- Кровавый день, ребята. Как пелось в той песне, которую мы учили, в школе? "Чудесный день над Лапуа, угаснуть должен он. Фон Дёбельн ехал на коне, он смотр производил". А.может, это было стихотворение, что-то в этом роде.
- Перестань. Хорош "чудесный день": пить хочется чертовски, и нигде ни капли воды.
- Наш Урхо сочиняет стихи! "Фон Дёбельн ехал на коне, он смотр производил…" Черт бы побрал эту сумку для хлеба, вечно она сползает на брюхо.
Все беззлобно подшучивали над Хиетаненом и его стихами; особенно смешили они Ванхалу. Солдаты вообще легко смеялись по самому ничтожному поводу. Три часа смерть напевала им на ухо свою песню, а они все-таки остались живы. Тут было чему улыбаться. Однако Хиетанену не нравилось, что его сделали объектом шуток, и он свирепо сказал:
- Да-да, этому учили нас в школе, хотя я и не могу точно припомнить. У меня тогда были дела поважнее, чем забивать себе голову вздором, который кто-то сочинил из чистой глупости. Все это чистый бред, я считаю.
- Тихо! Впереди - поляна! - крикнул дозорный, шедший впереди, и бросился на землю.
- Дома. Целая деревня. Какая деревня?
- Какая-нибудь "ваара". Они все здесь оканчиваются на "ваара".
- И эта тоже. Ложись!
"Та-та-та. Пиу-пиу-пиу", - засвистело вокруг.
- Опять начинается, черт побери!
- Тихо!
- В укрытие!
Со стороны противника раздавались глухие выстрелы. Коскела пригнулся, увидев, что солдаты бросились на землю. Слух у него еще не восстановился. За их спиной разорвались снаряды, и весь лес, казалось, гулко откликнулся на эти разрывы. Напряженные лица, полные страха ожидающие глаза.
- Теперь наш черед идти в резерве, раз мы прорвали фронт. Другие полеживают себе где-то за нашей спиной.
- Не скажи. Господа жадны до наград.
- Пулеметы вперед! Быстро! Противник справа.
От открывшегося зрелища у них перехватило дыхание. Справа поле спускалось к небольшому озеру. Из леса вышли десятка четыре русских и спокойно, ничего не подозревая, потянулись к деревне. Они явно не знали о прорыве финнов. Пулеметы были быстро подготовлены для стрельбы.
- Берите их на мушку. Но пусть первыми начнут пулеметы, - сказал Карилуото и, горя воодушевлением, выхватил винтовку у кого-то из солдат. - Дайте-ка и мне разок… Из пистолета их не достанешь.
Противник все еще ничего не замечал. Лехто сам лег за пулемет и прицелился в группу людей - туда, где она была плотнее всего. На скулах у него ходили желваки, как при еде. Мяяття спокойно, с безразличным видом прицелился из другого пулемета.
- Итак, ставим пластинку, ребята. Valse Triste, - сказал Карилуото, понимавший, несмотря на воодушевление, весь ужас ситуации.
Эта группа солдат полегла вся. С десяток человек остались неподвижно лежать на месте, остальные доползли до окопов. На их несчастье, окопы тянулись в направлении огня. Сквозь треск выстрелов слышны были отчаянные крики.
- Хорошо. Так держать!
- Верное дело.
- У меня двое.
- Послушайте, как кричат.
- Добавьте чуток, вопли кончатся.
Солдат, у которого Карилуото забрал винтовку, дернул своего соседа за рукав.
- Дай я стрельну разок. Дай! Стрельну хоть разок. Этот гад прапорщик отнял у меня винтовку.
- Не толкайся, я целюсь.
- Дай теперь и мне стрельнуть. Иначе мне не достанется.
- Забери обратно свою винтовку…
Лехто стрелял сосредоточенно. Он крикнул Мяятте - как всегда, когда был возбужден, - высоким фальцетом, срывавшимся на пронзительный визг:
- Дно окопов, Мяяття! Прочеши окопы! Один за другим!
- Как раз это я и делаю.
Мяяття произнес это так, как будто разговаривал сам с собой. Он заправил в пулемет новую ленту и, прицеливаясь, так сильно прищурился, что на лице остались видны одни лишь щёки.
Огонь утих. Теперь раздавались лишь одиночные выстрелы. Когда выстрелы стихали, с поля доносились жалобные крики, которые звучали в их ушах: "Ва-са-а-а… Ва-са-а-а".
Только теперь заметили, что находятся под прицелом: огонь велся из деревни. Кто-то, вскочив в запале на колени, крикнул:
- Я уничтожил четверых, а пятый…
Шлепнула пуля. Они услышали этот звук отчетливо, и тотчас вслед за этим раздался слабый стон.
- Санитары!
- Не надо. Он уже кончился.
Молча, с серьезными лицами они отползли в укрытие и открыли ответный огонь.
V
На деревню дождем сыпались снаряды. Разрывы сотрясали землю. Взлетела в воздух крыша сарая.
- Мы будем атаковать?
- Конечно. Только помолчите!
После артиллерийской подготовки они, к своему удивлению, услышали за деревней шум боя, но раздумывать над тем, что это означает, было некогда, ибо Карилуото уже скомандовал:
- Вперед!
Их встретили слабым огнем. Остатки окруженных частей пытались пробиться в лес отдельными группами. За деревней весь день шли ожесточенные сражения: второй батальон уже утром продвинулся туда, обойдя неприятельские позиции по лесу. Однако солдаты первого батальона, поглощенные событиями на своем направлении, ничего этого не слышали.
В первом же дворе, куда вошли солдаты, они увидели убитых лошадей в упряжке, брошенную полевую кухню и миномет; рядом лежало несколько трупов.
Вокруг деревни рыскали, пригнувшись, финские солдаты. Время от времени трещала автоматная очередь, всегда означавшая смерть какого-нибудь несчастного: полным ходом шла "чистка".
От Аутио к Карилуото прибыл вестовой: второй батальон за деревней, осторожно, не постреляйте своих. Эго известие разрядило напряженность: ситуация начинала проясняться. Многие отправились мародерствовать, и офицерам с трудом удавалось наскрести несколько человек, чтобы прочесать местность. Рахикайнен, пошатываясь под тяжестью большого мешка на спине, выскочил из ворот какого-то дома.
- Что нашел?
- Сахар. Кусками с кулак величиной.
- Дай немного.
- Дай, дай… Стоит мне что-нибудь найти или достать, как на меня набрасывается весь полк. У меня свое отделение есть, вот им я и дам. А вы добывайте себе сахар сами.
- В чем дело? - К ним с любопытством подошел Коскела: он еще не мог слышать негромкой речи.
- Полный мешок сахару! - крикнул Хиетанен в ухо Коскелы. - Говорит, даст только своему отделению.
- Такие вещи вообще-то нельзя реквизировать. Их никто не имеет права присваивать. Но мы будем держать язык за зубами и потихоньку съедим сахар. Только, конечно, надо поделиться со взводом.
- По мне, так пожалуйста. Но тогда сами и тащите на себе мешок…
Рахикайнен не договорил и вместе с мешком упал на землю, как и Хиетанен с Коскелой. В ту же секунду над ними просвистела очередь из ручного пулемета.Вот еще один требует свою долю, - Рахикайнен осторожно выглянул из-за мешка. - Во-он побежал. Прямо в кусты.
На краю поля сквозь кучу камней пробивался ивняк, валялись гнилые колья для сушки сена.
- Не стреляйте! Возьмем живым.
Они разделились и полукольцом двинулись к ивняку.
- Смотрите, чтоб не убежал.
- Руки вер! Руки вер!
Ответом им была очередь из ручного пулемета.
- Ити сута-а! Ити сута-а! Выходи, дадим сахару. Таваритс, ити сута-а!
В ивняке было тихо. Затем оттуда, к их удивлению, донеслись звуки, похожие на плач. Они переглянулись. Кто-то крикнул неестественно грубым голосом:
- Всыпьте ему! Кому охота это слушать, черт побери!
Защелкали затворы, солдаты взяли оружие на изготовку, но в это мгновение в ивняке взорвалась граната.
- Кто кидал?
- Никто.
- Он сам взорвал себя, братцы.
- Господи помилуй! - раздался чей-то удивленный возглас.
Они осторожно приблизились к ивняку.
- Вот он. Кишками наружу. Взорвал ее у живота.
Некоторые солдаты остались в ивняке, другие - и таких было немало, - взглянув на убитого, сразу же отходили.
- Нечего сказать, красивое зрелище.
- Да, война жестокая штука.
- "Чудесный день над Лапуа, угаснуть должен он. Фон Дёбельн ехал на коне…"
- Ну, теперь целую вечность будут пережевывать, - недовольно проговорил Хиетанен. - Кончайте копаться в потрохах, пойдем вперед. Мы должны примкнуть ко второму батальону. Я понесу мешок с сахаром.
Они прочесали окраину деревни. Время от времени где-либо слышался выстрел: русские солдаты в плен не сдавались. Они продолжали отстреливаться даже в самом безнадежном положении.
- Хотелось бы мне знать, кто скажет им за это спасибо, - заметил один из пулеметчиков.
У Сало на все был готов ответ:
- Они запуганы. Что будешь делать, когда знаешь, что твоих родных расстреляют, если ты сдашься.
- Ясно, ясно. Это каждому известно, - подтвердил Сихвонен.
Другие вовсе не так уж были в этом уверены, но спорить не стали.
За деревней они услышали крик:
- Не стреляйте, свои!
- Какой части?
- Четвертой роты.
Солдаты лежали на земле мрачные и неразговорчивые. Целый день они провели в тяжелых боях, отбивая попытки противника пробиться к своим и не давая помочь им извне. Даже сознание, что теперь все позади, не могло развеять их дурного настроения. Брюзгливо отвечали они на вопросы.
- Вы перерезали дорогу?
- Перерезали.
- А откуда вышли на дорогу?
- С обочины, разумеется.
- А мы прорвали линию дзотов.
- Да ну!
- Почти треть наших полегла.
- Ну, тогда радуйся, что ты еще ползешь. И нечего здесь хвастаться потерями. Вон там под елью лежат рядком наши ребята. И раненые с утра без помощи. Только и получили что по уколу в руку.
- У вас есть хлеб?
- Нет.
- У нас тоже нет.
- А что там в мешке у младшего сержанта?
- Ничего.
- Ничего? Вы что-то раздобыли, я же вижу.
- Нет, вы только послушайте его? Он сперва спрашивает, а потом говорит, что знает. Если человек что-нибудь знает, тогда зачем спрашивать? Вот уж что удивительно так удивительно.
- Ну-ну, не очень-то разевай пасть!
- Радуйся, что только свою разеваю. А то ведь я могу и твою прикрыть.
Хиетанен тоже вошел в раж, и, кто знает, может, дело кончилось бы дракой, если бы не появился Карилуото.
- Будет вам, ребята. Не надо по таким пустякам трепать себе первы. Теперь все позади, скоро доставят еду.
- А чего он на меня наскакивает? Я ему пару не поддавал.
Они разошлись каждый в свою сторону, ибо частям был уже дан приказ собираться. Как только спало напряжение, настроение солдат сразу же выровнялось и события дня представились им теперь даже в смешном свете. О павших почти не вспоминали, были рады тому, что сами остались в живых.
Когда взводы собрались на дороге, Карилуото сказал Коскеле:
- Я еще не успел поблагодарить тебя за доброе дело. Ты спас положение. Без тебя у меня ничего бы не вышло.
- Совсем недавно это назвали бы злым делом.
Лицо Коскелы осветила довольная улыбка, но он быстро согнал ее и сказал серьезно:
- Твой взвод хорошо сегодня поработал. Молодцы ребята.
- Прямо не верится, что они новички.
Теперь настала очередь Карилуото улыбнуться от удовольствия, и он-то не спешил снова напускать на себя серьезный вид. Похвала Коскелы означала для него больше, чем мог бы предположить посторонний. За последние два дня Карилуого исполнился своего рода восторженным почтением к молчаливому прапорщику, которого он, как и многие другие офицеры, считал прежде несколько беспомощным и неуклюжим. К тому же Карилуото мог себе позволить признать заслуги этого человека, ибо если бросок связки гранат и был решающим событием того дня, то штурм дзота не уступал ему по отваге. Карилуото повел свой взвод в рукопашный бой, и это было для него окончательным доказательством того, что он способен справиться с возложенными на пего задачами.
Радостно оживленный, отправился он к своим солдатам, чтобы поблагодарить их:
- Знайте, ребята, сегодня мы обеспечили прорыв нашего батальона. Это сделала старая четверка. А Уккола из второго отделения хорошо поработал своим автоматом. Так держать, ребята!
Солдаты были довольны и больше не отпускали шуточек насчет прапорщика. Карилуото стал им ближе, приоткрыл дверь к их душам. На поверку выходит, не такой уж он дурак. Ну, конечно, много еще в нем этого петушиного задора. Посмотрите-ка, как важно он выступает!У походной кухни раздавали гороховый суп. Он был не хуже обычного, но, поскольку люди рассчитывали на особое угощение в честь победы, эти плавающие в серой воде гороховые шкурки наполняли их души горечью. Счастливые и гордые своей победой, но голодные, они надеялись, что смогут наконец спокойно и сытно поесть. А тут словно дубиной по голове огрели, предложив недоваренный гороховый суп. Повар с поварешкой снискал себе ругательства вместо благодарности.
- В их распоряжении был целый день, чтобы хотя бы суп сварить как следует, - сказал Рахикайнен, заглядывая в котелок. - А тут горошинка за горошинкой гоняется, подружки не находит.
Мякиля, стоявший возле походной кухни, откашлялся.
- В супе ровно столько гороху, сколько следует. Вот только горох не разваристый.
- Помолчи! Горох был бы мягкий, стоило только развести под ним хороший огонь. - Хиетанен зло вырвал свой котелок из рук повара.
- Нечего зря языки чесать. Мы здесь тоже валялись в грязи не хуже вас. Целый день под артиллерийским и минометным огнем. В первой роте повара убило. - Повар, разливавший суп, сердито огрызался, но заслужил лишь язвительный намек:
- Черта ли нам в том, что в первой повара убило! Вот если б это случилось у нас!
Только Ванхала не роптал и смиренно попросил добавки:
- Можно одной жижи.
Среди всеобщей злобы и презрения повар сумел оценить такую кротость. Он зачерпнул супу прямо со дна котла и налил котелок Ванхалы до краев. С трудом сдерживая улыбку, Ванхала поспешил уединиться и с аппетитом принялся за густой гороховый суп.
Брюзжание не прекратилось даже с приходом Ламмио, и тогда он сказал:
- Кому еда не нравится, может не есть. Это не обязанность.
После этих слов громкий ропот протеста прекратился, однако тихое брюзжание не оставляло сомнений в том, что думают люди:
- Если он появится на передовой, можно записывать его в покойники. Пуля достанет его - не спереди, так сзади.
- Ишь как вытянул свою кривую шею!
- Выродок проклятый. Черт длинноногий. Выпендривается, как вошь на гребешке, и еще пасть разевает, словно порядочный.
В третьем взводе шептались о чем-то с таинственным видом. В густом ольховнике шел дележ сахара. Хиетанен раскладывал куски на маленькие кучки.
- Давайте уговоримся, братцы: если кого убыот раньше, чем он съест свой сахар, то сахар достанется отделению. Чтоб не ссориться потом, - сказал Лахтинен.
Сквозь хруст и треск послышались одобрительные возгласы.
Кто-то сказал:
- Нас теперь долго не введут в дело. Мы хорошо поработали сегодня.
- Не особенно на это рассчитывай, - сказал Лахтинен. - Сегодня все части порядком потрепало. Шуму и звону было столько, что весь свет ходуном ходил. Ты сам видел, как досталось ребятам из второго батальона.
Лахтинен попытался расхолодить своих не в меру воодушевленных однополчан. Оп не то чтобы хотел преуменьшить свершенное солдатами, но, верный своей привычке, непременно стремился добавить ложку дегтя в бочку общей радости.
- Если ровно не разделится, остаток мой, - сказал Рахикайпеи. - Я нашел мешок.
- А другого там ничего не было?
- Была пара крыс и мешок капусты. На что нам капуста? Ее слишком долго варить.
- Была бы у нас пшеничная мука и масло, можно было бы напечь оладий.
- Да, и еще бы ягодное варенье.
- Перестаньте! Мне от таких разговоров дурно делается.
Они скрутили цигарки из махорки, найденной в карманах убитых неприятельских солдат, и закурили, лежа на траве и болтая меж собой. Все казалось таким мирным, словно никакой войны не было и в помине. Пейзаж вокруг этой глухой деревни был прекрасен. На лугах пестрели яркие цветы, от высокой травы исходил крепкий аромат. Свежий вечерний воздух приятно освежал. По небу широкой грядой плыли облака: собирался дождь.
- Эй, ребята! "Лотты"!
- И командир!
По дороге шагал командир батальона в сопровождении адъютанта и двух "лотт". Осмотрев поле боя, адъютант сфотографировал "лотт" рядом с трофейным минометом. Потом они наткнулись на убитых русских, и "лотты", брезгливо наморщившись, проговорили:
- Фи, какие безобразные. Ах, как ужасно! - добавили они, наткнувшись на человека, у которого осколком вырвало мозг. А при виде санитарных автомобилей, доставлявших раненых второго батальона в полевой госпиталь, заметили: - Ах, бедняжки, какие муки им пришлось испытать!
- Не было никакой возможности отправить их раньше, - сказал командир батальона.
- Вторая рота сама на время попала в окружение, когда перерезала дорогу.
- Да, война - это ужасно.
Одна из "лотт", Райли Котилайнен, вспомнила, что она женщина и что ей как бы положено повздыхать над увиденным. В действительности же душой она была далеко от всего этого; ее внимание было всецело занято адъютантом - видным офицером с тонким обхождением, очень образованным и владевшим четырьмя языками.
Был ли он тем самым офицером ее мечты, ради осуществления которой она, Райли Котилайнен, и стала фронтовой "лоттой", одураченная мифом о "лотте"-героине, раздутым Зимней войной и слабоумными иностранными корреспондентами, проявив патриотизм, который пять лет в средней школе вбивали в голову этой телефонистке-провинциалке?
- Немцы поразительно быстро продвигаются вперед, - сказал адъютант, вспоминая последние известия. - Мы даже в наших самых дерзновенных мечтах не могли надеяться на это.
- В мечтах - нет, но есть еще и расчеты. У немецкого военного командования золотая традиция: оно не надеется, оно рассчитывает. У русских единственный козырь - равнодушная или безразличная стойкость священного бурого зверя. Но значение этого фактора уменьшается по мере того, как война приобретает все более технический характер. А в этом с немцами никто тягаться не может.
Майор охотно рассуждал о войне и военных действиях с "научной" точки зрения. Он прочел много книг по военному делу и был заядлым германофилом. Научность его мышления была столь неподдельна, что в нем даже можно было обнаружить небольшой проблеск духовности. Он был склонен мыслить абстрактно и из частных деталей делать общие выводы.
Майор Сарастие был высок ростом и шагал несколько тяжело и неуклюже, как все крупные мужчины. Крепкий затылок и волевое лицо свидетельствовали о силе и здоровье. Время от времени он щелкал по голенищу ошкуренной лозиной.
Лежавшие у дороги пулеметчики все как один старательно посмотрели в сторону, чтобы не отдавать майору честь. Они еще не научились чувствовать себя при этом свободно. Майор остановился и спросил у них:
- Вы получили еду?