Осенью 1029 года словарь был наконец-то готов. Почти полтора года пролетело с тех пор, как Синдэ прибыл в начале лета в Синцин. Нельзя сказать, что он позабыл об уйгурской царевне и Чжу Ванли, но их образы постепенно отошли на задворки памяти, потускнели, а кровавые битвы, в которых молодой ханьский цзюйжэнь участвовал под началом отважного полководца, и суровая жизнь в приграничном гарнизоне теперь казались ему ночным кошмаром. Синдэ думал, что никогда уже не вернется в Лянчжоу или Ганьчжоу – до того нереальными и далекими сделались в его сознании эти города. Прожив некоторое время в столице Западного Ся, он уж и не помышлял о возвращении к прежнему месту службы. Вскоре память о знатной уйгурке совсем померкла. Сначала, думая о ней, Синдэ грустил и все вспоминал ее ледяные руки в день расставания, теперь же ему трудно было поверить, что когда-то он обладал этой женщиной. Возможно, ему все приснилось? Да и клятву он произносил тогда, словно во сне… Как бы то ни было, у него пропало желание возвращаться в Ганьчжоу за чужеземной царевной.
После завершения работы над словарем Синдэ не знал, чем ему заняться. Он пересек пустыню ради того, чтобы разгадать тайну тангутов, но прошли годы, а вопрос так и остался без ответа. Синдэ не мог отыскать в Синцине ничего, что позволило бы ему снова испытать то чувство, которое возникло у него после встречи с обнаженной женщиной на базаре Бяньляна. Возможно, в начале своего пути тангуты и обладали той бесхитростной простотой отношения к жизни и смерти, той первобытной внутренней свободой, которые так потрясли просвещенного ханьца, но теперь они утратили эти качества. Тангуты стали подданными нового государства и обрели патриотические идеи, когда во главе Западного Ся встали выдающиеся правители Дэ-мин и Юань-хао. Тангутские мужчины по-прежнему оставались храбрецами, но отныне они готовы были сражаться до последней капли крови не за свою честь, а за своего государя, женщины же несли на себе все тяготы жизни, годами ожидая мужей с полей сражений. Патриотизм сделал тангутов суровыми людьми, не знающими смеха и веселья.
В своем давнем сне Синдэ защищал перед Сыном Неба план Хо Ляна по обороне границ, теперь же его точка зрения несколько изменилась. Западное Ся оказалось куда могущественнее, чем считали в Поднебесной, а его жители превосходили ожидания любого сунского военачальника. Тангутские умельцы по всей стране ковали мечи и доспехи, мудрецы писали трактаты о воинском искусстве, у молодого государства просто не было времени на художественные ремесла, науку и литературу, но, когда оно завоюет земли соседей и его культура начнет бурно развиваться, Поднебесной будет уже поздно что-либо предпринимать. Если правители из династии Сун хотят избавиться от этой величайшей угрозы, они должны немедленно бросить все свои силы на борьбу с Западным Ся. Настало время действовать. Сунская империя уже совершила серьезную ошибку, оставшись в стороне, когда тангуты захватывали Лянчжоу и Ганьчжоу.
У Синдэ больше не было причин задерживаться в Синцине. Он изучил язык и письменность тангутов и прожил в этом главном городе Западного Ся полтора года.
Тангутское государство и Поднебесная разорвали дипломатические отношения, теперь уже нельзя было перемещаться из страны в страну столь же свободно, как в ту пору, когда Синдэ прибыл в Линчжоу. Хрупкое политическое равновесие между Западным Ся, империей Сун и Великим государством киданей едва удерживало три державы от открытого противоборства. Однако, пожив некоторое время в Синцине, Синдэ узнал, что гражданские лица, в основном купцы со своими караванщиками, все же тайно переезжают из Западного Ся в Поднебесную и обратно, невзирая на сложившуюся обстановку.
Таким образом, если бы он пожелал вернуться на родину, это было бы вполне осуществимо. Только вот возвращаться не хотелось: если он появится в Ганьчжоу, ему придется провести остаток дней в передовой армии Западного Ся, и больше никто никуда его не отпустит. Нельзя совать нос в гарнизон, если у тебя нет намерения отдать свою жизнь в битве, – Синдэ прекрасно это понимал. И тем не менее все чаще цзюйжэня начали посещать мысли о Чжу Ванли и уйгурской царевне – главный труд, тангутско-ханьский словарь, на какое-то время заставил его позабыть обо всем на свете, теперь же, когда работа была закончена, образ уйгурки снова бередил воображение. Синдэ понятия не имел, что сталось со спасенной им красавицей. Сгинула ли она в омуте войны, или ей повезло добраться до своей семьи на западе, было неизвестно.
Наступил новый, 1030 год. Когда в Синцин пришла весна, город постепенно вернулся к жизни. Заметно усилились передвижения войск: в город прибывали полки с окраин, столичные подразделения выступали в поход. Народ упорно шептался о том, что скоро состоится очередной бросок на туфаней. Туфаньский князь Цзюэсыло уже успел собрать остатки лянчжоуского воинства, разгромленного конницей Западного Ся, поставил в строй сотни тысяч бежавших из Ганьчжоу уйгуров и постоянно пополнял ряды своей армии, готовясь к столкновению с тангутами. Чтобы захватить Гуачжоу и Шачжоу, тангутам надо было одержать верх над туфанями на территории между этими двумя ханьскими крепостями и границами своей империи.
В такой неспокойной обстановке протекла весна, и в свои права вступило лето. Как-то раз Синдэ прогуливался по рыночной площади у южных ворот Синцина. Внезапно его прошиб холодный пот, молодой человек замер: к нему приближалась женщина… Та самая!
– Это же она! – вырвалось у Синдэ.
Он был уверен, что именно эту тангутку спас на базаре в Бяньляне. Ее внешность, выражение лица… Ошибки быть не могло! Синдэ быстро подошел к ней.
– Ты помнишь меня? – спросил он. Женщина окинула его суровым взором и пожала плечами:
– Нет, не помню.
– Ты ведь была в Бяньляне?
– Нет. – Тангутка решительно покачала головой и расхохоталась.
Синдэ понял, что обманулся: она действительно была очень похожа на ту отважную упрямицу. Всего лишь похожа… Молодой человек извинился и зашагал прочь. Только теперь он заметил, что во внешности проходящих мимо горожанок есть что-то общее. У всех были густые брови, черные, глубоко посаженные глаза и чистая гладкая кожа.
Впервые за много лет Синдэ подумал о женщине с базарной площади Бяньляна, о тангутке, благодаря которой он оказался в столице Западного Ся. Перед глазами возникла обнаженная фигура на помосте из доски. И выяснилось, что чувство, которое он испытал в тот далекий день, не исчезло, по-прежнему бередило душу. С мыслью о том, что он, возможно, вспомнил нечто очень важное, о чем никогда нельзя было забывать, Синдэ продолжил путь по улицам Синцина.
В тот же день, вернувшись в храм, он случайно услышал о другом человеке из прошлого – о Чжу Ванли. Разговор про полководца завел тангутский ратник, переведенный из Ганьчжоу. По его словам, Чжу Ванли приказали оборонять крепость в долине, в тридцати пяти ли к западу от Ганьчжоу, и он уже полгода стоит там лагерем с тремя тысячами всадников. Прознав об этом, Синдэ, как наяву, увидел горящие глаза Чжу Ванли. Став предводителем трехтысячного войска, полководец, должно быть, с нетерпением ждал великой битвы. Несомненно, он сам вызвался защищать приграничную крепость в надежде столкнуться там с врагом. Учитывая прошлое этого благородного мужа, слухи о котором уже достигали ушей Синдэ, можно было понять, почему ханьский воин, служащий в передовой армии чужой страны, сам ищет смерти на поле брани.
Внезапно в душе Синдэ проснулось желание вновь ощутить запах сражения. Прежде он никогда не испытывал ничего подобного. В памяти всплыли данное Чжу Ванли обещание и клятва уйгурской девушке. Год уже прошел, срок давно истек, но Синдэ все равно чувствовал, что должен сдержать слово. Может быть, Чжу Ванли и царевна все еще ждут его… Впервые после прибытия в Синцин глаза цзюйжэня заблестели от радости. А десять дней спустя он присоединился к тангутской конной сотне, выступившей в Ганьчжоу. Ему уже знакома была эта дорога, только сейчас его путь лежал в обратную сторону.
В Лянчжоу отряд остановился на пять дней. Синдэ тоже провел это время в городе, который очень изменился за минувшие три года. Прежде он выглядел как приграничная крепость, теперь же здесь появились торговые ряды, опрятные, обсаженные деревьями жилые кварталы. И повсюду пестрели таблички на языке тангутов. Правда, на улицах было малолюдно – поскольку стоял сезон дождей, горожане носа из дому не казали.
Через десять дней после выезда из Лянчжоу конная сотня подошла к Ганьчжоу. Всадников не пустили в город – пришлось разбить бивуаки у крепостных стен. Сложно было понять, что происходит в городе, но оттуда то и дело выходили отряды ратников, за воротами исчезали постоянно прибывавшие издалека полки, на взмыленных конях прибывали гонцы. Похоже, Ганьчжоу превратился в ставку крупного военачальника и уж точно сильно изменился с тех пор, как Синдэ жил здесь.
Проведя ночь в окрестностях Ганьчжоу, наутро Синдэ решил, что пора продолжить путь к крепости Чжу Ванли, – раз уж ему не суждено попасть в Ганьчжоу, то задерживаться здесь вместе с конной сотней не имеет смысла, – и присоединился к маленькому обозному отряду, который направлялся на запад. Земли к западу от Ганьчжоу были ему совершенно не знакомы. В первый день обозники переходили ручьи и реки, перемежающиеся песчаными дюнами, на второй день ландшафт оставался неизменным, а к вечеру отряд добрался до берегов речушки под названием Сивэй; на расстоянии полутора ли к юго-западу находилась ставка Чжу Ванли. Здесь Синдэ покинул обозный отряд и дальше пошел один. Добравшись до берега ручья, он позволил себе немного отдохнуть. Наступила ночь, но в ярком лунном сиянии было светло как днем. Синдэ, взяв лошадь под уздцы, неспешно продолжил путь по течению ручья, похожего на развевающуюся на ветру белую ленту.
Чжу Ванли обосновался в маленькой деревушке у подножия гор Цилянь. Синдэ издалека разглядел крепость: в свете луны она походила на гигантское кладбище. Когда он приблизился, от ворот отделились два всадника – оба оказались ханьцами. В сопровождении стражей Синдэ ступил в узкий проход, ограниченный с обеих сторон стенами из камня и глины, прошел по тесному лабиринту улочек и неожиданно оказался на большой площади. Над крышами домов, превращенных в казармы, мерцали под луной горы. Очевидно, раньше это было богатое крестьянское поселение, окруженное возделанными полями, но мирная деревенская жизнь закончилась – на смену ей пришла суровая атмосфера военного лагеря.
Чжу Ванли занимал самый большой дом. Всадники отвели Синдэ к нему и велели ждать во дворе. Наконец появился сам полководец, не спеша подошел к гостю и остановился в паре шагов, широко расставив ноги, вглядываясь в лицо молодого человека, словно желал убедиться, что перед ним действительно бывший соратник.
– Так ты жив, – наконец пробормотал он себе под нос, вперив в Синдэ горящий взгляд.
За два года, истекших со дня их последней встречи, Чжу Ванли состарился: лицо изрезали морщины, на лбу появились старческие пятна, борода в лунном свете казалась совсем белой.
– Ты не вернулся через год, и я решил, что ты погиб, – тихо продолжил Чжу Ванли и, помолчав, внезапно выкрикнул: – А она умерла!
– Умерла? – Синдэ ничего не понял. – Кто – она?
– Она умерла, – повторил Чжу Ванли, повернулся и медленно зашагал прочь.
– Кто умер, ваше превосходительство?
– Не спрашивай меня!
Синдэ не испугался гнева полководца.
– Вы имеете в виду уйгурскую де… – Она мертва! Мертвые не возвращаются. Не задавай больше вопросов.
– Как она умерла?
– Вот ведь упрямец! Заболела.
– Чем?
Чжу Ванли на мгновение остановился, обернулся через плечо, но лишь махнул рукой и снова направился к дому.
– Просто заболела. Это была большая потеря.
– Вы… сожалеете о ее смерти?
– Как если бы я потерял город.
– Она что-нибудь сказала, перед тем как покинуть подлунный мир?
– Ничего. И я не из тех, кому нравится присутствовать у смертного одра.
– Почему вы сожалеете о ее смерти, как о потере города?
– В мирное время она стала бы царицей. – Чжу Ванли свирепо тряхнул головой. – Я не хочу, чтобы ты задавал мне вопросы, солдат. Я сдержал свое обещание – вот все, что тебе нужно знать. И хватит об этом. – Полководец вошел в дом.
Спустя какое-то время Синдэ, задумчиво бродившего по двору, позвали в ставку. Там собрались высшие военные чины, прислужники подавали вино. Чжу Ванли был весел, словно совершенно забыл о недавнем разговоре, даже изволил шутить с Синдэ и казался довольным тем, что тот вернулся, как обещал. Чжу Ванли состарился, но стал еще более величественным и властным.
Когда на следующее утро Синдэ проснулся на новом месте, полководец и больше половины воинов уже покинули крепость, – с восходом солнца вражеские лучники осыпали гарнизон градом стрел, и Чжу Ванли не мешкая повел своих людей в атаку. Оставшиеся солдаты охотно рассказали новичку о здешней жизни, отчего Синдэ пришел в ужас. Он понял, что совершил ошибку, по доброй воле явившись сюда, на край света. Бои на подступах к крепости кипели каждый день, уйгурская царевна умерла, ему здесь нечего было делать… Но в глубине души он ни о чем не жалел. Ему казалось, что в этот приграничный гарнизон его привела судьба.
Днем Синдэ выяснил, что с севера, запада и востока форпост окружен крепостными стенами, а с юга защищен отвесными скалами. На горных склонах виднелись бесчисленные могилы – там были похоронены погибшие в боях воины Западного Ся.
Синдэ провел в гарнизоне три месяца и почти каждый день участвовал в кровопролитных схватках. Странно, но мысль о собственной смерти его не пугала, зато мучил вопрос о том, как именно умерла уйгурская царевна. Он понимал, что Чжу Ванли никогда ему об этом не расскажет: стоило завести разговор о девушке, полководец приходил в страшную ярость.
В конце десятого месяца, когда с гор подули студеные ветры – первые предвестники зимы, – прибыл гонец с извещением о том, что весь гарнизон должен немедленно переправиться в Ганьчжоу. Синдэ прочел приказ на тангутском своему неграмотному командиру.
В ту же ночь Чжу Ванли собрал воинов на площади и обратился к ним с речью:
– До сих пор у нас были лишь небольшие столкновения с врагом, но наконец-то нас ждет настоящая битва с туфанями! Не забывайте ни на миг о том, что вы – солдаты передового ханьского отряда, и сражайтесь храбро, дабы не запятнать нашу честь. Уцелевшие будут копать могилы для павших на поле брани!
На рассвете воины взялись за уничтожение крепости – она не должна была достаться врагу, – а с наступлением сумерек уже двинулись к Ганьчжоу. Три тысячи всадников без отдыха переходили реки и песчаные дюны, во весь опор проносились по деревням и на следующий вечер добрались до места назначения. Один Синдэ не выдержал этой бешеной скачки – лишь день спустя вместе с двумя всадниками, назначенными Чжу Ванли ему в сопровождение, он нагнал войско, расположившееся на пустоши близ Ганьчжоу. Там уже собрались десятки тысяч тангутских ратников.
Официальный смотр войск Юань-хао должен был провести через два дня. Накануне Синдэ получил пропуск и вошел в Ганьчжоу – ему хотелось еще раз увидеть город, с которым было связано столько воспоминаний. Подобно Лянчжоу, Ганьчжоу тоже стал совсем другим. Синдэ стоял под крепостной стеной напротив сторожевой башни с сигнальной вышкой, но с трудом узнавал то место, где когда-то нашел уйгурскую девушку. Внизу, на площади, выросли ряды солдатских бараков, а стену по приказу военачальников надстроили с помощью камней и известкового раствора, и по гребню теперь расхаживали часовые.
Синдэ принялся искать дом, в котором прятал царевну, но все вокруг так изменилось, что отыскать особняк с хижиной в саду было уже невозможно. Отчаявшись, он собирался отправиться восвояси, покинуть город через восточные ворота, когда услышал вдруг, как кто-то из прохожих выкрикнул имя Юань-хао. Синдэ обернулся – издалека к нему медленно приближался человек верхом на коне. Вне всякого сомнения, этим статным, царственным всадником мог быть только Ли Юань-хао, которого Синдэ уже видел под стенами Лянчжоу. Молодой воин попятился, уступая дорогу главнокомандующему, и тот величественно прогарцевал мимо, а когда появился второй всадник, Синдэ лишился дара речи. Это была девушка, как две капли воды похожая на уйгурскую царевну, которая, по словам Чжу Ванли, умерла!
Синдэ бросился наперерез ее лошади. Испуганное животное взвилось на дыбы. Девушка тихо вскрикнула, и по ее лицу пробежала тень, не укрывшаяся от глаз Синдэ. Мгновение наездница глядела на него, потом выпрямилась в седле и пришпорила лошадь. Она быстро поравнялась с Ли Юань-хао, обогнала его и помчалась дальше. Военачальник, хлестнув коня, поскакал вслед за девушкой.
Синдэ остался стоять, как громом пораженный. Он был уверен, что только что встретил уйгурскую царевну. Если бы ее лошадь просто встала на дыбы, на лице девушки не появилось бы такого выражения… Чжу Ванли солгал. Она жива. Она стала наложницей Ли Юань-хао!
Синдэ не помнил, как возвратился в свой отряд. Ничего не видя и не слыша, он пробирался сквозь ряды воинов, а потом шел вперед по прямой, пустынной дороге. Незаметно подкралась ночь, и бесчисленные тангутские ратники, наводнившие равнину, начали разводить костры.
Синдэ, растолкав пытавшихся его остановить оруженосцев, подбежал к Чжу Ванли и, задыхаясь, выкрикнул ему в лицо:
– Я видел ее! Видел собственными глазами! Расскажите мне всё, что знаете!
Полководец, сидевший у костра, медленно отворотил вспыхнувшее румянцем лицо от огня и процедил сквозь зубы:
– Разве ты не понял, что она умерла? – Он, разумеется, сразу догадался, что Синдэ говорит об уйгурской царевне.
– Не лгите мне! Она жива! Я сам видел!
– Дурень! Мертвые не возвращаются. – Полководец встал и свирепо уставился на Синдэ. – Только попробуй еще раз завести об этом речь – расстанешься с жизнью! – Он выплевывал слова с такой яростью, словно и правда готов был зарубить дерзкого подчиненного.
Но Синдэ и не думал отступать. Пусть Чжу Ванли говорит что угодно – уйгурская царевна жива!
– Я видел ее с Юань-хао… – начал он и отшатнулся – полководец выхватил меч и принялся яростно рассекать им воздух; когда его рука опустилась вниз, острие меча вонзилось в лежавшее в костре бревно и во все стороны фейерверком брызнули искры. – Я видел ее, видел… – в отчаянии прошептал Синдэ и бросился бежать.