- Это я к тому, что ты пока мысли о монашестве оставь, как мы с тобой говорили. Вот потом, как-нибудь с отцом Анатолием побеседуй, съезди к нему на Крутицкое Подворье. Он тебя вразумит получше меня. Рано тебе, не готов. Не все испытания прошел. А то, что часовню задумал строить, так это ладно. Только думай: хитрость строит, и у нее успех, всё ей удается, но вдруг бывает что-то незначительное, и все построенное ею здание разлетается. Правда всегда испытывает затруднения, строить ей очень трудно, но когда окончится строительство, все вдруг увидят, как это прочно. Не обольщайся легкому строительству хитрости и не унывай от затруднений в правде. Делай правду, и всё само по себе устроится, без всякой хитрости, просто и легко. В этом мире много правд и много неправд. Но все правды и все неправды этого мира - полуправда и полуложь, и они не отражают сущности. Есть одна правда - правда Божия, и она единственная спасительная. И справедливость без доброты есть жестокость и ложь. Поэтому кто хвалится своей справедливостью и не принимает в расчет страданий человеческих, тот фарисей и не оправдывается Богом. Доброта без справедливости более приятны Богу, отсюда и мытарь оправдываемый. Так что ты строй, строй, потом поглядим, что получится…
Я слушая отца Димитрия, сжавшись на своей скамеечке, а сам то и дело думал о своем отце, родном, который сейчас, возможно, вновь бесцельно бродил по больничному коридору, натыкаясь на таких же, как он. Или уже лежал в палате, привязанный к койке? На душе было страшно тоскливо и горько. Ведь он почти на полтора десятка лет моложе отца Димитрия. И тоже прошел через многие испытания. Но отличие в том, что мой отец никогда не верил в Господа, был атеистом, как воспитали его с детства. Может быть, это и послужило ему в наказание? Хотелось спросить об этом батюшку, но я не смел. Говорили другие, спрашивали, потом о чем-то заспорили. Я слушал невнимательно. Так продолжалось еще около часа. Отец Анатолий уже ушел.
- Смерть? - обратился вдруг ко мне батюшка. Очевидно, я сам задал этот вопрос вслух. - Смерть - катастрофа, случайность, и она может быть только в конечном мире. В вечности катастрофы нет, в вечности всё взаимосвязано, всё там происходящее не случайно, всё направлено к жизни. Вечность - самоопределение человека, не ему дают, а он выбирает. Смерть дают. Тот, кто спокойно принимает смерть, тот невыявленная личность, он даже не человек, он материал для человека. Вечность- это и ум человека. Для осмысления смерти не требуется ума, для осмысления вечности нужен ум, ибо это развитие, простор, а для ума нужен простор. Да, смерть - насилие, а все честные люди должны бороться с насилием. Тот человек, который принимает смерть, несчастный человек. Раздавленный существующей несправедливой действительностью. Бороться во имя того, чтобы умереть, - бессмысленно топтаться на месте, такой человек никуда не придет. Всякая борьба, которая не признает вечности - смехотворная борьба, бороться можно только во имя вечности! И смерть - это не случайное в твоей жизни, а будет особое событие, к которому всю жизнь надо готовиться. От того, как ты приготовишься, будет зависеть и то: смерть станет праздником или печалью?
Помолчав немного, он продолжил:
- Смерть - вершина и завершение твоих страданий, уничтожение временного и начало вечного. В вечности жить можно только радостью. Радость расширяет сердце, окрыляет человека и несет его. Печаль подавляет, ей в вечности делать нечего, дело у нее временное, мгновенное, и смерть земная только один миг, одно мгновение. Смерть придет не случайно, хотя может показаться, что она пришла случайно. Когда будет всё готово, она придет. Холодок захватывает при слышании о ней. Значит, мало мы еще страдали, мало устали. Нужно устать, чтобы смерть была желанной. Трудись до усталости, до изнеможения, ожидание смерти будет радостным. А всё живое спасается, только мертвое погибает, жалеть о погибающем - жалеть о смерти. Что такое жизнь? Это добро, свет, любовь. Живи, как велит Бог, думай согласно этому, поступай самостоятельно во всем, - вот тут как раз и есть смирение и нет эгоизма, ибо нужно идти на жертвы и много работать над собой. Бог зовет нас к самостоятельности… И молись, молитва - единственное, на что можно рассчитывать, чтобы заполнить недостающее. Молись о ближних своих. Молись о продлении им жизни. Равняйся на смерть, но желай не умирать, а жить. А смерть - это зеркало, отражающее нашу жизнь в верном свете.
Отцу Димитрию было уже тяжело говорить, он устал. Мы все стали потихоньку собираться. Батюшка ласково благословил нас на дорогу, его дочь заперла за нами дверь. На улице мы с Павлом пешком пошли в сторону Текстильщиков. Молчали. На небе уже высыпали звезды, и казалось, ярче фонарей освещают путь. Что ждет впереди? Что бы ни было, хотелось думать только о лучшем.
Глава шестая
Иерусалимский и другие
На следующее утро мы доехали, наконец, до Петра Григорьевича Иерусалимского. Втроем: Павел, я и Заболотный. По пути я поинтересовался:
- А где Сеня?
Мишаня взглянул на часы, важно ответил:
- Готовится к одной серьезной акции. В двенадцать ноль-ноль. Ответственность за нее берет моя миссия. Да что говорить - сами увидите, я вас потом отвезу на это место.
Больше он ничего не добавил, а Павел лишь усмехнулся. Наверное, он уже о чем-то догадывался, но в ход событий не вмешивался. А мне тем более не было никакого дела до какой-то там "акции", которую решил организовать Заболотный. Больше интересовал Петр Григорьевич Иерусалимский, слухами о котором земля московская полнилась. Заболотный, пока мы добирались до Выхино, поведал следующее.
Этот самый Иерусалимский /фамилия или псевдоним - никто не знал/ был главой "Братства преподобного Сергия", официально зарегистрированного в Минюсте. Они даже газетку свою выпускали, но больше занимались всякими молитвенными сборищами, крестными ходами и разными жертвенными мероприятиями. То есть, насколько я понял, жертвовали больше им самим, чем они кому-то. Кажется, тоже строили где-то близ Лавры свою церковь. Может быть, поэтому Павел и стремился к встречи с Иерусалимским? Посоветоваться, что ли? Не знаю.
- … человек он строгий, малость ушибленный, - рассказывал Мишаня, когда мы уже подходили к высотному дому. - Вы с ним поаккуратнее, впрочем, Павла-то он должен помнить. А ты, Коля, крестись почаще, он это любит. У него идея: найти в люде спасителя Отечества, вот он и тащит в дом кого ни попадя, чуть ли не на вокзалах собирает. К нему отовсюду странники стекаются. Один жил полгода, говорил, что изобрел ракетный двигатель на новом топливе, вечный; если его построить, то больше ничего России и не нужно, сразу воспарит, не хватает лишь какой-то малости - всего-то два десятка миллионов долларов. У него и чертежи были готовы. Иерусалимский с этим "изобретателем" все правительственные пороги обил. Энергетическую проблему, правда, не решили, погнали. Другой спаситель, с Курска, Ваней звали, тоже к Иерусалимскому месяца на три присосался, уверял, что на него "знак божий" лег, Богородицу по ночам видит, а та ему секрет возрождения России указала. Надо для этого лишь из Кремля нечисть выгнать. Как? А устроить тайные крестные ходы вокруг кремлевской стены: каждую ночь по десять кругов в течение месяца. Они обмотались хоругвями, натянули поверх плащи и пошли, бубня про себя молитвы. На второй день эту живописную пару остановил строгий гражданин в штатском. Увидел, что на шеях у них вместо гранат иконы болтаются, получил требуемое разъяснение, подивился и отпустил. Что с дураков взять? Но тайные крестные ходы прекратились, поскольку этот Ваня Курский на следующий день у Петра Григорьевича какую-то редкую икону спер и убег в неизвестном направлении. Так вот.
Заболотный позвонил в дверь, нам открыл сам хозяин. Был он лет шестидесяти, небольшого роста, сухонький, с жидкими седыми прядями и бородой клинышком, а глаза жгучие и вострые. За его спином маячил здоровенный волосатый мужик с черной повязкой на глазу. Пока мы раздевались, Иерусалимский придирчиво разглядывал нас с головы до ног. Особенно почему-то меня.
- Ну, чего, Петр Григорьевич, уставился? - спросил его Заболотный. - Павла ты знаешь, а это Коля Нефедов, певчий из храма.
- А почему он в джинсах американских? - ткнул в меня пальцем хозяин. - Он что - не русский?
- Других штанов не было, - ответил за меня Мишаня. - Последние оторвали. Ему что - снять их теперь да в окно выбросить? А в чем по улице пойдет?
- А ты! - пронзительно заговорил Иерусалимский. - Почему от тебя духами воняет? Зачем кольцо на палец напялил? Туфли лакированные одел! Идолам поклоняешься, змий?
Мужик за его спиной залопотал что-то непонятное, быстро-быстро закивал головой. Заболотный стал истово креститься, отвешивая глубокие поклоны на все стороны.
- Очищусь, Петр Григорьевич, очищусь! - запричитал он. - Изгоню скверну, смою срам, дай время…
Иерусалимский несколько успокоился. Остался он доволен лишь внешним видом Павла, но на том действительно не было ничего иностранного. Нас пропустили в комнату. Квартира Петра Григорьевича, насколько я понял, была достаточно вместительная: широкий коридор, большая кухню, три или четыре комнаты. Всюду висели иконы, хоругви, рядами стояли ящики с церковной утварью, мешки с какими-то продуктами, перевязанные пачки газет. Пахло воском, поскольку теплились свечи.
- У него еще несколько квартир есть, - шепнул мне Заболотный. - Ему члены братства отписывают, а самих он в монастыри отсылает. У него и община под Москвой есть, целое хозяйство…
- О чем шепчетесь? - взвился вдруг Петр Григорьевич.
- Молимся! - скорбно ответствовал Заболотный. - А что это у тебя за дяденька с повязкой? Уж больно на фельдмаршала Кутузова смахивает.
Волосатый мужик вновь что-то залопотал. Вначале непонятно, но потом довольно отчетливо:
- Азм есть воскресение и жизнь.
- Это Влас, человек божий, - пояснил Петр Григорьевич. - Готовится к постригу в монастырь. Ему глаз дурные люди выбили, в милиции. А не ведали что делают, поскольку Влас - истинный поборник веры, голову за Россию положит.
- Глаз уже положил, не мало, - кивнул Заболотный. - Он у тебя надолго прописался?
- Как бог укажет, - ответил Иерусалимский, ласково глядя на Власа. Тот подбежал к нему, ухватился за руку и больше не отпускал. От него, я почувствовал, попахивало винцом. В углу стояло несколько коробок с кагором. Очевидно, этот одноглазый втихаря прикладывался. Потому и лопотал. Вскоре появился еще один персонаж, из соседней комнаты, обвешанный веригами. На вид лет сорок, лысый, с мутным взглядом. Он просто уселся на полу возле окна, а Петр Григорьевич не счел нужным его представить.
- Пророчество было, - важно изрек Иерусалимский. - Мне один старец сказывал: близится нападение на нас китайцев. В следующем году, перед великим постом. Двинется на Русь рать несчетная, желтая, косматая, истребит в Сибири все живое, даже звери от них прочь кинутся. Дойдет Китай до пределов Москвы, а тут остановится. Задержит их человек по имени Алексей. Примета у него есть: шрам на щеке в виде креста. И волос белый. Вот теперь сыскать такого надо, ищу.
- Помочь? - деловито осведомился Заболотный. - Фамилию старец не указал? Проще бы было. Ладно, и так справимся.
- А почему Китай? - спросил вдруг Павел.
- Там уже Антихрист родился, - ответил Иерусалимский. - Зачали в Израиле, а подбросили в Пекин. Всё по хитрому сделано, чтобы никто ни о чем не догадался. И престол подготовили, из костей христианских младенцев. Косточки растолкли и залили золотом. Покуда до времени его прячут, в каком-то бункере, но лишь Антихрист объявит о себе по всему миру, престол и вынесут. Воцарение произойдет в Америке, в штате Юта, там где мормоны скопились. У них самый большой банк данных на всё человечество. И на живых, и на мертвых. Они ведь все против нас, русских, - китайцы, американы, евреи.
- Поляки, - добавил Заболотный. - Ух, как я поляков ненавижу! Недаром от них Папа римский пошел, матка боска!
- Этот вообще Антихриста благословлять будет, - кивнул Петр Григорьевич.
Влас все держался за его руку, но единственный глаз косил в сторону бутылок с кагором. Человек с веригами протяжно икнул.
- Ты чего лыбишься?! - заорал вдруг на меня Иерусалимский. - Пошто поклоны не бьешь? Креститься не умеешь? Еврей, что ли?
Я растерялся, но Заболотный вновь выручил:
- У него рука усохла, как у Сталина. Он крестное знамение душой творит. Врачи разрешили. Тьфу, то есть монахи. Словом, Петр Григорьевич, кончай приставать к парню, давай о деле поговорим.
- Ну, давай, - смилостивился хозяин.
- Я теперь миссию возглавляю, - сказал Заболотный. - Православно-казачью. А Павел вон часовню в деревне строит. В своих Лысых Горах. Так деньги нужны, Петр Григорьевич, деньги. У тебя братство богатое, община своя под Москвой, хозяйство. Знаю, хлеб сеете, пекарня есть, коровы там всякие, козы с гусями и прочая дрянь. Поделись прибылью-то. На богоугодное дело дашь, тебе Россия спасибо скажет.
- Леса не хватает, - ответил зачем-то Иерусалимский, словно Мишаня спрашивал его про бревна. - Губернатор, гнида, палки в колеса вставляет. Две казармы поставили, а нужны домики, а где доски взять? Лесопильня далеко и цены ломят. По крохам собираем.
- Будет прибедняться-то, - стал напирать Заболотный. - Вы что там - царство божие на земле построить хотите? Оградиться от всего света? Спастись в отдельно взятой общине?
- А хоть! - выдал Петр Григорьевич. - Именно спастись. Именно в кругу своего братства. Где ж еще-то? Не в мире же вашем засранном? Кругом всё скоро лопнет, а мы останемся. Потому ко мне люди и идут. Верят. Мы запремся и молиться станем, отвадим от себя Антихриста. Изыди! - скажем, - он и отступит.
- И много вас? - спросил Павел.
- Десятков пять будет. Истинные подвижники, всё божьи люди. Судьбы горькие, а объединились. С пяти утра на молитве, поклоны бьем. Потом работа. Тоже вот храм строим. Иди и ты к нам, примем. Только тебе бороду надо отпустить, без бороды как-то не по-русски.
Лысый с веригами вновь громко икнул.
- Извиняйте, - сказал он. - Душа разговаривает.
- Храм начинается не с камня, а с духа, - произнес Павел. - А у вас крайности какие-то. Поклоны бьете без устали… А ведь знаете: заставь дурака богу молиться - он и лоб расшибет. Я понимаю, община - это хорошо. Но она должна быть для людей, а не от людей. От кого прячетесь? Всё должно быть соразмерно, и молиться надо, и плакать даже от умиления перед самой простой иконкой, но важен храм в сердце твоем. Не из золота. Не для спасения избранных. Святой Лаврентий Черниговский писал, что наступят времена, когда все церкви будут в величайшем благолепии, а ходить в те храмы нельзя будет.
- Ты-то сам чего ж на часовню собираешь? - спросил Иерусалимский, не выпуская руки одноглазого. - В гордыне маешься, а?
- Я обет дал, - отозвался Павел. - А в общину вашу не поеду.
- Поедешь! - возразил хозяин. - Куда денешься? Здесь тебе места не будет.
- Ты дашь денег? - впрямую спросил Заболотный.
- Вот поработаете у меня в общине с годик, тогда дам, - ответил Иерусалимский. - Я из вас людей сделаю. А то вас, гляжу, черти замучили. Изгоню диавола-то!
- И-изго-ни-и! - заверещал вдруг Влас, дергаясь, как эпилептик. Лысый с веригами, будто получив команду, тотчас же стал истово креститься.
- А тебе, малый, я ящик деревянный дам, - поглядел на меня Иерусалимский. - Станешь в него по улицам пожертвования сбирать.
- Спасибо, - сказал я.
Заболотный украдкой плюнул на пол.
- Ладно, - произнес он. - Поговорили. Нам еще на прием к Президенту России успеть нужно. Готовь, Петр Григорьевич, и для него койку в своей общинке. Веселее будет.
Павел молча поднялся, за ним и я. Иерусалимский проводил нас до самой двери.
- Вернетесь еще! - напутственно произнес он.
- Это непременно, - кивнул ему Заболотный. - Где ж еще спасаться, как не у тебя? Разве что в дурдоме.
Мы вышли на улицу. Говорить не хотелось, и так всё было ясно без слов. Время приближалось к одиннадцати. Молча дошли до метро.
- Поехали на "акцию", - произнес Заболотный. - Я вас сейчас порадую. Мы тоже зря без дела не сидим, кое-что можем.
Через полчаса мы были на Таганской площади, затем свернули в один из переулков. Остановились неподалеку от маленького магазинчика под названием "Секс-шоп".
- Ну, и что это будет? - насмешливо опроси Павел.
- Борьба с плотью ради духа, - уклончиво отозвался Мишаня. - Не тебе одному лотки иеговистов опрокидывать. Словом, моя миссия приступает к активным мероприятиям. Я тут ребят из казачков подобрал, сейчас соберутся. Но нам лучше не вмешиваться. Встанем-ка за деревьями.
Отсюда была видна витрина магазина с разными товарами, а за стеклом - молоденькая смазливая продавщица и охранник в камуфляже и с резиновой палкой. Потихоньку к арке напротив стали подтягиваться какие-то типы. Где их только Заболотный выкопал? Мне они сразу как-то не понравились: один косой, другой рыжий, третий подозрительно чернявый с бегающими глазенками, четвертый бледный и худосочный с потухшим взором, пятый толстяк с мощным задом, шестой с нечесаными космами и бородой под Маркса. Появился среди них и Сеня в подаренных ему Заболотным десантных ботинках. Все они были какие-то нервные, возбужденные, тихо переговаривались.
- Оставил бы ты лучше это дело, - бросил Мишане Павел. - Кликни своей команде, чтобы разошлась.
- Поздно, - усмехнулся Заболотный. - Честно говоря, мне уже проплатили за эту акцию.
- Кто?
- Нашлись люди. Да вы не волнуйтесь, нас-то не заденет. Мы в стороне.
- Ты свою миссию с самого начала под удар подставляешь, - сказал Павел. - Или так и задумывал?
- Под "дело" деньгу дали, - ответил Заболотный, взглянув на часы. - Сейчас начнется. С Богом!
- Бога-то оставь, - произнес Павел.
Сначала в магазин вошли двое, стали о чем-то расспрашивать продавщицу. Охранник помахивал палкой. За прилавком появился хозяин "Секс-шопа", кавказец. Показал какой-то товар. Тем временем в дверь прошли еще трое, среди них и Сеня. Затем и последняя парочка.
Пролетела еще минута, и тут началось! Кто-то из вошедших мастерски двинул охранника так, что тот мгновенно вырубился. Продавщица, раскрыв рот от удивления и неожиданности, застыла за прилавком. Кавказца зажали в углу магазинчика. Остальные набросились на порнопродукцию. Рвали журналы, сбрасывали на пол видеокассеты и топтали их ногами, крушили все, что попадалось под руку: надувные куклы, вибромассажеры и прочее. Эротическое белье клочьями разлеталось по магазинчику. Сеня неистово бил кавказца резиновым членом невероятных размеров по голове. И всё закончилось буквально за две минуты…
Команда Заболотного выскочила из магазинчика и разбежалась в разные стороны. А у меня в глазах остались лишь их искаженные от ярости лица. Будто я наблюдал буйство психически ненормальных.
Мы уже шли в сторону метро, когда Павел произнес:
- Ну, чего ты добился? Скажи спасибо, что хоть никого не поймали.
- А что, плохо вышло? - обиделся Заболотный.
- Да ты как Иерусалимский! На что своё гнев обращаете? Климовщина какая-то. У кого комплексы, тот на то и набрасывается. Кому это выгодно? Церкви? Верующим? Вряд ли! Ведь это сродни провокации и бесчинству. Здесь грань преступается. Дурная энергия выходит, а тщеславие тешится.
- Ладно тебе! - сказал Мишаня. - Думал, понравится.