В этот миг раздался прерывистый лай, и из полумрака соседнего зала, разбавленного светом дюжины факелов, послышался гул шагов. Появился король в окружении трёх мохнатых спаниелей, которых игриво подразнивая, манил за собой, получая в ответ рычание и лай. Немногочисленная свита, сопровождавшая монарха, наполнила помещение гомоном и смехом, восторгаясь забавными животными, а скорее добрым расположением духа Его Величества, что являлось редкостью, и было не свойственно мрачному, набожному Филиппу. Король не обратив внимания на приветственные поклоны, ожидавших его дворян, громко произнес:
– Бог мой, как темно! Оливарес, зачем вы заманили меня в этот склеп. Мне пришлось, по вашей милости, прервать столь славную охоту!
Граф-герцог недовольно окинул грозным взглядом праздную толпу, заполонившую зал, тихо ответив:
– Дело государственной важности, Ваше Величество.
Покорно произнес он, при этом поклонился, и, нахмурив брови, из-под нависшей челки, с предосуждением оглядел веселящихся дворян ближайшего королевского окружения. Грозный взгляд повлек должное воздействие. Повисла тишина. Лишь бубенцы на кожаных чехлах ловчих соколов да гул одиноких, монарших шагов, поднимавшихся под своды потолка, нарушали священный, вековой покой замка. На лице Филиппа воцарилась печать непосильного бремени. Он проследовал вдоль стены украшенной колонами, меж которых висели портреты великих Габсбургов. Остановившись у занимавшего самое почетное место, в центре галереи, полотна, кисти Тициана, с изображением императора Карла Пятого, он вперил взор в своего великого предка, как будто обращаясь к тому за советом. Все замерли, устремив на Его Величество, взгляды полные обожания. Угомонились даже спаниели, потупив мохнатые мордочки с блестящими глазками. Король, оторвавшись от портрета, с легкостью обернулся и обреченно произнес:
– Политика, политика, опять проклятая политика! Я могу не ждать славной смерти на поле брани, нет, это мне не грозит! Я так же не отойду в мир иной погрузившись в смиренную молитву, в величественном храме! Мне уготовлена иная участь! Я умру от тоски! Где-нибудь на заседании королевского совета, во время обсуждения неаполитанского, фландрийского или какого-нибудь ещё, гнусного вопроса, который непременно прикончит меня!
Он неистово сверкнул глазами, ознаменовав сим возвращение в непроглядную тьму подземелья дурных мыслей и государственных забот, накрывающих монарший лик как крышка гроба. Покрасневшие глаза Его Величества впились в затаившую дыхание толпу, которая как по мановению волшебной палочки, изогнувшись в поклонах, попятилась, скрывшись за прикрытыми гвардейцами дверями.
Филипп обессилив, опустился в кресло, подперев голову ладонью. Оливарес, имевший богатый, многолетний опыт в решении государственных вопросов и знавший толк в придворных тонкостях и уловах, подал графу знак, призывавший к молчаливому ожиданию. Два неподвижных, черных силуэта, безмолвно созерцали покой монарха. Наконец король поднял голову, как будто очнувшись ото сна. Он огляделся, и, откинувшись на высокую спинку, хрипловатым, металлическим голосом произнес:
– Оливарес?
– Я здесь, Ваше Величество.
Поспешил ответить министр.
– Говорите.
Дождавшись своего часа, бесшумной поступью, герцог приблизился к королю.
– Ваше Величество, граф Эррера, только сегодня прибывший из Франции, выполнил возложенную на него миссию, и привёз чрезвычайно важные вести.
Филипп зевнул, томясь тягостным повествованием. Он, прикрыв глаза, едва заметно кивнул, давая понять, что намерен слушать далее.
– Вследствие переговоров с представителями высшего дворянства, недовольного правлением Людовика, а в большей степени политикой дерзкого Ришелье, складывается впечатление, что наступил благоприятный момент…
Король поморщился.
– Извольте выражаться яснее, герцог.
Склонившись в поклоне, переполненном покорности и почтения, Оливарес продолжил.
– Ваше Величество, из множественных депеш, присланных верными нам людьми, разосланными по всем уголкам французского королевства, можно составить вполне достоверную картину событий происходящих во владениях Людовика Бурбона. Те же сведения мы получаем и от маркиза Мирабеля, нашего посла в Париже. Франция стоит на пороге грандиозного раскола, раздирающего королевство изнутри. Так называемая "Испанская партия", включающая в себя, за небольшим исключением всё крупное дворянство, и возглавляемая вашей сестрой королевой Анной и матерью Людовика -Марией Медичи, не испытывающих друг к другу симпатий, но всё же противостоящих враждебной нам клике первого министра Ришелье, может сыграть решающую роль в этом расколе. Кардинал тешит себя иллюзией объединить королевство, установив абсолютную монархию, сделав, тем самым, Францию передовым государством в Старом Свете, но…
Филипп, с возрастающим интересом, внимал словам фаворита. Он вдруг оживился, демонстрируя интерес сопровождаемый раздражением, что было присуще молодому королю, когда речь заходила о вещах, хоть сколько-нибудь волнующих монарха.
– А, что же король?!
Нервно, как будто с претензией, вклинился он, подняв вопрошающий взгляд на герцога.
– На чьей стороне сам Людовик?!
Лицо фаворита, как и графа Эрреры, расплылось в ехидной улыбке.
– Если бы Людовик Тринадцатый мог, хотя бы самому себе, признаться на чьей он стороне, смею заверить, Франция давно бы уже блистала в лучах своего величия.
– Оливарес, мне не нравиться тон, в котором вы позволяете себе, отзываться о монархе!
Филипп, как обычно, из всего сказанного выделил для себя вещи наименее важные, но сумевшие вызвать либо его бурное возмущение, либо восторг, что было гораздо реже. Лица вельмож сделались серьезнее прежнего. Они как послушные марионетки, управляемые одной всесильной рукой, согнулись в поклоне, подчинившись воле короля.
– Значит, вы полагаете, пора унять несправедливые и непомерные претензии Франции?
– Ваше Величество, я усматриваю, в данной ситуации, наиболее благоприятный момент, впрочем, не исчерпывающийся изложенными обстоятельствами.
Филипп вновь потерял интерес к разговору, всецело пропитанному лишь политикой. Он уставился в пустоту, позволив, тем самым, изложить свои уверения герцогу. Во что бы то ни стало, Оливарес решил дожать короля, добиваясь полной свободы действий в данном вопросе.
– Было бы несправедливо не упомянуть о ещё одной причине, заставляющей нас предпринять решительные действия против Франции.
Утомленный Филипп сделал ещё одну мучительную попытку вернуть внимание Оливаресу, направляющего мысли юного Габсбурга в ненавистное для короля русло.
– Гугеноты, Ваше Величество. Еретики, подобные которым с праведного тела Испании, благодаря мудрости и справедливости Вашего Католического Величества, выжжены каленым железом, всё больше докучают французской короне. Они собирают серьезные силы в юго-западных провинциях королевства, требуя от Парижа суверенитета. Ришелье никогда не пойдет на это, тем самым провоцируя войну со сторонниками реформаторской церкви. И смею заметить не только французскими протестантами. Вполне возможно вмешательство Англии. Таким образом, если вы разрешите…
Филипп поднялся, не в силах более сносить сей вздор, вследствие чего Оливарес замолчал на полуслове. Он величественно оглянулся на подданных, как будто для того, что бы удостовериться в почтительности, которую они демонстрируют своими поклонами, пригладил оттопыренным мизинцем свои рыжеватые усики и, направившись к выходу, неохотно произнес:
– Я всецело полагаюсь на вас, Оливарес.
1 лига – мера длины = 5572 метрам
2 в Эскориале насчитывается 300 келий
ГЛАВА 10 (39) "Замок Сен-Жермен или королевский конфитюр"
ФРАЦИЯ. ПАРИЖ. ДВОРЕЦ "ПАЛЕ-КАРДИНАЛЬ".
Ранним утром, на просторном дворе кардинальского дворца, стоял экипаж запряженный четверкой превосходных вороных жеребцов, под алыми попонами с золотыми кистями. Карета была готова к отправлению, во всем великолепии сверкая в лучах едва взошедшего солнца. Холеные скакуны звенели дорогой сбруей, под строгим взглядом возницы, возвышавшегося на козлах экипажа, на лакированных дверцах которого гордо красовался кардинальский герб, увенчанный герцогской короной. Двенадцать лучших солдат гвардии Его Высокопреосвященства, в алых плащах с золотыми крестами, выстроились в шеренгу, сдерживая ретивых рысаков, под предводительством лейтенанта конных гвардейцев, господина де Шанфлери.
По истечении четверти часа, с момента подачи экипажа, во дворе появился Ришелье, неспешно направлявшийся к карете в сопровождении капитана кардинальских гвардейцев, господина де Кавуа; секретарей Мани и Вернье, которые что-то записывали за министром, на ходу, и мрачного, замыкавшего процессию, камердинера де Бурне. Кардинал, шествовал неторопливо и величественно, печать глубокого раздумья водрузилась на его лице, он сосредоточенно глядел в небо, над крышей галереи, как будто считывал с белоснежных верениц облаков, что-то важное, в наставлениях для секретарей. Вдруг утреннюю тишь, нарушил гулкий стук копыт. Черный всадник, ворвавшись в арку, пересек двор, спешно спрыгнув с лошади прямо перед министром.
– Ваше Преосвященство, я только что прибыл из Ла-Рошели. Скверные новости, монсеньор.
Кардинал окинул взглядом покрытые пылью камзол, плащ и ботфорты дворянина, взглянув в измученное, серое лицо прибывшего, спокойно произнес:
– Невзирая ни на что, я рад вас видеть Рошфор. Мне предстоит сейчас же, безотлагательно отправиться в Сен-Жермен-ан-Ле, где Его Величество находится с частью двора. Канцлер Сегье, сообщил, что Людовик пребывает в том расположении духа, которого я так давно с нетерпением жду. Это тот редкий случай, когда сговорчивость Его августейшего Величества может оправдать мои надежды, и позволит действовать согласно моим же планам. Следует непременно этим воспользоваться. Вы будете меня сопровождать, всё расскажите по дороге.
Карета кардинала, в окружении тринадцати гвардейцев, проследовав по набережным, вдоль сверкающей бирюзой, спокойной Сены, выехала из города через ворота Конферанс. Выбравшись из паутины узких улочек парижской провинции, возница щелкнул кнутом, и кавалькада пустилась в резвый галоп, по дороге на Сен-Клу, ворвавшись под сень Булонского леса.
Городок Сен-Жермен-ан-Ле, куда направлялся кардинал, находится примерно в пяти лье к западу от Парижа, и упирается с севера в Сен-Жерменский лес, в честь которого получил своё название. Со средних веков он известен как местонахождение загородной резиденции королей Франции. Там на холме, возвышаясь над Сеной, стоит в лучах многовекового величия красавец замок Сен-Жермен куда и направлялся первый министр королевства для встречи со своим монархом.
****
Здесь, раз уж повествование вынуждает нас заглянуть в кулуары дворцовой жизни, было бы весьма уместно сказать несколько слов об устройстве Королевского Двора Франции.
Итак, период правления последних королей из династии Валуа знаменовал собой расцвет и бурный рост Королевского Двора. Французский Двор, по пышности церемониала, многочисленности представленного в нем дворянства стал достойно соперничать с Испанским и Английским Дворами. Однако, с воцарением Бурбонов, постепенно изменился и облик дворянства, породив новый, разительно контрастирующий с прежним Королевский Двор. Хотя по отношению к высшей придворной аристократии, политика Генриха Четвертого была в определенной степени продолжением курса Генриха Третьего, который, окружая знать наибольшим придворным почетом и наделяя её высшими должностями в дворцовой иерархии, в то же время стремился рассредоточить властные полномочия особо влиятельных должностных лиц, прежде всего Главного распорядителя Двора. Генрих Четвертый не только не стал восстанавливать урезанные последним Валуа обязанности Главного распорядителя, но ещё и передал их в верные, как ему казалось, руки. Он назначил на этот самый почетный придворный пост своего кузена Шарля де Бурбона, графа де Суассона, который ко всему, ещё должен был делить полномочия, на определенных церемониях, с Обер-церемонимейстером.
Высокий уровень конкуренции внутри придворных клиентел, столкновения группировок и великосветская борьба за право состоять при особе короля помогали Генриху IV возвышаться над дворянством и одновременно руководить Двором, используя все возможности придворной жизни.
Но как часто бывает, на смену могущественному королю приходят слабые правители, которые своими действиями способствуют подрыву устоев сильного государства. К этому периоду можно, несомненно, отнести небольшой отрезок в истории Франции, а именно регентство королевы, Марии Медичи. Во время её пребывания у власти были, в значительной степени, разрушены начинания великого Генриха по укреплению королевской власти. Таким образом, абсолютистские тенденции в политике короны были попраны, а гражданские смуты, возобновившиеся за время пребывания на троне Королевы-матери, докатились до самостоятельного правления её сына – короля Людовика XIII Бурбона. Это повлекло за собой негативные последствия для молодого монарха и поспособствовало усилению политических позиций высшего дворянства, которое пользуясь слабостью короны, добилось от неё ряда существенных уступок.
В таком состоянии принял Тринадцатый Людовик королевство из рук матери. Влияние Двора было настолько сильным, что король, верный своей примирительной политике, избегал открытых конфликтов со знатью и опасался покушаться на влияние высшей аристократии.
Так продолжалось до прихода во власть первого министра Франции, кардинала Ришелье, который с новой силой обрушил свои абсолютистские принципы на высшее дворянство, продолжив, тем самым, дело Генриха Четвертого, чем сумел вызвать определенное расположение молодого монарха. Подобные симпатии, в первые годы министерства кардинала, не позволили сблизиться королю с его первым министром, но дали возможность Ришелье удержаться на этом посту.
Таким образом, Двор фактически разделился на две большие партии. Одна из которых лишь начала зарождаться, под покровительством герцога Ришелье, вторая, открыто враждебная первой, возглавляемая обеими королевами – Анной Австрийской и Марией Медичи, включала в себя брата короля Гастона де Орлеана, кузенов, принца Конде и графа Суассона, а так же примкнувших к ним самых знатных вельмож королевства. Подобное противостояние было бы невозможным, если бы все выше перечисленные противники кардинала не были, в свою очередь, разбиты на клиентелы, враждующие между собой. Это приводило к довольно серьезным противостояниям между злейшими союзниками, объединенными ненавистью, что нередко мешало бороться против абсолютистской политики Ришелье.
****
Добравшись до Сен-Жермен-ан-Ле, кавалькада проследовала на улицу Хлеба, где Ришелье встретился с канцлером де Сегье , одним из немногих, при Дворе, хранивших верность первому министру. Господин канцлер лишь укрепил намерения кардинала, добиться аудиенции Его Величества, подтвердив благоприятность момента. После чего, исполненный решимости, "Красный герцог" направился в королевскую резиденцию.
Карета Его Преосвященства, миновав кордоны на подступах к замку, охраняемые французскими и швейцарскими гвардейцами, затем арку ворот, стремительно проследовала во двор Сен-Жермена. Конные гвардейцы окружили экипаж. Кардинал в сопровождении Рошфора и Шанфлери вошел в высокий проем, распахнутых перед ними дверей. Они пересекли большой зал, ступив на широкую лестницу под враждебными взглядами компании дворцовых куртизанов, имевших немалые резоны ненавидеть и опасаться как самого Ришелье, так и его сторонников. Веселая гурьба, состоящая из камердинера, камер-юнкера и нескольких пажей королевского стола, а так же четырех славнозвестных бретеров и забияк из свиты графа Суассона, затихла, отвесив сдержанные поклоны, не содержащие и тени почтения, но переполненные ядом ненависти.
****
Королевский Двор, со всем его устройством, множеством партий, на которые он был раздроблен, включая клиентелу славного графа де Суассона, хоть и является структурой, весьма, занимательной, но всяческие разъяснения и множественные уточнения связанные с подробностями о нравах и предпочтениями сих знатных вельмож, представляются нам непомерно докучливыми, чтобы утомлять ими достопочтенного читателя. Вместе с тем, человек пожелавший преодолеть, с нашими героями, тернистый путь, втиснутый в тесные рамки сего романа, не сможет не убедиться в целесообразности описания некоторых персон из свиты сего достопочтенного принца. Поэтому, не злоупотребляя вашим вниманием, мы ненадолго прервемся для знакомства со столь милыми господами.
Среди многочисленных сторонников принца крови, Шарля де Суассона, при Дворе, главную роль играл господин Анри де Сен-Бонне, мессир де Сент-Ибар. О нем, как и о двух его ближайших друзьях и соратниках, наиболее точно, как-то упомянул месье Ларошфуко: "Сент-Ибар, Варикарвиль и Бардувиль, люди неуживчивые, беспокойные и необщительные, притворяющиеся, будто они – сама добродетель, завладели волей принца крови". Подобные, столь нелестные, высказывания герцога, связаны, прежде всего, с его взглядами как придворного короля и блестящего парижского аристократа на "деревенскую" знать. Он, при любой возможности, порой довольно едко, указывал на комичность сего нашествия неотесанных мужланов, любой ценой желавших уцепиться за золоченый трон, всякий раз подчеркивая разницу в положении придворного и провинциального дворянства, отражая растущий снобизм двора. Ларошфуко, впрочем, как и большинство дворян, его круга, презирал провинциальное окружение Суассона, считая влияние этих "дворянчиков" весьма небезопасным. Сие, подтверждает ещё один весьма почтенный господин, завсегдатай парижских салонов знати и всем известный собиратель придворных сплетен и рассказов: "Сент-Ибар был причиной несчастья Его Высочества: он вбил ему в голову, что тот должен держаться стойко и свалить кардинала".
Варикарвиль и Бардувиль же являлись мелкими нормандскими дворянами, попавшими под влияние Сент-Ибара и разделявшими его взгляды. Они, примкнув к партии Суассона, в первую очередь, все же, рассчитывали с его помощью, добиться хорошей должности при Дворе.
Среди непримиримых врагов кардинала, можно выделить ещё трех, конфидентов графа: это господин де Борегар, являвшийся капитаном личной гвардии Суассона; молодой бургундец виконт де Ларди, с недавних пор появившийся при Дворе, где как фаворит Принца Крови, снискал к себе, так называемое, уважение союзников и ненависть противников; и, наконец, грозный, вздорный и яростный гасконский барон де Рокамдур. Впрочем, все эти люди, незаметно для себя, постепенно из недоброжелателей превратились в заговорщиков, которыми двигала не только верность своему патрону, но и личная выгода. К тому же всех их объединяло ещё и то обстоятельство, которое было приведено выше, со слов месье Ларошфуко, – все они, в отличие, например от окружения Герцога де Орлеана, не являлись представителями столичной знати.
****