- А эти крики подготавливают приход антихриста, - добавил Павел. - Ему нужен единый мир и единая религия - два условия его воцарения. Но на пути этом - русские, не по крови, а по духу, по понимаю того, что наша задача - вести брань с сатанинскими силами всегда и всюду. А нам в открытую льют ложь на Церковь, призывают объединить всех христиан разных исповеданий, отказаться от своих корней. Или с другого бока заходят - у дьявола ведь две руки: левая и правая, одна бьет, другая ласкает, - так вот, ведут к язычеству, к дохристианскому укладу Руси, дескать, только там истоки нашей самости, даже свастику древнюю подсовывают. И вновь хотят сделать русских богоборцами. Цель опять же ясная - свести на нет Православие, Церковь, которая одна удерживает мировое зло от окончательного порабощения мировым злом. Лжепатриоты кричат о "еврейском засилье", подсовывая нам языческих "апостолов". А большая будет польза от того, что русские выгонят всех "жидов", если сами займут их место, станут предателями Христа? Лишившись веры, станут "пылью" земной, соработниками главного богоборца? А ему только этого и надо! И какая разница, кто ему будет помогать в воплощении адских планов? И будет ли в конце всемирная монархия иудо-католиков или языческая империя кабалистов, тоже не имеет значения. Лишь бы побыстрее да побольше душ людских через это последнее, самое сильное искушение подбить. Поэтому всем - какого бы роду-племени они ни были, кто призывает нас, православных, отказаться от борьбы, якобы все равно обречены! - я отвечу: горе вам, через которых приходит в мир искушение! Глупцы, не понимаете, что от нас требуете, слепцы, не видите против кого идете!..
Павел, взволнованный и покрасневший от напряжения, замолчал.
- А ты ведь и сам Слепцов, по фамилии, - напомнил вдруг Заболотный.
- Ну… это… уж из другой оперы, - глухо ответил Павел.
Секретарша Игнатова принесла нам кофе, а Заболотный счел нужным переключиться на другую тему, ради чего и приехали.
- Однако, к делу, - произнес он и начал рассказывать о планах Павла насчет часовни в деревне. Потом перешел на свою казачью православную миссию при ставке атамана Колдобина. Игнатов слушал рассеянно, но не перебивал.
- Короче, и на то и на другое нужны деньги, - резюмировал Заболотный, решив больше не лить воду на эту "безмолвную мельницу". - Ты, Сергей Сергеевич, наш народный капиталист, просто обязан раскошелиться. Чего задумался?
- Да-да, конечно, - отозвался Игнатов. - Но у меня у самого дела плохи. Опять наезд был. Приходится отстегивать. И кредит в банке надо возвращать. Словом, весь в долгах. Но… кое-какую сумму, возможно, удастся выделить. Не сейчас, не сразу. Нужно подождать. Мне своим швеям-то не удается вовремя зарплаты выплачивать, а ты…
- Сколько ж ждать-то? - уныло вопросил Заболотный. - Миссии надо разворачиваться.
О часовне он на сей раз вовсе не упомянул. А Павел как всегда отдал инициативу в его руки. Не было у него той хватки, что у Заболотного.
- Корабль в закладе, - натужно произнес Игнатов. - Возможно, его купит тот человек, которого ты мне сосватал.
- Этот? Этот всё купит, - сказал Заболотный, как-то странно на меня взглянув. - Ему многое по карману. А ты продавай, чего там?
- Еще не решил. Через час он будет ждать на пристани. Составите мне компанию?
- С удовольствием! - ответил за всех Заболотный.
- Тогда - поехали, но вначале сходим-ка на склад.
Игнатов критически оглядел Сеню и Павла, добавив:
- Подберем что-нибудь поинтереснее.
На складе, где хранилась готовая продукция, Игнатов сам выбрал несколько курток, брюк и свитеров. Была тут и камуфляжная форма.
- Примеряйте, - сказал он. - И носите на здоровье. Москва по одежке встречает. Это пока всё, что я могу сделать.
Павел от одежки отказался, а вот Сеня вырядился в камуфляж и новую поролоновую куртку с застежками. Заболотный тоже сунул себе в сумку пару свитеров, хотя и так был экипирован по последней моде.
- А ты чего раззявился? - бросил он мне. - Бери на дармовщинку-то! А то разорится Сергей Сергеевич, поздно будет.
Мне хоть и приглянулась одна яркая куртка, но под насмешливым взглядом Павла я удержался.
- Спасибо, сыт! - отозвался я.
Потом мы сели в "Тойоту" Игнатова и поехали на Речной вокзал.
Я почему-то уже начинал догадываться - кто "этот человек", собирающийся купить корабль. И не ошибся. На пристани нас ожидал Борис Львович.
- Ба, ба, ба! - радостно-притворно закричал Заболотный, будто и не его это была тайная закулиса, не он их "сосватал". - Куда не придем, всюду этот "вечный жид", прости, православный, ты теперь даже православнее самого Патриарха, небось, только что с молитвы, а то и из самой Лавры приехал, каялся перед покупкой, поклоны бил, у духовника совета испрашивал: не прогадать бы, не ввернет ли тебе Сергей Сергеевич корабль с дырявым днищем?
Борис Львович спокойно поздоровался с нами, не сердясь на Заболотного и не обращая на его слова особого внимания. Интересно, сколько комиссионных он отстегнет Мишане при удачной сделке? Но было занятно, что мы его действительно всюду встречаем, он теперь, насколько я понял, активно сотрудничал и с казаками, и с патриотически настроенными бизнесменами, подгребая под себя всё, что плохо лежит.
Игнатов повел нас по сходням на корабль. Это был небольшой теплоход, носивший название "Святитель Николай". Совершал пассажирские рейсы от Москвы до Астрахани, с остановками в приволжских городах. Игнатов задумывал из него сделать паломническое судно - не для обычных туристов, стремящихся к отдыху, а для верующих мирян, чтобы посещать по пути монастыри, святые места, справлять православные праздники, совершать в дороге молебны. На корабле была даже устроена часовня, освященная по всем правилам архиереем. Имелось два десятка кают, камбуз, несколько просторных помещений на палубе и в трюме. Всё как положено. Я уже был как-то раз на этом судне вместе с Заболотным и Павлом, и оно мне нравилось. Симпатичным был и капитан, с красным мясистым лицом, и вся его небольшая команда, состоящая из тройки матросов, стюарда и женщины-кока.
Задумке Игнатова не удалось воплотиться до конца: "Святитель Николай" сделал всего несколько паломнических рейсов, разумеется, убыточных, хотя судовладелец и не стремился к выгоде. Но теперь настали тяжелые времена, и с кораблем приходилось расставаться. Оттого-то Игнатов и выглядел таким расстроенным. Он даже не стал сопровождать Бориса Львовича по теплоходу, перепоручив это дело Заболотному. Пускай осматривают!..
Игнатов повел нас в кают-компанию, велев стюарду принести туда чай и закуску. Для себя заказал еще и водки, по-видимому, у него начиналась депрессивно-предзапойная полоса.
- Сколько ни встречались, мне всегда интересно с вами беседовать, Павел Артемьевич, - сказал он. - Но в вашем деле на меня все же слабо рассчитывайте. Если только я не решусь совсем все распродать или раздать, а сам пойду по миру, с котомкой. Или - прямая дорога в монастырь. Всё надоело, сил нет. Спасаться хочу, спастись. С деньгами, как ни крути, нет выхода. Тянут они, будто гири на ногах. Хорошо быть нищим, а? - и он мастерски опрокинул в себя рюмку водки. - Или взбунтоваться, да так, чтобы всё кругом заполыхало? Сжечь разве корабль?
- Монашество - страстный подвиг, там тоже страсть, к Богу, - ответил Павел. - До восторженной экзальтации. А всякая восторженность в религии опасна, нужно сначала остыть. У вас семья, Сергей Сергеевич, а она сейчас нужнее, чем монашество, оно может вылиться в освобождение от всяких обязанностей. Нищим пойти? Опять экзальтация, мне один мудрый священник, отец Димитрий, говорил: берегись религиозной восторженности, особенно от земного блеска. "Охи" и "Ахи" по любому поводу, умиление. Тех, кто бросается в православие с головой, как в прорубь. Из крайности - в крайность. Они внешне благочестивы, а любви мало, и по всякому поводу, а то и без, ездят за советом "к старцам". Это бродяжничество, таким вот не станьте. А бунт… Бунтовщина ведь плод разгоряченной фантазии, тайной гордыни. Не это сейчас нужно. Прежде всего, надо перестать унывать, помнить, что Богу невозможного нет. Начинать с малого, а это малое сделает большое дело. Кропотливо работать в тишине и стараться понять друг друга.
- Слова, слова… - произнес Игнатов. - Всё верно, а сколько искушений? у меня есть возможность уехать за границу и жить там в какой-нибудь православной общине, в Австралии. Потому что меня ведь не только в тиски зажали, с долгами и наездами этими, но и вынуждают вообще отказаться от бизнеса. Угрожают. Навалились, как черти со всех сторон, от криминала до мэрии. Того и гляди, взрывчатку в автомобиль заложат. Или - пуля. Я играю на чужом поле, русский человек не может быть бизнесменом. Природа не та.
- Может, - сказал Павел, - Не продавайте корабль.
- Как? - чуть не вскричал Игнатов. - Дело почти решенное. Эта сделка поможет мне еще некоторое время продержаться на плаву. Да и человек этот, Борис Львович, вроде хороший. Рекомендовали, я и сам наводил справки. Верующий, обещал продолжать паломнические рейсы. И название корабля останется, часовня.
- Не будет этого, - возразил Павел. - Вас обманут.
- Что же делать?
- Подождите. Положитесь на промысел Божий. В финансовых вопросах я вам ничего советовать не могу, не силен. Но знаю: пока ты богат, знатен, в благополучии, Бог не откликается. Когда всеми отверженный - он является тебе и беседует с человеком. Продажа корабля - тоже искушение, одно из многих, навалившихся на вас. Станьте отверженным, но сохраните его, во что бы то ни стало. Может быть он, корабль этот, плавучая церковь, видимая и слышимая с берегов, и есть главное дело вашей жизни. Им, "Святителем Николаем", вы возвестите голодным свет духовный, красоту. Это теперь важнее камней, которые в хлебы превращают. Народ по духовности изголодался, вот что. Не продавайте.
Игнатов сидел задумчивый, даже позабыв о графинчике с водкой.
- Может быть, - проговорил он тихо. - Я ведь в этот корабль всю душу вложил… Теперь - будь что будет.
Я вслушивался в их разговор и пил свой чай, а Сеня ушел бродить по теплоходу. То, что Павел столь неожиданно "вступился" за корабль, показалось мне не столько странным, сколько провидческим, словно на него снизошло какое-то озарение. Более того, я сейчас подумал, что он имеет в виду не одно лишь судно даже, а некий христианский символ, который оно несет, частичку России, возможно, рубеж, который никак нельзя отдавать.
И он, безусловно, угадал, что значит для Игнатова "Святитель Николай". Та же часовня, которую пытался построить сам Павел. Уже воплощенная мечта, реализованная идея. Как же ее разрушить, отдать в чужие руки? Это все равно, что свернуть шею собственному ребенку. Мало что-то воздвигнуть, надо сохранить это, оберечь. Разрушителей много, они лишь ждут срока, когда ты допустишь слабинку, растеряешься, впадешь в сомнение и неверие. И тогда разом накинутся, возликуют, нашепчут со всех сторон, заставят тебя своими же руками сжечь корабль и разбить на камни церковь.
Потом Игнатов попросил меня поискать Бориса Львовича, и я вышел на палубу. По левому борту мимо кают с иллюминаторами перебрался на корму, где встретил лишь капитана. Тот стоял в надвинутой на лоб фуражке, покуривая цигарку. Лицо его выражало презрение.
- Новые хозяева приехали? - спросил он меня. - То-то, гляжу, рыщут по всему судну, обнюхивают. А как же Сергей Сергеевич? Неужели отдаст корабль?
- Не знаю, - пожал я плечами. - Вопрос еще не решенный.
- Жаль будет! - махнул рукой капитан, бросив галдящим чайкам кусок хлеба. - Пусть тогда другую команду ищут. Я лично уйду. Хватит, на пенсию уже заработал. Думал, поплаваю еще напоследок на Божье дело, а тут! Нутром чую, придется мне новых русских с голыми девками катать. Нет, для этого я уже не гожусь. Стар, да и о душе пора думать.
Я оставил его наедине с кричащими чайками, сам отправился по правому борту на нос судна, затем заглянул в камбуз, через него прошел в коридор, разделявший пассажирские каюты. Бориса Львовича и Заболотного нигде не было. Но вскоре я услышал разговор в одной из кают. Дверь была чуть приоткрыта. Я не утерпел, тихонько подошел и стал подслушивать. И не пожалел об этом, поскольку речь шла о моей сестре.
- … Понимаешь, я хочу, чтобы все вернулось на круги свои, чтобы Евгения вновь была со мной, - говорил Борис Львович, - ты даже не представляешь, какая это удивительная женщина, что она для меня значит - всё равно как пропуск в другой мир. Я не боюсь тебе сказать, что до сих пор люблю ее.
- Ну уж! - отвечал Заболотный. - Выбросил бы ты эту дурь из головы, одна блажь, только намаешься с ней, ведь совсем неуправляемая, да и не простит тебе никогда.
- Управимся, я всегда добиваюсь своей цели, ты меня знаешь. А то, что произошло, так моей вины тут почти и нет, тут стечение роковых обстоятельств. И я давно покаялся, мой личный духовник отпустил грех.
Он так и сказал: "личный духовник", будто речь шла о персональном шофере. Я поморщился, но продолжал слушать.
- Э-э, не говори! Сколько ни кайся, а Евгению Федоровну не прошибешь. Это кремень, камень.
- Вода камень точит. И вовсе она не такая, ты не прав. У нее душа нежная, ранимая. Она умная, красивая, талантливая. Иной раз просто поставлю перед собой ее фотографию - и смотрю, обо всем забываю, так час может пройти. Я ведь в мертвом мире живу, среди мертвецов, а она словно вода живая. Мне именно такая нужна, для собственного спасения, другой не надо.
Меня вновь покоробили его слова о "собственном опасении".
- Ты думаешь, почему я корабль хочу купить? - продолжил Борис Львович.
- А я теперь уже догадался, - отозвался Заболотный.
- Правильно, для нее. Ей в подарок. Не примет - выведу его на Волгу и пущу на дно. Чтобы знала - я не трясусь над каждой копейкой, мне не корабль нужен, а она. Так ей и передай. Нет, сам скажу, при встрече. Скоро мы с ней должны увидеться.
- Вот выдумал - корабль топить, если Женя откажется! Болен ты, что ли, Борис Львович? Околдовала она тебя? Да я тебе на этом судне такой бизнес сделаю! Из Астрахани станем арбузы возить с рыбой, отсюда - оргтехнику или еще что-нибудь. А об иностранных туристах забыл? Для них это экзотика, только рекламу развернуть.
- Мне не прибыль нужна, а Женя, - упрямо повторил Борис Львович. - Она - мой капитал.
- Ну что с тобой поделаешь? - осердился Заболотный. - А я бы тебе мог кое-что рассказать о Евгении Федоровне, чего ты не знаешь. И у тебя бы появился в руках козырь против нее, тогда бы вы заиграли на равных. По крайней мере, дело бы твое сдвинулось с места.
- О чем ты толкуешь?
- Есть у меня кое-какая информация. Но она денег стоит. Тысячу долларов.
- Да ты всё врешь, наверное? Я же тебя знаю. Тысячу долларов! Не хочу слушать.
- А зря. Может быть, я тебе не информацию, а лекарство предлагаю. Потому что ты болен Женей. Ну что, клюнул?
- А иди ты! - неуверенно проговорил Борис Львович. - Впрочем, сто долларов тебе, может быть, и дам. Смотря что скажешь.
Больше мне ничего услышать не удалось, поскольку в коридоре появился Сеня, гремя башмаками. Я отскочил от двери.
- А где они? - спросил он.
Из каюты появились Борис Львович и Заболотный.
- А мы вас ищем, - произнес я, уступая дорогу.
Пока мы шли в кают-компанию, Борис Львович успел мне шепнуть:
- Ты Жене письмецо мое передал?
- Нет, сжевал, пока сидел в контрразведке.
- Не валяй дурака, мне знать надо. Как она среагировала?
- Сказала, прочитав, что "теперь-то всё и разрешится".
- Что это означает?
- Ну, Борис Львович, сами разгадывайте. У меня голова слабая по этой части.
- Ладно, мы ее починим. А это тебе за труды, - и он сунул мне в ладонь бумажку.
Я, отстав от всех, развернул пятидесятидолларовую купюру. Повертев ее и подумав, положил в карман. Если Борис Львович искренно любит сестру, то почему не взять? Что в том плохого? И я уже знал, как распоряжусь этими деньгами. Но пока меня не оставлял в покое услышанный разговор между Борисом Львовичем и Заболотным. Я не представлял себе сестру в роли судовладельцы. И вообще - как она на это отреагирует? Все же, дар необычный, почти царский.
У меня было какое-то двойственное ощущение: с одной стороны, непонятный восторг, мечты, планы; с другой - понимание того, что это закамуфлированный подкуп и ничто иное. Но если корабль сохранится, пусть в руках Жени, то почему бы ему не остаться тем, чем был до сих пор - паломническим судном? "Плавучей церковью", - как назвал Павел.
Но пока еще ничего не было ясно. Игнатов, возможно, и не продаст корабль, а я теперь уже думал, что лучше бы сделка состоялась. И был на стороне Бориса Львовича. Вот только не выходили из головы слова Заболотного о том, что он владеет какой-то информацией о сестре. Что он имел в виду? Почему это было бы "козырем" в руках Бориса Львовича? Всё вокруг окутано некоей тайной, которую мне страшно хотелось разгадать.
Игнатов с Борисом Львовичем затворились в капитанской рубке, а мы остались в кают-компании. Собственно, нам здесь уже нечего было делать, но Заболотный всё тянул резину: ему больше всех хотелось узнать, чем завершится дело? Сеня листал журналы, а я отвел Павла в сторонку.
- Вот! - протянул ему пятидесятидолларовую купюру. - Пусть будет первым взносом на часовню.
- Откуда у тебя? - подозрительно опросил он.
- С неба упали, - пошутил я. - Бери, чего ты?
- Нет, пока не окажешь, не возьму.
Он был тверд в своих словах и тут мне пришлось солгать:
- Это, видишь ли… Женя недавно продала один портрет, мэрского деятеля, и ей хорошо заплатили. А когда я сказал, что ты собираешься часовню строить, она и просила меня передать.
- Сама просила?
- Сама, сама.
Я видел, что он очень обрадовался, даже зарделся. Взял купюру и сунул ее в конверт. Потом достал записную книжку и открыл на чистой странице.
- Пишу: от Евгении Нефедовой - пятьдесят долларов, - пояснил он мне. - Хорошо, что первый взнос от твоей сестры, знаменательно, теперь дело непременно пойдет. Она принесет удачу, я верю.
Он так воодушевленно и искренно это сказал, что мне стало стыдно за свою ложь. Получалось, что я с первым-то взносом его и обманул. И как теперь может "пойти дело", если в нем изначально неправда скрыта? Но теперь было поздно что-то разъяснять, и я стушевался.
- Куда после отправимся? - спросил, подходя к Павлу, Заболотный. - Ты вроде решил к Петру Григорьевичу Иерусалимскому заехать?
- Надо. Но хотелось бы переговорить и с батюшкой, отцом Димитрием.
Я знал, о ком идет речь, это была почти легендарная личность. Мне тоже очень не терпелось с ним повидаться. Я был у него вместе с Павлом всего раза три, но вынес в душе столько, что хватило бы на много лет вперед.