Сельскохозяйственный рабочий Ялмари Лахти, с морщинами усталости и лишений на небритом лице, угрюмо шагал по дороге. У него не хватало сил даже на ожесточение, он был всецело погружен в безнадежность и уныние. Его взяли на фронт прямо с работы - он копал осушительную канаву. Хозяин усадьбы, Кантала, правда, обещал отдать деньги его жене, но они вряд ли правильно подсчитают приходящуюся на его долю сдельную плату. А кто теперь будет косить и убирать сено у дороги? На какие деньги нанять человека, если даже они его найдут? А он еще и с собой взял восемьдесят марок, хотя без этого можно было обойтись. И еще пришлось занять у соседа полкило масла себе в дорогу. Ну, этот долг можно будет вернуть, как только корова отелится. Вот если б ребятишки хоть немного помогали, но они еще совсем маленькие. А старший сын уже в солдатах. Он егерь и, наверное, едет сейчас на своем велосипеде к Ладожскому озеру где-нибудь по этим самым местам. По крайней мере так думал отец. На самом же деле сын его уж два часа, как перестал быть егерем; его велосипед разлетелся на тысячу кусков, когда из-за поворота дороги навстречу ему вынырнул танк. Это произошло в ту минуту, когда Ялмари еще думал, что у него есть сын, вспоминая своего первенца, который принадлежал к самому младшему призывному контингенту, тогда как сам он принадлежал к самому старшему. Ялмари попробовал прибавить ходу, заметив, что отстал от своей части. Но ему трудно было шагать в ногу с другими: давала себя знать застарелая болезнь спины.
"Штурмовые части" продвигались вперед.
IV
Первый батальон пристроился в промежутке между проходящими мимо частями, чтобы снова соединиться со своим полком. Солдат удивляло, что их полк оказался не сзади, а впереди них. Нашли они его через два километра у развилки дороги. Все эти трое суток они дрались, ничего не зная о том, что творится вне их непосредственного окружения. Теперь до них дошли неопределенные слухи, что фронт противника прорван и что егерские части и соседняя дивизия уже утром продвинулись далеко в тыл противника. Они радовались этому, надеясь, что теперь останутся в резерве как бы в награду за то, что последние дни бились с непрестанным напряжением всех своих сил. Когда они увидели подъезжающую к ним полевую кухню, то испытали не меньший восторг, чем Карилуото, когда он увидел егерские части, преследующие противника.
- Что сегодня?
- Целлюлозная каша.
- Вот зараза!
Целлюлозной кашей называли кашу из цельных, неразмолотых зерен пшеницы, которую солдаты особенно ненавидели за то, что она слишком часто появлялась в их рационе. Снова повара с Мякилей должны были отдуваться за бедность родной страны, за беспомощность и нераспорядительность снабженцев. Солдаты выражали свою досаду так грубо, что даже фельдфебель Корсумяки чуть не вышел из себя, однако, поняв огорчение людей, попытался утешить их и сообщил, что снабжение табаком налаживается и что со дня мобилизации они получат повышенные суточные так же, как резервисты.
- Красота, ребята! Теперь снова можно резаться в карты, - сказал Хиетанен, посыпая кашу сахарином. - Теперь мы наверняка останемся в резерве. Те, на фронте, должны управиться своими силами, ведь какая масса тут прошла.
- Вот увидишь, когда дело застопорится, нас бросят вперед, - сказал Лахтинен. - Для этого в резерве и оставляют лучшие части.
- Перестань. Такая ли мы хорошая часть? Прямо даже удивительно.
- Ну да, если вообще существует такая штука, как хорошая воинская часть. Но я говорю про резвых молодцев, которые бегают, куда пошлет их какая-нибудь еловая голова. Резервистов куда попало не направляют. И вот что нужно сказать: если нам приходится так трудно, то не надо было пыжиться создавать Великую Финляндию… С такими-то резервистами! Всех в кучу собрали, кто только может жевать бутерброд.
- Да нет же, братец. Хороши уже и те, кто может жевать кашу. Бутербродов тут так и так нет, - сказал Рахикайнен.
Посмотри вон туда. Нет, правда, пойди и посмотри вон на тех, мил-человек. Что это, по-твоему, настоящие герои-солдаты? Вон те, у дороги. Они тоже не бог весть что. - Сихвонен указал на пленных, и Сало поправил его:
- У них пояса из приводных ремней. И штаны из черной дерюги. Их силой погнали на войну.
Лахтинен лег на спину и сказал:
- Не знаю. Только бы все шло хорошо. Они дерутся не поясами. Стойкие парни. Мне не кажется, что их так уж насильно гонят в бой.
- Тебе надо было бы биться на стороне русских, Юрьё, - сказал Хиетанен и насмешливо улыбнулся. - Если бы мне было не по нутру воевать на нашей стороне, я бы не стал зря молоть языком. Я бы перешел к русским и дрался как черт. Но наш Лахтинен ратикал. Он хочет дать всем деньги и землю. И чтоб каждый работал столько, сколько нужно, чтобы прожить. Они такие, эти ратикалы. А я вот дивлюсь на самого себя - сколько я всего знаю. Знаю все даже про законченных ратикалов.
- Лахтинен конченый ратикал, хи-хи.
Ванхала с минуту колебался, но все же отважился сделать такое замечание. Он был вознагражден. Все засмеялись и принялись крутить себе цигарки из газетной бумаги. Лахтинен, разозлившись, повернулся к ним спиной.
Каша им настолько опротивела, что, несмотря на сильный голод, ее хватило и для пленных. Они сидели сбившись в кучу и ели поочередно, так как ложки и котелки были не у всех. Голодными глазами смотрели они на своих товарищей, занятых едой, и дожидались своей очереди. Вокруг них собралась кучка любопытных.
- Во уписывают, - сказал кто-то.
- Оголодали, - заметил Сало, тоже пришедший посмотреть на русских.
Один молодой пленный со светлыми волосами улыбнулся и сказал вдруг по-фински:
- Три дня без еды.
- Ты говоришь по-фински?
- А-а, говорю. На чистом финском. Я ингерманландец. Из Ряяпюи.
- Как ты научился говорить по-фински?
- Еще бы не научиться! Моя мать едва говорит по-русски.
На пленного посыпались вопросы, он не успевал отвечать. Живо жестикулируя, он рассказал, что его рота была разбита и что один лейтенант собрал группу блуждающих по лесу солдат и хотел было вести их к дороге. Однако ночью они попали в перестрелку, и лейтенант был убит, а им ничего не оставалось, как сдаться в плен, потому что они заблудились и никак не могли выйти к своим.
- А разве ингерманлапдцев не сослали в Сибирь?
- А за что? Мы ничего плохого не сделали.
- Ну и как, лучше живется в России, чем в Финляндии?
- А мне откуда знать? Я в Финляндии не жил.
- А Сталина ты видел?
Солдат развел руками, затем сказал что-то по-русски своим товарищам. Пленные закивали, а один с силой ударил камнем по земле.
- Сталин, Сталин, - пробурчал он в такт ударам.
Ингермаиландец сказал:
- Скажите там своим, что нас забрали в армию силой.
Кто-то спросил пленных, как они называют финских солдат, и ингермаиландец, поколебавшись, сказал со смехом: чухна, и другие пленные засмеялись вместе с ним. Ванхала тоже засмеялся, сотрясаясь всем телом и притопывая ногами, как будто от радости не мог устоять на месте. Он несколько раз прошептал про себя это слово и посмотрел на товарищей, словно прикидывал, как оно к ним подойдет: "Сухна, сухна. Хи-хи-хи…"
Когда пленные увидели, что над этим словом можно безбоязненно смеяться, они развеселились, повторяя друг за другом: "Чухна, чухна". "Рус, рус", - вторил им подошедший Рахикайнен.
Солдаты были до того довольны, полагая, будто их определили в резерв, что пожалели время для сна, хотя и были вконец изнурены: "Еще успеется". Тем более жесток был удар, когда появился Миелонен с приказом:
- Приготовиться! Проверить обувь и портянки! Впереди долгий поход.
- Не ори, дьявол!
- Кто бы пристрелил этого чертова крикуна!
- В колонну по двое становись! Вольным шагом, марш! - скомандовал Миелонен.
Глава пятая
I
Они шли и шли. Вторые, третьи, четвертые сутки. Стояли прекрасные теплые дни середины лета. Солдаты проходили мимо карельских деревень, где дворы заросли сорной травой. Голубое марево переливалось в воздухе, временами откуда-то с юга доносились глухие раскаты артиллерийской стрельбы или гул самолетов. Там, в высокой бездонной сини, шли воздушные бои, и глухой треск пулеметов был похож на лягушачье кваканье.
Наши, - проговорил один из офицеров, глядя на проносящиеся над горизонтом истребители. - Прикрывают наступление нашей армии… Не будет больше на улице нашего соседа такого праздника, как в Зимнюю войну.
Солдат же Зимняя война интересовала нисколько не больше, чем нынешняя. С водяными пузырями на ногах, выбившиеся из сил и раздраженные, они тащились вперед, едва замечая то, что происходило вокруг. Первый день еще прошел во власти радостного возбуждения от продвижения вперед. Но потом усталость притупила все чувства…
Неподражаемо своеобразной была эта армия. Только при отступлении или бегстве другие армии в мире могли выглядеть так, как эта, но в обычных обстоятельствах - никогда. А эти солдаты были одинаковы и в наступлении, и в отступлении. Бесформенным стадом двигались они вперед. Утром, в начале марша, роты строились в колонну, но уже довольно скоро распадались на маленькие группки, которые двигались как им заблагорассудится, никого не спрашивая и никого не слушая. Винтовки болтались за плечами как придется. Кто семенил босыми ногами по придорожной травке, перекинув ботинки через плечо, края кальсон волочились по земле. Кто загорал на ходу, раздевшись до пояса, со снаряжением под мышкой. В первый день один солдат нес на перекинутой через плечо палке заплесневелый чемодан. В чемодане болтались найденные в одном из домов стеклянная банка и пара рваных женских туфель: кто знает, может, когда-нибудь и пригодятся.
На другой день чемодан, конечно же, полетел в придорожную канаву, там же стали исчезать и более нужные вещи. Хорошо хоть противогазы отобрали у них заранее, иначе процент "утерь" был бы слишком высок. Пищу солдаты разыскивали повсюду, где только ею пахло. В одной из деревень был обнаружен разоренный свиноводческий колхоз. Жители оставили его, а свиньи свободно бежали по холму. Ручной пулемет оказался прекрасным оружием в охоте на свиней, но этим изобилием мяса смогли воспользоваться только шедшие впереди роты. Бесхозные животные, таким образом, быстро оказались в надежном месте.
Кое-где деревни были обжиты. Увитые гирляндами ворота выходили в переулки, тут и там виднелись фигурные орнаменты из мха и камня.
- И на что им эти украшения?
- Наверное, к праздникам берегут. Здоровы они, говорят. плясать.
- И каких только прыгунов земля не носит.
Они были озлоблены на все на свете. Мимо мчались автомашины со смеющимися "лоттами" и офицерами. Этот хвост кометы - штаб, полевые лавки, прачечные, лазареты и прочее - следовал за войсками. Солдаты строили гримасы проезжающим, и в адрес доблестной финской "лотты" неслись такие грубости, что, услышь эти любимицы сельских тетушек хоть половину сказанного, у них бы случился разрыв сердца. Проезжающая мимо генеральская машина оказалась объектом столь безудержного гнева и таких проклятий, что посторонний наблюдатель подумал бы, будто назавтра в армии разразится мятеж.
- Ну и напылили же, черт побери. На то, чтобы господин с походной шлюхой раскатывал, бензина всегда хватает. Что еще за черт там свистит? Заткнись, здесь и так полон рот дерьма без твоего свиста.
Уезд за уездом оставались позади. По всем дорогам Ладожской Карелии растекались колонны. Тучи пыли висели над ними, мешаясь с синим дымом бесчисленных лесных пожаров, сквозь который палило багряное жаркое солнце. У тех, у кого подошвы ног не горели от волдырей и ременные лямки не растирали в кровь ключиц, энтузиазм был сильнее всего: Финляндия наступает.
II
Лехто, Мяяття и Рахикайнен не маршировали вместе со всеми. Каждое утро они исчезали из строя и каждый вечер появлялись в месте расположения, вылезая из какой-нибудь машины, мчащейся мимо автоколонны. Они не очень-то распространялись о том, как проводили время, но об этом можно было догадаться и без объяснений. Каждый вечер у них находилось что-нибудь съестное, и, поскольку они всем этим по-христиански делились, остальные не вмешивались в их дела даже из зависти к столь легкому способу передвижения.
Однажды вечером Рахикайнен явился веселее обычного.
- Там, в вещмешке у Лехто, масло и пшеничная мука. Можно испечь блины.
- Неужто правда?
- Покажи!
- Вот это да!
- Сейчас же, ребята, запалим костер!
Про усталость забыли. На крышке котелка поджарили блины и тотчас же съели их в тишине летнего вечера. Солнце красным шаром опускалось за лес на карельской границе, и сумеречное марево размывало очертания пейзажа.
- Не сожрите все сразу! Эти продукты нелегко было добыть. Восемь разных штук пришлось проделать, прежде чем хозяев умаслили. Один раз даже бутылка водки была в руках, только я ее не выпил.
- Потому и не выпил, что я не дал, - проговорил Лехто, показывая тем самым, чья заслуга в том, что результаты их вылазок оказываются на пользу всему взводу.
Поход продолжался.
- Так. Не пора ли снова в путь? - Коскела поднялся и забросил свой вещмешок за спину.
Медленно, чертыхаясь и кряхтя, вылезали люди из оврага, где лежали, задрав ноги на склон. Опираясь на ружья, как на палки, они, прихрамывая, делали первые шаги, прежде чем ноги не начинали ступать более уверенно. Коскела никогда не выглядел усталым. Километр за километром ровно покачивались впереди солдат его плечи.
- Учитесь ходить правильно, - просвещал он солдат. - Не шагайте скованно и напряженно. Шаг должен быть расслабленным и экономным, как у бродяги. Такая внешне небрежная, вразвалку походка требует наименьшей затраты сил. Нога должна работать от самого бедра.
Ванхала ступал тяжело, но, несмотря на это и на свою тучность, переносил перегрузки хорошо. И хорошее настроение ни на минуту не покидало его, независимо от раздражения окружающих. Улыбки в его глазах хватало на все, что только попадало в поле его зрения. Однажды он показал, что у него неплохая память. Долгое время он смотрел, оглядываясь вокруг, на марширующих и в конце концов проговорил, как всегда хихикая:
- "Чухны" маршируют.
Заметив сердитые взгляды, он замолчал, но про себя наслаждался ситуацией. Он смотрел на бредущих солдат: сердитые лица, грязные и запыленные, на дулах винтовок болтаются фуражки, штаны закатаны над голенищами сапог.
- "Чухны" идут на войну, - хихикал он про себя, тонко, нутром улавливая комическое противоречие между вспыхнувшим пламенем высокопатриотического воодушевления и истинной сущностью финского солдата. Публикации в печати на военную тему были для него неиссякаемым источником веселья. В эти дни он запасся военно-патриотической терминологией из попавших ему в руки газет: "наши ребята", "наши лесные воины", "наше внутреннее упорство", "наша страстная жажда защитить родину". Из этого запаса он время от времени подбрасывал подходящие к случаю реплики, хотя их приходилось пускать в ход осторожно, потому что слишком многого люди не выносили.
Риитаоя шагал последним в группе: тихий, он по-детски радовался тому, что они шли не под огнем. Он предпочел бы вечно идти в строю, терпеть любые перегрузки, только бы не слышать эти злобные взвизгивания, извещавшие, что смерть снова рыщет вокруг в поисках жертвы.
К вечеру пятого дня они заметили, что дорога становится все менее наезженной. Постепенно она превратилась в настоящую лесную тропу, и вскоре их взорам открылась просека.
- Ребята, старая граница!
Это событие несколько взбодрило солдат. Посреди вырубки Хиетанен сделал огромный шаг вперед и заявил:
- Ну вот! С этого момента Хиетанен вступает за границу.
- Теперь мы в России, - сказал Сало.
Раздраженный Лахтинен, который шел прихрамывая, исподлобья взглянул на остальных и проворчал:
- Так вот: здесь кончаются наши права. Теперь мы начинаем разбойничий набег. Чтобы вы знали.
- Скажешь тоже: разбойничий набег, - сердито проворчал Сихвонен. - Когда мы границу перешли, так мы разбойники. А другие, когда границы передвигают, только свою безопасность охраняют… Тоже мне, разбойники… тьфу!
Он горько хмыкнул пару раз, не столько из-за праведного гнева и обиды за свое государство, сколько оттого, что набрал в ботинок песка и не успевал остановиться и вытряхнуть его: боялся сильно отстать от остальных.
Хиетанен осмотрелся и миролюбиво проговорил:
- Здесь нет ничего такого, чем бы поживиться. И дорога становится хуже. Но лес такой же… Да, ребята! Мы идем по песенной земле Карелии. Не здесь ли живут те старики и старухи, которые поют руны и всякие там плачи? Я о них слышал. Хотя я ужасно удивляюсь, что это за плачи. Как это можно петь плачи? Я раз видел, как на могиле старуха причитала и рыдала, так ничего в этом особенного не было. Только вой и визг.
- И у нас есть причина спеть пару плачей. - Лахтинен глотнул тепловатой воды из походной фляжки и продолжил: - Я думаю, они теперь начнут оказывать сопротивление, коль мы зашли на их сторону. Они думали, ну и берите себе эту Карелию, раз уж вы все время из-за нее хнычете. Это было что-то вроде добровольного дара. Но вот увидите, что теперь будет, коль мы сюда зашли. По-моему, не следует трогать медведя в его берлоге.
- С винтовкой всегда придешь в срок, - сказал Сало. - Не с копьями же мы теперь ходим.
- Хм… Твое ружье… Много здесь винтовок надо.
- Здесь и впереди нас немало ребят, - сказал Хиетанен. - Не сразу же мы на передовую линию попадем.
- Этого никто не знает, ребята, - заявил Сало. - Но говорят, будто резервистам сказали, что вся эта заваруха недели на три, так что все успеют вернуться домой к сенокосу. А уж вторая неделя прошла.
- Ха-ха-ха. - Лахтинен с презрительным негодованием расхохотался. - Новости обозного информбюро. Господа начали такие слухи распускать, а то бы резервисты старую границу не перешли. Знаем мы их! Великую Финляндию создают! Такие горячие головы, аж опилки парятся.
- "Чухна" создает великую державу, хи-хи. Она рвется вперед. Наши лесные воины покажут, что такое финский характер. И наша отважная "лотта" поддерживает наших ребят, хи-хи.
- Хм-м… Сказал бы я…
Вызванный переходом через границу душевный подъем на этом угас, и путь продолжался в молчании.
Неожиданно марш закончился раньше обычного, и на ночлег остановились на берегу поросшего молодым леском ручья. Поев, все поспешили опустить ноги в холодную воду. Кто-то собрался было поплавать, но вода едва доходила до колен. Впереди слышались артиллерийские залпы, перемежающиеся приглушенным и отдаленным треском пулеметов.
- Вот опять, ребята. Нас поджидают.
- Еще бы. И дорогу нам прокладывать. - Сихвонен стирал портянки, стоя с закатанными брюками в ручье. - Вон Бекас шагает. Ничего хорошего теперь не жди.