Глаза падре сузились, он изо всех сил пытался вникнуть в смысл неразборчивых букв и поблеклых от времени линий, начертанных на старом пергаменте.
– Простите, но я не узнаю…
– Не ищите полного сходства с нынешней крепостью, рисунок был сделан в четырнадцатом веке. Видите, вот здесь? Это место обозначено крестом. Где это? Что это за башня?
Священник, бережно взял в руки план, ближе поднеся к огню, долго разглядывал хитросплетение линий.
– Мне кажется это Восточная башня, только здесь она почему-то названа "Безглавой".
Д’Эстерне, зажег ещё несколько свечей и вернулся к плану.
– Бог мой, а ведь вы правы, вот возле башни обозначен восход солнца, вот рядом со знаком в виде сомкнутых остриями мечей. Видите красноватый полукруг, это солнце. Значит это восток. А место, место в башне вы узнаете?!
Падре в отчаянии покачал головой.
– Нужно подняться наверх, иначе…
Он пожал плечами.
– Как это можно сделать незаметно?
– Ну, разумеется, гораздо безопаснее, сделать это ночью.
Д’Эстерне, взглянул в упор на капеллана. Тот, словно оправдываясь, прижал ладони к груди, прошептав:
– Клянусь Девой Марией, я не настаиваю .
– Хорошо, сегодня в полночь.
****
Около трех часов по полудню во дворе Труамбера послышался шум вызванный приездом господ секундантов, присланных виконтом де Шиллу. Два всадника, остановились посредине замкового двора, и, невзирая на, готовность лакеев принять лошадей, не спешили покидать седел. Они вертели головами, высокомерно с пренебрежением понукая окружившими их слугами.
Из окна, второго этажа, за нежеланными гостями наблюдали д’Эстерне и де Лавальер. На лице лейтенанта воцарилась гримаса призрения, и он, сцепив от ненависти зубы, прошипел:
– В сером плаще шевалье де Гризоль, узнав этого господина, я навсегда разуверился, в том, что в человеке присутствует добродетель.
– А второй?
– Де Плево, ничтожество, по природе низкопоклонник, холуй де Шиллу.
Надев шляпу, шевалье твердой уверенной походкой направился к лестнице. Лишь узрев спустившегося во двор дворянина, посланники виконта спешились, и преисполненные достоинства вышли навстречу секунданту неприятеля. Оказавшись лицом к лицу с противником, де Гризоль, вышедший несколько вперед, как глава делегации, на миг, обернувшись, подмигнул своему товарищу, намекая на ничтожность личности, выдвинутой противником.
– Этот барон и вправду безумен. Кроме того, что он вызвал господина де Шиллу, так он ещё и взял вас в секунданты!
Дворяне рассмеялись. Лейтенант обдал ненавистных гостей холодным безразличием.
– Тем не менее, господин де Лавальер, я вынужден сообщить вам условия господина виконта.
Преисполненный пренебрежения вымолвил де Гризоль.
– Насколько мне известно, виконт де Шиллу является вызывающей стороной, поэтому мы удостоены права диктовать условия.
– Позвольте, сударь! Вас очевидно обманули.
Без тени смущения, воскликнул секундант мессира де Шиллу.
– Чего не наделаешь со страха!
Послышался из-за спины де Гризоля ехидный голосок де Плево.
– В любом случае давайте перейдем от препирательств к делу и покончим с этим! Потрудитесь выслушать наши условия лейтенант.
– Какова бы, господа, не была степень низости, вы находитесь на самом её дне. Мне претит спорить с вами. Говорите!
Оставив незамеченными оскорбления лейтенанта, Гризоль продолжил:
– Завтра, с восходом солнца, на поляне у старого колодца в лесу Ла Поэль. Оружие шпаги. С каждой стороны по два секунданта.
Лейтенант оскалился.
– Быть может, вы забыли о кинжалах?
– Я не страдаю забывчивостью, лейтенант! Только шпаги!
– Я немедленно передам ваши условия господину д’Эстерне.
Сухо произнес де Лавальер, и, не ответив на поклоны, удалился.
****
ТОТ ЖЕ ДЕНЬ. ЗАМОК БЛАНДИ-ЛЕ-ТУР.
Тем временем, в Бланди-ле-Тур, виконт де Шиллу, встретился с Дюпоном – таинственным наблюдателем за воротами замка, отправленным господином де Жермонтасом, за "головой" барона д'Эстерне. Оба мужчины, увидев друг друга, испытали похожие чувства. Виконт, как человек коварный, лукавый, и не лишенный проницательности, сразу распознал в верзиле, орудие для исполнения конкретных задач. Отметив, про себя, что тот, кто имеет в союзниках такого отпетого головореза, несомненно, прозорливый малый. И если ему удастся переманить, хоть на время, сего исполина на свою сторону, он, лишь от этого выгадает.
Дюпон же, будучи человеком, не большого ума, всё же сразу смекнул, что оказался в компании сильного, при сложившемся раскладе, а значит, не прогадал.
Руководствуясь изложенными выше соображениями, расчетливый шателен, выказав чрезмерную любезность, усадил, столь неродовитого гостя за свой стол, угощая вином.
– Мне сообщили, что вас, господин Дюпон, привели в наши края вполне определенные обстоятельства?
– Так и есть, Ваша Милость.
– Вам нужна жизнь барона д’Эстерне, не так ли?
– Точно так, Ваша Милость.
Пробасил верзила, осушив бокал, поглядывая на графин с белым мозельским рислингом. Виконт поспешил наполнить сосуд гостя, решив, что это не повредит в переговорах, продолжил:
– Что ж, радостно осознавать, что наши стремления тождественны. Более того, не без удовольствия готов заверить в том, что могу помочь вам.
– Уж больно мудрено вы изъясняетесь, Ваша Милость. Не пойму вас?
– Да, что тут долго говорить! Завтра, у меня с этим бароном назначена дуэль.
Вы с мушкетом, расположитесь на холме, и ещё до начала схватки застрелите мерзавца д’Эстерне! Тем самым исполните приказ вашего хозяина и заработаете ещё десяток, другой экю. По рукам?
– Это я с радостью. Это по мне.
Расплылся в улыбке великан, охмелев от четвертого бокала рислинга.
****
ВЕЧЕР ТОГО ЖЕ ДНЯ. ЗАМОК ТРУАМБЕР.
Уже совсем стемнело, когда в комнате лейтенанта собрались трое. Лавальер, разделив трапезу с верными слугами и соратниками, угощался и потчевал гостей великолепным белым бургундским доставленным в Труамбер из подвалов аббатства Понтиньи. Маленький круглый, наспех сервированный столик; огоньки свечей; свежесть летнего вечера, притихшего за окном, напоминая о себе лишь треском цикад, да потоками душистого воздуха доносящегося с лугов и полей; ужин в кругу близких друзей, навивали сентиментальность в огрубевшей душе шевалье. Он с удовольствием отвечал на вопросы захмелевшего Тужо, позволив слуге, этим чудесным вечером, чувствовать себя на равных с дворянином.
– Скажите, господин де Лавальер, а откуда вам известна история про эти сокровища тамплиеров?
Дворянин, попивая вино, растаял от удовольствия, ещё более расположившего лейтенанта к беседе.
– Эта легенда, достояние моего древнего рода, рода норманнских баронов, покрывших себя славой ещё в Столетнюю войну. История переходила из поколения в поколение, из уст в уста. Я впервые услышал её от деда, который так и не смог пояснить, что здесь, правда, а что вымысел. Но по воле провидения судьба забросила меня в Труамбер, где я стал невольным слушателем любопытного рассказа дворецкого Мартена, который не просто напомнил знакомую историю, но и подтвердил её достоверность. Он открыл мне, что клад, который называли "сокровищами де Шорне", когда-то находился здесь в замке, и отсюда уже был отправлен в неизвестном направлении. После этого я стал приглядываться ко всем, кто приезжал в замок, ведь если стены сей гордой твердыни хранят столь таинственные секреты, не исключено, что рано или поздно явится человек, который пожелает, а главное сможет раскрыть эти тайны. Когда же старый граф выставил меня за дверь, я поручил это тебе, верный мой Тужо, хоть ты в ту пору был ещё мальчишкой, за что исправно плачу. И лишь теперь, по истечении долгих лет, могу с уверенностью заявить – я не ошибся, сыскался такой человек.
Обглодав куриную ногу, Урбен не преминул поинтересоваться:
– А почему же сам Мартен не ищет?
Шевалье рассмеялся.
– Да потому, что Мартен, как и прочие олухи, считают эту историю вымыслом. Да-да, просто красивой сказкой. Признаться, я бы и сам не поверил во всё это, если бы не слышал нечто подобное от своего деда, человека не привыкшего пересказывать всякий вздор.
Шевалье поднялся, допил налитое вино, и, глядя в темноту за окном, произнес:
– Сейчас десять. Мы с Урбеном тотчас отправимся в Восточную башню. Ты, Тужо, останешься внизу. Как только увидишь д’Эстерне и Локрэ, направляющихся к башне, подашь знак. Крикнешь филином.
Он подмигнул лакею.
– Ну что, пора.
Полночь самое таинственное и загадочное время, когда темные ангелы, вырвавшиеся из мрака подземелья, взмывают ввысь, повелевая с высоты звездного циферблата тревожными снами спящих и злыми умыслами бодрствующих людей.
Рожек желтоватой луны повис на усеянном звездами небе, коснувшись скудным светом крепостных куртин, шпилей башен и крыш старинного замка. Время близилось к полуночи. Слышались лягушечьи рулады, доносящиеся из-за стены, из замкового рва, нарушая ночную тишину. Две тени пересекли двор, спустившись по ступеням, направляясь к дальней стене крепости, и лишь оказавшись под сенью Восточной башни, зажгли фонари. Тусклый свет вырвал из мрака край каменной лестницы, уходящей в непроглядную тьму, в вековую дрему верхних этажей, древней фортификации. Вглядываясь во мрак, поглотивший устремившиеся вверх ступени, д'Эстрен прошептал:
– Это точно здесь?
– Могу поручиться лишь за то, что это Восточная башня.
Пожав плечами, неуверенно ответил Локрэ. Тяжелые шаги, подняли столетнюю пыль на камнях, выложенной вдоль стены, по спирали, лестнице. Прокричал филин. В верхнем зале башни Лейтенант и Урбен прислушались.
– Лейтенант, филин кричит!
– Это Тужо. Черт возьми, мы ничего не нашли!
– Будем уходить?
– Нет, Урбен, я хочу увидеть, в худшем случае услышать, найдет ли чего наш друг д’Эстерне.
– Но здесь негде укрыться!
Подняв над головой фонарь, шевалье огляделся.
В это самое время, два желтоватых огонька, минуя этаж за этажом, приближались к заветной цели – верхнему залу Восточной башни. Барон в значительной степени опередил святого отца, который запыхавшись, хватаясь за стену, старался не отставать. Наконец преодолев великое множество ступеней, они поднялись на самый верх. Круглая, просторная комната, неприветливо распростерла мрачные объятия, впустив в свои пропахшие сыростью чертоги ночных гостей, неохотно уступая блеклому свету сонную черную тишь вековой мглы. Д’Эстерне оглядел пустой зал. Выложенный, в шахматном порядке, серо-белыми плитами пол, был с величайшей тщательностью усеян голубиным пометом. Почерневшие от времени стены, угрожающе направили на непрошенных визитеров черные прорези узких бойниц, сквозь которые просматривалось звездное небо, и прорывались, едва улавливаемым сквозняком, потоки прохладного ночного воздуха. Послышалось сопение. В комнату, сквозь прорубленный в полу люк, на четвереньках вполз капеллан.
– Слава святому Бенедикту добрались!
Учащенно дыша, промолвил он, уставившись в древний план, где крестом было указано место тайника. Барон, расстелив карту на плитах пола, занес над ней ничтожный источник света. Тыча пальцем в пергамент, он, беззвучно шевеля губами, прочел инструкции, после чего взяв из рук святого отца фонарь, извлек из него свечу. Блуждая глазами по стенам, он, обращаясь то ли к самому себе, то ли к священнику, тихо произнес:
– Где запад?
Локрэ, как человек, отменно знавший здешнюю местность, и как лицо духовное вполне вероятно даже читавший Фому Аквитанского и штудировавший Альфонсинские таблицы, пытаясь вникнуть в глубины астрономии, безошибочно, с легкостью определил нужную сторону света. Барон, несколько замешкавшись, выбрал одну из бойниц, установив в ней горящую свечу, обратился к надписи на пергаменте:
– Установите свечу в бойнице, устремленной на запад. Под плитой, где заканчивается полоска света, что ляжет на пол, находится тайник.
Вытащив из-за пояса кинжал, д’Эстерне склонился над местом, указанным полосой света. Он подковырнул плиту, и, прилагая немалые усилия, с помощью падре Локрэ, отодвинул её. Две пары глаз устремились в черный квадрат углубления ограниченного ровными краями каменной кладки, разглядывая крышку покрытого чеканкой ларца, погруженного во мрак неглубокой ямы. Дрожащими от волнения руками, барон открыл небольшой сундучок и достал оттуда старинный свиток, заключенный в синий замшевый футляр, украшенный серебряным вензелем с переплетенными литерами "Е.В.", а так же серебряный медальон на цепочке, в виде крошечного меча тамплиеров. На его лице водрузилась победоносная улыбка засвидетельствовавшая триумф. Он поднес к свету старинный амулет и с благоговением прочел, нанесенную на мече надпись:
– Де Брасс.
Поцеловав выгравированное слово, дворянин надел на шею, бесценный кулон. Наблюдая за успехом ночного похода, капеллан с облегчением вздохнул.
– Ну, что ж, вот вы и добились своего. Теперь, наконец, вы, полагаю, покинете Труамбер и оставите меня в покое?
В глазах барона, сузившихся в высокомерной улыбке, промелькнул дьявольский огонек.
– Во всем этом маскараде, любезный Падре, есть ещё одна интересующая меня деталь – ваша хозяйка. Графиня покорила меня своей красотой, я изнываю от жгучего желания. Я не покину замка, пока не добьюсь от неё того, чего намереваюсь получить. Разделавшись с де Шиллу, я, непременно, займусь Шарлоттой, и надеюсь, лавры героя обеспечат скорую победу над ней и принесут желанную награду. Я заставлю графиню подчиниться моей воле и получу всё сполна.
Лукавая улыбка зияла на красивом лице барона.
– А, что касается вас, мой глупый святоша, то хочу лишь напомнить ваши клятвенные обещания. Запомните…
Сурово вымолвил дворянин, с угрозой вглядываясь в искаженное тревогой лицо капеллана.
–…ваша гнусная, никчемная жизнь, отныне принадлежит мне! Я, повелеваю и жалую! И до тех пор, пока я не решу, что вы свободны, вы как послушная тень будете следовать за мной, и станете выполнять всё, чего я пожелаю!
Он вплотную приблизился к испуганному Локрэ, заглянув в широко раскрытые глаза священника.
Когда стихли голоса и шаги, потрясшие мрачное безмолвие "Восточной" башни, с потолочных балок, упирающихся в стены, спустились те, кто наблюдал за происходящим с непроглядной мглы потолка. Выбравшись из безраздельного владения пауков, затянувших в тончайшие шелка побитый шашелем дощатый конус, шевалье вытирая лицо от обрывков паутины, задумчиво вымолвил:
– Что ж, месье д’Эстерне, порой нет ничего важнее в жизни, чем понять – кто охотник, а кто добыча.
1 Аваддон – в иудейской (а затем и в христианской) теологии – ангел (демон) истребления, разрушения и смерти.
ГЛАВА 13 (42) "Фиаско мушкетеров"
ФРАНЦИЯ.
По дороге из Барселоны в Париж мушкетеры короля промчались, не произнеся ни слова, без остановок, довольствуясь спешными трапезами в попадавшихся на пути тавернах и меняя, по надобности, лошадей. Казалось, они убегали от кого-то или чего-то, впрочем, на самом деле, похоже, что так оно и было.
Сколько себя не убеждай в собственной непогрешимости и сохраненном достоинстве – перебороть ошибочность сих воззрений не удастся, если душу точит даже самая ничтожная капелька сомнения. Эти сомнения жгут и испепеляют все заслуги и достоинства закрепившиеся за нами ранее. Уничтожают уверенность в искренности симпатий, сыплющихся со всех сторон в адрес наших прелестей и превосходств, в которые так же быстро начинаешь верить, как и разуверяться. Подобные смятения переполняли умы и сердца мушкетеров намеревающихся поскорее расстаться с тягостным гнетущим чувством, вызванным проигранным противостоянием. Эти чувства, можно с уверенностью сказать, весьма редко обрушивались на них своими мрачными, горестными переживаниями, и от этого пронизывали ещё больней запятнанные самолюбием честолюбивые души.
Мрачные словно тучи они приблизились к Парижу, миновав возвышающуюся на холме мельницу, неподалеку от которой начиналось аббатство Сен-Жермен. Продвигаясь вдоль ограды святой обители, они выехали на маленькую площадь, разделявшую главные ворота аббатства и ярмарку, где устрашающе маячил позорный столб. Преодолев последние кварталы предместья без особого рвения, они, наполнив оглушительным звоном подков арку, оказались во дворе особняка де Тревиля, на улице Старой голубятни.
Капитан, пронзительно оглядев пятерку мушкетеров, выстроившихся перед ним посреди кабинета, пришел к неутешительным выводам. Не дожидаясь доклада, он по своему обычаю, поднялся с кресла, и, собираясь с мыслями, описал несколько кругов, неспешно шествуя по просторному кабинету. Затем вернувшись в своё огромное кресло, стоявшее за громоздким столом, и приняв позу, величественнее обычного, негромко, что потребовало от него немалых усилий, произнес:
– Я в ожидании, сдерживающем стальной цепью мою ярость, услышать хоть, сколько-нибудь, вразумительные объяснения вашей несостоятельности, господа.
Капитан, не дожидаясь ответа, вскочил с места, не в силах более держать себя в личине показного спокойствия, подбежал к опечаленным мушкетерам.
– Где же ваше красноречие месье Атос?! Ваша бравада, Портос?! Где гасконское бахвальство д’Артаньян, которое проистекало из ваших уст, когда вы выпрашивали у меня плащ мушкетера?! Где всё это?!
Он окинул взглядом, не скрывая неудовольствия всех пятерых.
– А вы Ланзак и Арамис, отчего смиренны как невинные монастырские овечки? !
– Чем меньше слов, тем больший вес они имеют, господин капитан.
Потупив взор, негромко произнес мушкетер.
– Я, что-то вовсе не слышу слов, мой дорогой Арамис!
Тревиль отступил к столу, откуда ему было сподручнее извергать раздражение и упреки в адрес всех пятерых.
– Вам, черт возьми, облегчили задачу разделавшись с этим мерзавцем де Самойлем и его людьми, неужели вы не могли уничтожить этих молокососов, жалких провинциальных растяп, которые едва научились держать в руках свои "соломенные" шпаги!? Неужели трудно догадаться господа, что если, упустив испанца, они не отказались от мысли переправиться через Пиренеи, значит, у них было какое-то важное дело там, в Каталонии, и вам следовало непременно им помешать! Разделаться с ними прямо там, в Барселоне!
Задыхаясь от ярости, завопил граф.
– Я знаю, есть лихие ребята на службе у кардинала. Кавуа в них души не чает. Но эти, эти кто?! Кто я вас спрашиваю?! И они оставляют в дураках моих лучших людей! Как сие возможно?! Как?!
Он, казалось, выпустив пар, уселся на прежнее место, и схватив со стола четки, начал нервно перебирать косточки. Только этого и ждал Атос, чтобы высказать то, о чем не решался признаться даже самому себе.