Тиберий хмуро огляделся и остановил потеплевший взгляд на своем внуке, который стоял рядом с высоким, очень бледным юношей.
- Подойди сюда, Гемелл, - окликнул он. - Дай мне обнять тебя...
Гемелл порывисто рванулся к деду. Тиберий притянул его к себе. Постоял так несколько секунд. Потом рассеянно спросил, кивая на юношу, не знавшего куда девать свои худые длинные руки:
- Твой новый приятель?
- Что ты, это же Гай! - удивился Гемелл, - Мой названный брат! Сын Германика!..
- Германика?..
Спина, Тиберия неожиданно выпрямилась. Лицо стало быстро менять свое выражение. Напряглись губы, затвердели скулы. Он впился ожившими глазами в своего приемного внука Гая и забормотал:
- Да-да, узнаю... Эти брови, подбородок, глаза... Только он похож не на отца, а весь в свою мать - Агриппину!
Последние слова он произнес сквозь стиснутые зубы и, дав знак Валенту следовать за ним, вновь ринулся в спальню, оставив в недоумении всех.
Только когда за офицером захлопнулась дверь, император дал волю своему гневу.
- Живет, еще волчье племя! - с силой ударил он ладонью по ковру на стене. - Течет в его 27 жилах кровь Германика и Агриппины! А я тут, в полном неведении... Ну что там Макрон?
Валент виновато развел руками.
- Проклятье!.. - судорожно вцепился пальцами в нежный ворс ковра Тиберий. - Хоть бы какой знак от него! Строчку! Слово... Живу словно в зале с погашенными светильниками... А тут еще этот Гай... Вылитая Агриппина!
- Да, похож, - согласился Валент.
- Ты видел ее? - мгновенно обернулся к нему Тиберий. Хотел было добавить: "До того, как я отправил ее в ссылку?" Но промолчал.
- Да! - охотно ответил Валент. - Она проводила смотр нашему шестому легиону, в котором я служил до того, как прибыл сюда.
- И этого тоже? - с неприязнью спросил Тиберий, показывая пальцем на дверь.
- Да, она возила Гая с собой, одетым в простую солдатскую одежду, и мы называли его "Калигулой". Забавно было видеть маленького, тощего мальчугана, обутого в голубые калиги...
Валент осекся на полуслове, увидев, как задергалась жилка на щеке императора.
- Женщина дает смотр римским войскам!.. - презрительно прошептал Тиберий и продолжил, повышая голос: - Подавляет мятежи, против которых бессильно даже имя императора! Таскает за собой сына, чтобы все помнили о Германике и видели преемником моей власти не Гемелла, а Гая! А потом, - снова понизил он голос, - смотрит на меня во дворце тихоня тихоней и еще смеет жаловаться... Смела жаловаться! - поправился Тиберий, вспоминая давний случай, когда Агриппина действительно посетовала ему однажды на какую-то обиду со стороны своей сестры. Что он ответил ей тогда? Ах, да.
Он остановил ее за руку и произнес по-гречески: "Ты, дочка, считаешь оскорблением, что не царствуешь?" И с тех пор больше ни разу не удостаивал разговором. Впрочем, нет. Однажды, кажется, за обедом, протянул ей яблоко, и после того, как Агриппина отказалась, сделал вид, что оскорбился за то, что его подозревают в попытке отравления, и перестал приглашать ее к столу. А вскоре и вовсе сослал на остров Пандатерию...
Как бы там ни было у Макрона, а сыновей Германика надо убрать сейчас.
Начнем с...
Гая? - услужливо подхватил Валент.
Нет! - остановил его жестом Тиберий. - Гай пока молод и неопасен. Будем действовать по-старшинству.
Значит, Нерон?
Да, немедленно отправь гонца на остров Понтий! Пусть к Нерону приведут палача и предоставят ему право выбора...
28 Валент вопросительно взглянул на Тиберия, который невозмутимо докончил:
- Вешаться самому или доверить это дело палачу. Теперь этот тезка моего несчастного брата - Друз...
Император нахмурился, вспомнив, что Нерон и Друз, так же как и Гай приходятся родными внуками спасшей его Антонии, но тут же справившись с собой, спросил:
- Как он?
- Сидит в подвале твоего Палатинского дворца на одном хлебе! - поклонился Валент.
- Лишить его и этого!
Офицер понимающе кивнул.
- А теперь, - голос императора налился своей обычной, непререкаемой силой. – Цирюльника сюда, ученых для беседы, и не сводить глаз с моря!
VIII Трое суток император отвлекал себя тем, что забавлялся замешательством ученых филологов, приводя их в растерянность своими неожиданными вопросами:
- Какое девичье имя носил Ахилл, находясь у дочерей Ликомеда? - спрашивал он, и умудренные в мифологических тонкостях филологи, переглядывались, не находя ответа.
А он, насладившись выражением на их лицах, уже задавал новые вопросы:
- Кто была мать Гекубы?2 Что пели сирены?
Ученые смущенно покашливали в кулаки и отводили взгляды от его насмешливых глаз.
На четвертые сутки терпение императора снова стало истощаться. Ему наскучила эта игра, к тому же один из филологов - Селевк, желая заслужить его благосклонность, стал расспрашивать у слуг, что читает Тиберий, чтобы подготовиться к неожиданным вопросам.
Занятия с филологами он тут же отменил, обозвав их лгунами, а не учеными. Селевка удалил из дворца, послав следом за ним гонца, чтобы тот заставил его лишить себя жизни, И снова предался пьянству.
Герой Троянской войны Ахилл, скрываясь в Скиросе среди девушек, носил имя Пирры – "Рыжей".
Мать троянской царицы Гекубы звали, по разным версиям, пятью трудно запоминаемыми греческими именами.
Но однажды, вместо охранника в спальню ворвался сияющий Валент.
- Ну! - заторопил его Тиберий. – Где послание?
Офицер кивнул на дверь, за которой Тиберий различил тяжелые шаги. В спальню, отстранив властной рукой Валента, вошел… сам Макрон.
Тиберий вскочил с ложа.
- Ты?!
- Я, - невозмутимо отозвался Макрон, словно речь шла о его возвращении после минутного отсутствия, широко улыбнулся императору.
И эта улыбка, которая, быть может, первый раз в жизни появилась на губах Макрона, лучше всяких слов, заверений, клятв убедила Тиберия в том, что дела не так уж и плохи.
Он сразу обмяк и, облегченно вздыхая, покачал головой:
- Что ж ты так долго молчал?
- Я хотел... – пробормотал, оправдываясь Макрон. – Но не все еще было улажено.
- А теперь? - быстро поднял голову император.
- Теперь почти все...
- Почти?
- Завтра - заседание сената, на котором с благодарственным словом к тебе обратятся новые консулы. А у Сеяна осталось еще две с половиной тысячи верных людей. Он приказал выставить их вокруг курии.
- Он что-то подозревает?
- Не думаю! - покачал головой Макрон. - Он как старый волк, который чувствует засаду, но не видит ее.
- А легионы... - простонал Тиберий. - Ты уверен в наших с тобой легионах?
- Конечно! - невозмутимо отозвался Макрон. - Если только...
Что только?!
- Сеян не пообещает им после заседания большую награду, чем ты. Хотя, думаю, до этого дело не дойдет. Я не собираюсь выпускать его из курии. Но для того, чтобы сенаторы согласились на его арест, мне нужны веские доказательства...
- Будут тебе доказательства! - пробормотал Тиберий, садясь за стол и беря чистый лист пергамента.
"Отцы-сенаторы! - вывел он своим размашистым почерком и задумался, искоса поглядывая на Макрона, терпеливо дожидавшегося у входа. - Хоть я и не вижу сейчас вас, но чувствую, что все вы внимаете каждому моему слову. Сообщение, которое вам предстоит выслушать, быть может, кого-то повергнет в трепет, кого-то в недоумение, третьих просто ошеломит, но уверен, что всех вас после этого прочтения, объединит справедливый гнев и искренняя тревога за судьбу отечества, за очаги и могилы наших 30 предков".
"Продажные твари! - покрывая лист пергамента торопливыми строчками, думал Тиберий о сенаторах, - Хотел бы я знать, как вы будете вести себя, зная, что за дверями курии стоят вооруженные люди Сеяна!"
Движения его замедлились. Он уже не так уверенно водил стилем. Страх сковывал его движения. Только теперь император понял, в какую опасную игру он пустился играть с префектом претория.
Через пять минут стиль в его пальцах снова стал проворным, на губах появилась мстительная усмешка. Тиберий на миг представил лицо Сеяна, когда тот будет слышать эти строки.
"А теперь, отцы-сенаторы, я перехожу к злодеянию Сеяна, вобравшее в себя все пороки, которые только существуют на земле..."
Вскоре страх с новой силой сковал его мысли. Император выдавливал из себя какие-то неубедительные, бессвязные фразы: о своей несчастной судьбе, одиночестве, предательстве единственного друга, которого он видел в Сеяне.
Конец послания оказался и вовсе жалким и несуразным.
"Умоляю вас, отцы-сенаторы, прислать за мной, одиноким стариком, кого-нибудь из новых консулов, чтобы он доставил меня в сенат под какой-ни есть вооруженной охраной, чтобы я мог повторить все то, что вы только что слышали, глядя прямо в глаза Сеяну, которого заклинаю немедленно провозгласить врагом отечества..."
Скрепив послание своей личной печатью с изображением Августа, император протянул его Макрону и заискивающе заглянул ему в глаза.
- Ведь ты... вернешься, правда? - запинаясь, спросил он.
Макрон не ответил. Поклонился и вышел.
Покачиваясь, Тиберий вернулся за стол, обхватил виски обеими руками.
"Почему он промолчал? - вдруг подумал он. - Почему не ответил?"
Вызвав Валента, спросил, нельзя ли вернуть Макрона. Тот удивленно взглянул на него и ответил, что Макрон, не мешкая, сел в парусник и отплыл с острова.
"Все пропало! - ужаснулся император. - Это мое послание… Надо было написать его совсем по-другому! Не торопясь, зажигая сенаторов против Сеяна каждым моим словом!
Что же теперь будет?"
Неожиданно он схватил Валента за плечо и, притягивая к себе, торопливо зашептал:
- Надо немедленно послать кого-нибудь следом за Макроном!
Валент с сомнением покачал головой.
- Тогда, - еще быстрее зашептал Тиберий, - направь гонца в мой Палатинский дворец. Пусть накормят проклятого Друза, оденут, и, если Сеян вздумает поднять против меня войско, проведут по Риму, как главнокомандующего. Все-таки, в нем кровь Германика... Далее, сейчас же подготовить несколько кораблей, чтобы я, в случае опасности мог отплыть к сирийским легионам... И прикажи немедленно сообщить о решении сената световыми сигналами из Рима! Заставь наблюдать за ними самого зоркого твоего человека. Впрочем, нет! Я сам буду наблюдать за ними...
IX Храм Согласия медленно заполнялся сенаторами.
Войдя в него вместе с Титианом, Макрон, придержал старого друга за локоть и напомнил:
- Не упусти момент, возьми слово тотчас, как новые консулы закончат свои речи!
Иначе все пропало.
Сенатор кивнул, понимая, что если Сеяну при обсуждении второго вопроса заседания удастся добиться права на трибунскую власть, то префект претория не только формально, но и фактически сделается императором.
Новые консулы - Домиций Агенобарб и Луций Камилл заняли два кресла с перекрещивающимися ножками посреди залы.
Запаздывающие сенаторы рассаживались кто, где хотел, переглядываясь и спрашивая друг у друга: "Где Сеян?"
Наконец, появился префект претория.
Изрядно располневший за последнее время, с надменным, непроницаемым лицом, он проворчал, усаживаясь на лучшее место:
- Что за жизнь - не спи, не ешь, все старайся на благо отечества...
И дал знак глашатаю призвать всех к тишине. Как только сенаторы замолчали, Сеян кивнул Домицию Агенобарбу. Тот, взяв в руки навощенную дощечку с написанной на ней хвалебной речью в адрес Тиберия, принялся зачитывать ее, обращаясь к Сеяну.
Префект претория кивал каждому слову, одобрительно посматривая на консула, когда вместо полного имени Тиберия звучало просто "принцепс" или "император".
Когда Агенобарб закончив, поклонился Сеяну, и дошла очередь до eго коллеги по консульству, префект претория, взглянув на стоящую в углу клепсидру, нетерпеливо бросил:
- Давай, Камилл, только живее, можешь опустить некоторые места!
Макрон перехватил брошенный на него взгляд Титиния и одобряюще улыбнулся. Для убедительности погрозил пальцем и сделал вид, что сдувает с ладони крошечный предмет. Титиний сразу понял, что имеет в виду Макрон, вздохнул и перевел глаза на запинающегося Луция Камилла.
Наконец, закончил и второй консул.
Пора было приступать к главной части заседания.
Перебросившись несколькими словами с Камиллом, Агенобарб поднялся с кресла, и торжественно начал;
- Для блага, римского народа обращаюсь я к вам, отцы-сенаторы с предложением…
- Консул, спроси! - остановил его крик с задних скамей, и Макрон с замершим сердцем увидел, как поднимается со своего места бледный, как паросский мрамор Титиний.
- Что случилось? - проворчал Сеян, давая знак консулу подождать.
- Дело государственной важности! - поднимая письмо Тиберия, прокричал Титиний.
- Какое еще дело?
- Послание императора!
- Ну, так прочтешь его после того, как мы обсудим уже начатый вопрос! ~ разрешая сенатору сесть, усмехнулся Сеян.
- Но оно касается именно этого вопроса! - в отчаянии оглянувшись на Макрона, выкрикнул Титиний, и Макрон, делая шаг вперед добавил:
- И тебя!
- Ну, хорошо, хорошо! - увидев своего офицера, согласился Сеян. - Только побыстрей, опуская некоторые места!
Титиний, словно боясь, что его остановят, вышел на середину зала и, держа письмо императора, будто самую драгоценную гемму своей коллекции, торжественно начал:
"Отцы-сенаторы! Хоть я и не вижу сейчас вас, но чувствую, что все вы внимаете каждому моему слову..."
Мертвая тишина воцарилась в храме. Затаив дыхание секаторы слушали слезные заверения Тиберия, что именно Сеян отравив сначала Германика, а затем и Друза, лишил римский народ своего любимца и уважаемого полководца, а его, несчастнейшего из всех отцов на земле - двух сыновей.
С каждым новым словом лицо пораженного Сеяна наливалось кровью. На него было страшно смотреть. Неожиданно он побледнел, вскочил со своего места, и поднял руку, словно говоря:
"Стойте! Доколе же вы будете, отцы-сенаторы, слушать этот жалкий лепет, этот бред сумасшедшего старика?"
Но вокруг него были чужие - гневные, мстительные, насмешливые лица еще вчера покорных, но на самом деле, всегда страшных и непонятных ему патрициев. Каждый из них внимал словам императора с таким вниманием и благоговени ем, словно это была блестящая речь Цицерона или входящего в моду Сенеки!
Сеян уронил руку и бессильно опустился на лавку, закрыв глаза. Весь сенат был настроен против него. Но когда? Кем?!
Этого он не мог понять ни сейчас, ни через несколько минут, когда началось голосование. Опрашиваемые Агенобарбом, согласны ли они с предложением императора признать префекта претория врагом отечества, сенаторы не вставали со своих мест, что по обычаю означало их полное согласие.
А через час Макрон приказал взять его под стражу, и консул Агенобарб, переглянувшись с Камиллом, громко провозгласил:
- Отцы-сенаторы, мы вас больше не удерживаем!
...Сеяна втолкнули в спальню императора, когда он сидел за столиком и делал вид, что пишет свои записки.
- Ну, что, Сеян, - как всегда не оборачиваясь на приход префекта, с плохо скрываемой радостью спросил Тиберий. - Доигрался?
Не услышав ответа, оглянулся.
Сеян стоял со связанными руками. Голова его была низко опущена. Позади - Макрон, Валент, воины-охранники, верные и надежные ему люди. "Пока надежные, - мысленно поправил он себя. – Но, тем не менее, я должен их отблагодарить - за то, что они сделали".
- Подойди ко мне, префект, претория, - приветливо сказал Тиберий.
Сеян напрягся, подняв наполнившиеся надеждой глаза. Сделал к нему шаг. Но Тиберий усмехнулся, перевел взгляд на Макрона:
- Что ты стоишь? Я же велел подойти тебе, а не врагу отечества!
Макрон шагнул вперед.
- Как префект, ты должен знать каждого моего врага! - заметил строго Тиберий. – Надеюсь, ты запомнил их, когда раскрывал заговор Сеяна?
Макрон, подумав, кивнул.
- Прекрасно! - одобрил император. - О них мы поговорим позже. А сегодня разберемся с главным. Кого ты привез из его родственников?
- Дочь, - коротко ответил Макрон, - Больше у него никого нет.
Сеян вздрогнул, хотел было упасть к ногам императора, но, помедлив, не стал этого делать.
- Дочь - это хорошо, - еще раз убедившись в том, что никто лучше Сеяна не знает его характера, усмехнулся Тиберий. - С дочерью мы покончим уже сегодня. И с этим тоже, – сказал он, кивая на оцепеневшего Сеяна. - Но сначала он увидит ее конец.
- Яд? - уточнил Макрон.
- Зачем же! - явно наслаждаясь мучениями бывшего префекта, медленно проговорил Тиберий. - Яд - это смерть для достойных. А для дочери безродного выскочки, посмевшего как бездомная собака укусить приютившего ее господина... - удавка! Обычная удавка на шею!
- Но... закон запрещает убивать удавкой несовершеннолетних... Только женщин! – замявшись, сказал Макрон.
- Так прикажи палачу перед казнью сделать ее женщиной или проделай это сам, если он уже не в состоянии!
Сеян закрыл глаза и так стоял со скорбным выражением на смертельно бледном лице.
В последний раз насладившись мукой своего главного врага, Тиберий предупредил, что через час лично спустится в подвал, чтобы присутствовать при казни, и обратился к оставшемуся в спальне Валенту:
- Кстати, как там поживает тезка моего брата?
- Друз? - уточнил офицер и с усмешкой, которую с охотой принял от него Тиберий, ответил. - Сидит на хлебе и воде в ожидании того, что его назначат главнокомандующим.
- Ну, так лишить его всего этого! - распорядился император.
- И воды тоже?
- Воды - в первую очередь! - подчеркнул Тиберий. - Но завтра! Со всеми мы начнем разбираться завтра! А пока принеси амфору самого лучшего вина. Попируем, пока еще есть время до начала первой казни!
ЭПИЛОГ
Расправы над действительными и мнимыми сторонниками Сеяна продолжались весь 31-й, 32-й и 33-й годы...
"Дня не проходило без казни, будь то праздник или заповедный день, - напишет спустя несколько десятков лет об этом кровавом времени римский историк Светоний, - даже в новый год был казнен человек. Со многими вместе обвинялись и осуждались их дети и дети их детей. Родственникам казненных запрещено было их оплакивать. Обвинителям, а часто и свидетелям назначались награды. Никакому доносу не отказывали в доверии.
Всякое преступление считалось уголовным, даже несколько невинных слов. Поэта судили за то, что он в трагедии посмел порицать Агамемнона, историка судили за то, что он назвал Брута и Кассия последними из римлян. Некоторым заключенным запрещалось не только утешаться занятиями, но даже говорить и беседовать. Из тех, кого звали на суд, многие закалывали себя дома, уверенные в осуждении, избегая травли и позора, многие принимали яд в самой Курии, но и их, с перевязанными ранами, полуживых, еще трепещущих, волокли в темницу..."
А вот что писал об этом же времени другой римский историк - Тацит:
"Земля была сплошь покрыта трупами, тела людей обоего пола, всех возрастов, знатных и неизвестных валялись в одиночку или целыми кучами. Родственники, друзья не могли приблизиться к ним, оросить их слезами, ни даже смотреть на них долго.