком из дубовых листьев награждали за исключительную личную храбрость, причем это делалось так редко, что награжденный имел право носить венок во время всех публичных мероприятий и все без исключения должны были вставать при его появлении и аплодировать ему. И Бибул тоже был вынужден вставать и аплодировать Цезарю каждый раз, когда собирался сенат! Кроме всего прочего, corona civica давала Цезарю право стать членом сената, хотя ему было только двадцать лет - другим приходилось ждать до тридцати. Однако Цезарь уже побывал в сенаторах: специальный жрец Юпитера Наилучшего Величайшего автоматически становился таковым. Это означало, что из пятидесяти двух лет своей жизни тридцать восемь Цезарь был сенатором.

Делом чести для Цезаря было получать каждую очередную политическую должность в положенное по возрасту время, и самое главное - без взятки. Если бы он давал взятки, boni вмиг растерзали бы его. Цезарь с достоинством шел к своей цели, как и положено человеку из рода Юлиев, прямому потомку богини Венеры (через ее сына Энея) и бога Марса (через его сына Ромула, основателя Рима). Марс - Арес, Венера - Афродита.

Мысленно Цезарь вернулся на шесть рыночных интервалов назад, когда он стоял в Эфесе перед своей статуей, воздвигнутой на агоре, и читал надпись на постаменте: "ГАЙ ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ, СЫН ГАЯ, ВЕЛИКИЙ ПОНТИФИК, ПОБЕДИТЕЛЬ, ДВАЖДЫ КОНСУЛ, ПОТОМОК АРЕСА И АФРОДИТЫ, НОСИТЕЛЬ БОЖЕСТВЕННОЙ СУТИ И СПАСИТЕЛЬ ВСЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА". Естественно, на каждой рыночной площади между Олисиппоном и Дамаском высились статуи Помпея Великого (разумеется, после его поражения при Фарсале их поспешно снесли), но не было ни одной статуи человека, который мог бы претендовать на предка-бога, не говоря уже об Аресе и Афродите. О, на каждой статуе римского завоевателя написано, что он носитель божественной сути и спаситель человечества. Это обычный хвалебный штамп для восточного склада ума. Но что действительно было важно для Цезаря, так это родословная, и здесь Помпей, галл из Пицена, ни на что не мог претендовать. Его единственным предком был Пик, тотем в виде дятла. Зато родословную Цезаря, представленную на его статуе, мог видеть весь Эфес.

Цезарь очень плохо помнил своего отца, всегда отсутствующего по каким-то делам Гая Мария. Потом он умер. Смерть настигла его, когда он наклонился завязать шнурок на обуви. Очень странная смерть - во время завязывания шнурка. Таким образом, в пятнадцать лет Цезарь стал главой семьи - paterfamilias. С ним осталась мать, Аврелия Котта. Строгая, критичная, суровая, несентиментальная, но всегда способная дать дельный совет. Для статуса сенатора род Юлиев был очень бедным, денег едва хватало, чтобы удовлетворять цензоров. Хорошо еще, что Аврелия владела инсулой - доходным домом в Субуре, одном из самых неблагополучных районов Рима, и семья жила там, пока Цезаря не избрали великим понтификом и он не перебрался в Общественный дом, содержавшийся на государственный счет.

О, как Аврелию беспокоили его беззаботная невоздержанность, его безразличие к гигантским семейным долгам! В какие страшные обстоятельства загоняла его неплатежеспособность! Зато потом он завоевал Длинноволосую Галлию и поправил свои финансовые дела. Так удачно, что сделался даже богаче Помпея Великого, хотя и не перещеголял в этом Брута. Усыновленный Сервилием Цепионом, тот стал наследником золота Толозы, и это сделало его желанным женихом для Юлии, пока в нее не влюбился Помпей Магн. Политическое влияние Помпея было нужно Цезарю больше, чем деньги Брута, поэтому…

"Юлия. Все мои любимые женщины теперь мертвы. Две умерли при попытке родить сыновей. Милая маленькая Циннилла и крошка Юлия, обе только-только входили во взрослую жизнь. Ни одна из них никогда не причинила мне боли, разве что своей смертью. Несправедливо, несправедливо! Я закрываю глаза и вижу их всех. Вот Циннилла, возлюбленная жена моя; вот Юлия, единственная моя дочь. Вот другая Юлия, тетушка Юлия, жена Гая Мария, ужасного старого чудовища. Запах ее духов все еще вызывает у меня слезы, особенно если им вдруг повеет от какой-нибудь незнакомки в толпе. Мое детство без нее было бы лишено любви, она одна целовала и обнимала меня. Мать - нет. Всегда строгая, всегда суровая, она считала, что проявление нежности испортит меня. Ей казалось, что я слишком горд, слишком преувеличиваю свои способности, слишком высокомерен.

Но всех их теперь нет, моих любимых женщин. Я остался один.

Неудивительно, что я начинаю чувствовать возраст".

Только весы богов могли бы показать, кому труднее достался успех - Цезарю или Сулле. Разновес - ниточка, волосинка. Они оба вынуждены были защищать свою dignitas - свое значение в обществе, положение и ценность, - двинувшись на Рим. Оба стали диктаторами, использовав единственную возможность подняться над демократией, не опасаясь будущих преследований. Разница была в том, как они вели себя, получив этот пост. Сулла ввел проскрипции и наполнил казну, убивая богатых сенаторов и всадников и конфискуя их имущество. Цезарь предпочитал милосердие, прощал своих врагов и позволял большинству из них сохранить свою собственность.

Это boni вынудили Цезаря пойти на Рим. Сознательно, намеренно, даже радостно они подталкивали страну к гражданской войне, лишь бы не позволить Цезарю то, что они с превеликой охотой разрешили Помпею. А именно - выдвинуть свою кандидатуру на консула, не присутствуя лично в городе. По закону человек, наделенный определенными полномочиями для деятельности вне Рима, теряет эти полномочия, пересекая священную границу города, и его могут подвергнуть обвинению в суде. И boni добивались, чтобы суды обвинили Цезаря в измене в тот самый момент, когда он сложит с себя полномочия губернатора, чтобы совершенно законно баллотироваться на консула второй раз. Он просил сенат разрешить баллотироваться in absentia - совершенно обоснованная просьба, но boni блокировали ее и блокировали все попытки Цезаря достигнуть соглашения. Потерпев неудачу, он, подобно Сулле, пошел на Рим. Не для того, чтобы сохранить свою голову, - ничто подобное ему не грозило. Однако приспешники boni, несомненно, приговорили бы его к вечной ссылке, а это хуже, чем смерть.

Разве это измена - провести закон, по которому общественные территории Рима будут распределяться более справедливо? Разве это измена - провести закон, запрещающий губернаторам грабить провинции? Разве это измена - отодвинуть границы Римской империи к Рейну и таким образом отгородить Италию и Наше море от германцев? Разве можно считать эти его действия предательскими? Неужели, делая все это, Цезарь предавал свою страну?

Для boni - да, предавал. Почему? Потому что для boni такие действия шли вразрез с mos maiorum - сводом неписаных правил, обычаев и традиций, определяющих ход римской жизни. Не имело значения, что реформы проводились ради общего блага, ради безопасности Рима, ради счастья и процветания не только всех римлян, но и всех жителей римских провинций. Эти реформы шли вразрез со старыми методами управления, которые были приемлемы для небольшого города, расположенного на соляных маршрутах Центральной Италии шестьсот лет назад. Почему boni не потрудились понять, что старые методы уже не годятся для единственной великой страны, образовавшейся западнее Евфрата? Рим подобрал под себя весь западный мир, но многие из тех, кто им управлял, все еще мыслили мерками архаичного города-государства.

Boni шарахались от любых перемен, как от врага, и Цезарь являлся для них самым ярым приверженцем этого врага. Катон вопил с ростры на Римском Форуме, что Цезарь - воплощение настоящего зла. Они не желали понять, что без смены ориентиров Рим умрет, распадется на вонючие клочья, годные только для прокаженных.

И вот теперь здесь, на скользящем к дальнему берегу корабле, стоял диктатор Цезарь, правитель мира. А ведь он всегда хотел только того, что ему причиталось по закону, - сделаться римским консулом во второй раз через десять лет после первого срока, как предписано lex Genucia. Конечно, намечались и более дальние перспективы - стать после второго консульства самым влиятельным государственным деятелем, более здравомыслящим и эффективным, чем боязливый хорек Цицерон. Время от времени возглавлять армию по просьбе сената, то есть делать для блага Рима то, в чем ему нет равных. Он вовсе не претендовал на неограниченную, беспредельную власть. Но это произошло. Вот трагедия, достойная Эсхила или Софокла.

Большая часть службы Цезаря проходила в западной части Нашего моря - в Испаниях, в Галлиях. Восток для него ограничивался провинцией Азия и Киликией. Ни в Сирии, ни в Египте, ни в удаленных от побережья районах необъятной Анатолии он еще никогда не бывал.

Ближе всего он подошел к Египту, посетив Кипр за несколько лет до того, как Катон аннексировал его. В то время островом правил Птолемей Кипрский, младший брат тогдашнего правителя Египта Птолемея Авлета. На Кипре Цезарь развлекался в объятиях дочери Митридата Великого и купался в морской пене, из которой возникла его прародительница Афродита (Венера). Старшей сестрой его любовницы была Клеопатра Трифена, первая жена Птолемея Авлета и мать Клеопатры, занимающей сейчас египетский трон.

Одиннадцать лет назад, когда Цезарь был старшим консулом, он заключил сделку с Птолемеем Авлетом и теперь подумал о нем с некоторой приязнью. Авлет нуждался в том, чтобы Рим подтвердил его право на египетский трон, он очень хотел получить статус "друга и союзника римского народа". Цезарь, как старший консул, с удовольствием наделил его этим статусом в обмен на шесть тысяч талантов золотом. Тысяча талантов ушла Помпею, тысяча - Марку Крассу, а четыре тысячи дали Цезарю возможность сделать то, в чем сенат ему отказал, - набрать и вооружить необходимое количество легионов, чтобы покорить галлов и сдержать германцев.

О Марк Красс! Как он рвался в Египет, сплошь покрытый, по его мнению, золотом и россыпями драгоценных камней! Снедаемый ненасытной алчностью, Красс добивался аннексии этой страны. Ему воспротивились восемнадцать старших центурий, верхушка торгового мира Рима, которые сразу поняли, что выиграет от этой акции один только Красс. Сенат мог считать, что он полностью контролирует Рим, но фактически правили им дельцы-плутократы. Рим был прежде всего экономическим организмом, опиравшимся на коммерцию в международном масштабе.

В конце концов Красс отправился искать свои горы золота и самоцветов в Месопотамии и умер в Каррах. А царь парфян захватил там семь римских орлов. Цезарь знал, что когда-нибудь он пойдет в Экбатану и вырвет их из вражеских рук, что приведет еще к одной огромной перемене. Поглотив Парфянское царство, Рим, уже владеющий Западом, будет править и Востоком.

Видневшаяся вдали сияющая белая башня вывела Цезаря из раздумий. Он стоял, восхищенно глядя, как она приближается. Знаменитый маяк Фароса, острова, словно бы отсекающего обе гавани Александрии от моря, был чудом света. Три шестиугольные секции, одна меньше другой в диаметре, уносились ввысь на триста футов. Их облицовка из белого мрамора слепила глаза, а на вершине постоянно горел огонь, отражаемый далеко в море во всех направлениях благодаря оригинальному устройству из тщательно отполированных мраморных плит (хотя днем огонь был почти не виден). Цезарь много читал о фаросской диковине и знал, что те же плиты защищают пламя от ветра. И ему очень хотелось подняться по шестистам ступеням и взглянуть на все самому.

- Хороший денек для входа в Большую гавань, - сказал ему лоцман-грек, неоднократно бывавший в Александрии. - Буйки будут отлично видны. Это заякоренные куски пробки, слева красные, справа желтые.

Цезарь читал и об этом, но вежливо наклонил голову к моряку, будто слышал впервые.

Назад Дальше