* * *
Мария открыла ворота. Они прошли через патио, украшенный живыми растениями и горшками с цветами. Дом был уже погружен в темноту. Мануэл удивился:
- А где остальные?
- Они все упорхнули. Отец отправился в долгое путешествие в Марокко. Он собирается приобрести там новые товары и вернется в Порту на паруснике, груженном тканями. Мать с моими обоими братьями отправилась на конец недели на море, там у наших друзей поместье.
- А ты почему не поехала с ними?
- Потому что я захотела стать непослушной или потому что захотела увидеть тебя. Или может быть, просто так, - сказала Мария и пошла вперед, вверх по наружной каменной лестнице. Они оказались на деревянной веранде со многими дверями, ведущими в дом. Была звездная ночь. Мария остановилась и прислонилась к одной из богато украшенных резьбой деревянных колонн, Мануэл встал перед ней. Впервые они спокойно смотрели друг на друга. Он рассматривал ее лицо, слегка приоткрытый рот, устремленные на него большие глаза, длинные вьющиеся волосы. Они взялись за руки и простояли так, не шевелясь, целую вечность.
Помещение, в которое Мария привела потом своего гостя, было не особенно большое, обставлено хотя и просто, но с любовью. Лунный свет падал на отдельные предметы, явно привезенные из дальних стран. Мария зажгла фитиль масляной лампы. Теплый воздух летней ночи наполнил комнату.
Они ласково прикасались друг к другу, ощупывали друг друга кончиками пальцев - сначала робко, потом все смелее и смелее. Мария нежно поглаживала щеки Мануэла, он обхватил руками ее бедра и притянул к себе. Прикосновения воспламенили их трепещущие тела. Они сбросили с себя одежды, упали на постель, утонули в мягких одеялах, обтянутых шелковыми тканями, приятно холодившими их разгоряченную кожу. Прижавшись друг к другу, они тихо целовались, опьяненные запахом своих влажных тел; тесно переплетались, проникая друг в друга, их трепещущие тела алчно требовали и ускоряли приближение сладостного дурмана, чтобы, в конце концов, вместе утонуть в упоительном счастье.
Лампа была погашена, луна высоко стояла на небе, когда, утомившись после любовных ласк, влюбленные наконец заснули.
Когда первые лучи солнца проникли в комнату, Мануэл еще спал. Мария задумчиво разглядывала балки на потолке, ее левая рука в это время тихонько гладила кудри на голове Мануэла, пока он спустя длительное время не проснулся.
- Хорошо ли то, чем мы занимаемся?
Мария удивленно посмотрела на него. Потом по ее лицу скользнула улыбка.
- Хорошо то, что мы находим хорошим. Значит, это хорошо, так я думаю.
- Мне все кажется нереальным.
- Даже по сравнению с теми историями, что у тебя в голове?
Мария выпрямилась, потянулась, потом встала и обвернулась платком, который достала из сундука.
- Расскажешь ли ты мне о своих историях?
Она склонилась к нему.
- Любовь и истории, - прошептала она ему на ухо, - подходят друг другу. Это честная сделка?
Она покусывала зубами мочку его уха, давая ему время подумать.
- По-твоему, любовь - это торговая сделка?
- Все на свете - сделка, торговая операция. Так говорит мой отец. А он - удачливый человек.
- И ты считаешь, что это хорошо? - В голосе Мануэла прозвучал робкий упрек.
- Хорошо ли, плохо ли… Я считаю, что это честно.
Она поцеловала его таким долгим поцелуем, как будто хотела на этом поставить точку.
- Твой отец обычно надолго уезжает? - спросил Мануэл, чтобы сменить тему.
- Иногда на несколько дней, иногда на много недель. Иной раз он всех нас берет с собой.
- И куда вы ездили?
- В Париж, в Амстердам, в Испанию и Марокко, где у нас, как ты знаешь, есть друзья и где у меня была Джамиля, моя лучшая подруга. Но все это позади.
По лицу Марии прошла тень.
- Почему позади? Что это за история? - заинтересовался Мануэл. - В конце концов, насколько я понимаю, я теперь владелец драгоценной плитки из этого дома.
- А я даже знаю место, где она находилась, - прямо над входом в чайный домик, стоящий посреди розария. В действительности существуют две плитки подобного рода. Все остальные образуют вокруг них искусно переплетающийся цветочный орнамент.
- Она и вправду очень красива и, вероятно, представляет собой нечто особенное, - сказал Мануэл и подумал об игре с числами профессора Рибейро. - Я буду дорожить ею.
Мария печально посмотрела на свои безвольно лежащие на коленях руки, потом прислонилась головой к плечу Мануэла.
- Может быть, когда-нибудь я расскажу тебе побольше об этом доме и об этой семье. Расскажи мне лучше о своих путешествиях, о своем отце!
- О каких путешествиях? О каком отце? Тут нечего рассказывать. Мой отец отправился в Бразилию, когда мне было два года… и не вернулся назад. От него не было ни письма, ни весточки, он не давал знать о себе. В какой-то момент мы перестали ждать его. А мои путешествия?! Не о чем и говорить. Пару раз по стране с дедушкой, на море и в Порту. А потом в Коимбру. Весьма скромно!
- Таким образом, твой дед был тебе вместо отца…
- Мигел Торреш да Силва! Я думаю, он был мне больше чем отец… и теперь я лучше, чем когда-либо, понимаю, почему мне все завидовали.
- Он сделал тебя богатым.
- Что значит: сделал богатым?
- Своими историями… которые он подарил тебе и которые теперь принадлежат тебе. В определенном смысле это твой капитал!
- Что ты хочешь этим сказать? Что мне, пойти на рынок, раструбить о них на весь мир и ждать, пока кто-нибудь бросит в шляпу пару грошей?
- Почему ты представляешь это так упрощенно? Если идти, как и все, обычным путем, то ничего не добьешься. Если хочешь выиграть, ищи пути, которые пока еще покрыты мраком.
- Я думаю, что твой отец - действительно удачливый коммерсант. И у него, судя по всему, способная дочь.
- Да, он успешлив. Потому что он всегда ищет новые пути и не боится рисковать. И никогда не побоится.
- А ты?
Мария рассмеялась:
- А я? Что ты имеешь в виду? Я послушная дочь своего отца!
- А теперь, когда он уехал в Марокко или в Порту? - с любопытством спросил Мануэл.
- Ни слова о Порту! - почти разгневанно сказала Мария и внезапно опять стала печальной.
Мануэл заметил, что ее глаза наполнились слезами.
- Не такая уж и послушная, - беззвучно добавила она.
- Что случилось?
- Ничего. Об этом тоже лучше потом… может быть.
- Чем "может быть", лучше сейчас, - не отступался Мануэл, вставая.
- Да, ты, вероятно, прав, почему бы и не сейчас. Но ты должен верить мне.
- В чем?
- Что это так, как я тебе говорю.
- Обещаю. Буду верить всему, что ты скажешь.
- Я тебе не все рассказала… не хотела показать тебе, что… что я действительно непослушная. Если будет так, как хочет мой отец, то я в недалеком будущем буду жить в Порту, потому что у него имеются достаточно четкие представления о судьбе своей дочери. Один состоятельный судовладелец… у которого… - Мария запнулась.
- У которого что? - нетерпеливо спросил Мануэл.
- …у которого есть сын, в общем, как принято говорить, "блестящая партия".
Мануэл смотрел на нее, объятый ужасом. Потом сказал печальным голосом:
- Значит, все напрасно.
- Ничего не напрасно.
- То-то и есть, что у нас только сделка…
- Что значит только? Это все. Больше, чем все.
- А Порту?
- Это ничто, совершенно ничто.
- Ты знаешь его?
Мария усмехнулась:
- Мы еще детьми играли вместе - и часто дрались.
- Ты его скоро увидишь…
- Ну и что. Не думай об этом. Просто забудь!
- Это значит…
- Что я сделаю все, чтобы остаться непослушной.
- Но это бессмысленно. Твой отец твердо знает, чего он хочет, - с горечью пробормотал Мануэл.
- Ничего не бессмысленно, - упрямо сказала Мария. - Выход есть, и я его найду… или - одному Богу известно, что будет!
Она с любовью обняла его за шею.
- Ты захотел знать, и хорошо, что ты теперь знаешь. Но ты пообещал, что будешь верить мне на слово. Итак, не унывай!
- Но ведь…
- Доверься мне, что же еще.
* * *
- Лабиринт может состоять из кругов или квадратов. В центре - крест.
Математик рисовал мелом на доске. Из штрихов и линий возникала схема лабиринта. Студенты должны были мысленно представить себе стены и узкие неосвещенные проходы.
Указательным пальцем Рибейро провел по извилистым линиям.
- Ты то приближаешься к центру, то опять почти у выхода. В готическом церковном лабиринте расстояние от входа до центра шесть метров. Но тот, кто пойдет истинным путем по одиннадцати отсекам, пройдет расстояние в двести сорок метров. Таким образом, дорога получается в сорок раз длиннее, сократить ее нельзя. Античный лабиринт, самая древняя из известных нам форм лабиринтов, имеет семь отсеков. Как гласит легенда, Дедал был тем самым архитектором, который по заданию Миноса построил этот лабиринт.
Рибейро рисовал на доске, объяснял и вычислял число поворотов, которые человек делает вокруг своей оси, пока не достигнет цели. Потом он с восторгом отозвался о лабиринте, выложенном на полу Шартрского собора во Франции в 1216 году, и дал волю своей досаде, когда говорил о ста тринадцати лучах, окружающих лабиринт, число которых до сих пор не имеет удовлетворительного объяснения.
- Решение этой загадки - главное задание на завтра! Но если серьезно: древние источники утверждают, что римляне, основавшие неподалеку отсюда Конимбригу, выкладывали полы своих вилл лабиринтами из мелких мозаичных камней.
Потом математик нарисовал большой квадратный лабиринт, поделенный, в свою очередь, на четыре квадрата.
- Кто вглядится, тот узнает четырехугольники, треугольники и крест. Таким образом, середина окружена небольшими дугами, нужно полностью пересечь квадрант, прежде чем дорога приведет тебя в следующий.
Случавшиеся иногда дополнительные послеобеденные занятия с профессором математики были очень популярны и вызывали зависть у студентов других факультетов.
Мануэл знал легенду о Минотавре, он читал ее вместе с отцом Бонифацио, потом пересказал своему деду, в связи с чем тому пришли на ум несколько историй.
- Есть знаки, символы и образы, которые говорят нам больше, чем тысячи слов, - сказал Рибейро. - Они существовали задолго до изобретения письменности. Запомните: лабиринт - одна из древнейших абстрактных фигур человечества. И тот, кто входит в него, ставит на карту очень многое, чуть ли не свою жизнь, но потом может первым все выиграть.
В своей речи Рибейро изобразил весь мир как лабиринт, как в малом, так и в большом, говорил о маршрутах первооткрывателей и караванных путях через пустыни, о разветвленных дорогах западноевропейских паломников и быстро развивающейся сети торговых путей.
- Возможно, что самое сложное путешествие, которое предпринимает человек, это изнуряющее путешествие по переплетающимся тропам, где необходимо раздумывать, искать обходные пути; оно поглощает все твое время, требует долготерпения и хладнокровия.
Студенты зашумели, не соглашаясь.
- У насильников прямые пути, - считал один.
- Пуля летит к жертве не из-за угла, - сказал другой.
- У кого власть, тот смеется над лабиринтом!
- Или сидит внутри него.
- Или, вернее сказать, разрушает лабиринт, как Александр разрубил гордиев узел.
- Через несколько лет Александр был мертв, а его империя распалась. - Рибейро обратил внимание студентов на этот факт. - Евреи сорок лет блуждали по лабиринту пустыни, прежде чем нашли Землю обетованную. Одиссей странствовал десять лет по тогдашнему миру, прежде чем снова встретился с Пенелопой, а Колумб пересек Мировой океан, прежде чем открыть Америку. А кто не отправляется в загадочные лабиринты математики, тот на самом деле не заинтересован в результате. Кто не намерен проиграть, проиграет. Но тот, кто готов к этому, к тому, как чудесная спутница, присоединяется любознательность, которая учит на все обращать внимание, что, в свою очередь, является предпосылкой любого решения. Чему мы можем научиться у Пифагора, как и у Абрахама Закуто, так это путешествовать в глубину вещей. Кто возьмет себя в руки, в чьем распоряжении шутка и разум, тот найдет выход, у того решение в кармане.
"Шутка и разум". Мануэл вспомнил рассказ деда о судье, который в связи со своей неподкупной справедливостью и мягкими приговорами был хорошо известен и популярен за пределами своей страны. Однажды к нему явился правовед из соседнего государства, чтобы поучиться уму-разуму.
"Я не знаю, чему я могу вас научить, поскольку я, как и вы, советуюсь со своим разумом, а сужу по коликам и по сердцу".
"Что вы подразумеваете под коликами?" - поинтересовался судья.
"Ну, тот, кто, как и мы, изучал право, тот знает, что мир полон глупости и что глупость является причиной всех проступков. По ночам, когда весь мир спит, я иду прогуляться к морю, вспоминаю самые выдающиеся глупости и начинаю смеяться от всего сердца до коликов. И этот смех отнимает у мира его жестокость и бессердечие. За ночь суровые приговоры исчезают, как тени, и в предрассветных сумерках на законе, который я теперь вижу только в мягком свете небосклона, появляется налет милосердия. И только тогда я решаюсь вернуться в город, чтобы вершить правосудие".
Мыслями Мануэл был далеко отсюда. Он не замечал, что происходит вокруг, и больше не вслушивался, что говорят студенты и что им отвечает учитель. Его не интересовало, заметил ли кто, что он погружен в себя. Он опять предался мечтам о своих историях и мысленно исчез в них. Он думал о Марии, которая была уверена, что найдет выход. А он пообещал верить каждому ее слову. Потом вспомнил о загадочной плитке, которую засунул под матрас. Потом стал раздумывать, какие истории подойдут для меновой сделки с Марией и какую из них предложить ей в следующий раз. Ведь как только представится возможность, они снова встретятся. Последняя крупица сомнения в правомерности такого счастливого для обоих обмена давно исчезла.
* * *
Мануэл Торреш да Силва штудировал арифметику и геометрию; последовав советам своего учителя, бывал среди людей, прислушивался к их рассказам и самостоятельно набрел на многие из тех историй, которые слышал от деда. Потом, сидя во внушающей почтение, заполненной манускриптами и книгами библиотеке, составлял их перечень, а затем встречался с Марией, которая требовала от него все новых историй и никак не могла насытиться.
И Мануэл рассказывал то, что ему приходило на ум, когда Марию внезапно осеняли блестящие идеи. Он давал волю безудержной фантазии, перед ним распахивались волшебные миры, открывались двери к решению проклятых вопросов и раскрывались ворота в пространства, где соединялись в одном месте невероятные вещи. И Мария щедро вознаграждала поставщика историй, с веселой готовностью отдавалась ему, безмерно любила его и переворачивала мир с ног на голову.
* * *
- Нет ничего скучнее правды, - заявила Мария. - На вечер сегодняшней пятницы я заказываю большую партию выдумок.
Мануэл рассказал ей о путешествии деда в Сирию и дальше через Османскую империю вплоть до Грузии, где он много раз встречался с грузинским дворянином Сулхан-Саба Орбелиани, который научил его игре в шахматы и поведал свои истории.
- Во-первых, - сказал Мануэл, - я хочу предложить твоему вниманию историю о двух муллах, жестоко враждовавших друг с другом.
- А что такое "муллы"? - поинтересовалась Мария.
- Это народные проповедники. Их можно часто встретить разъезжающими на ослах, придворные шуты, если хочешь. Итак, их было двое. Одного из них застукали с чужой женой. Обоих схватили и бросили в яму. Муллу на следующий день должны были судить. Когда второй мулла узнал об этом, то той же ночью пошел в дом своего врага, забрал с собой его жену, привел ее к яме и столкнул вниз. Вытащил чужую жену и отвел ее домой.
На следующий день он пришел к кади, перед которым как раз стояли обвиняемые. "Хотя он и мой враг, меня все же удивляет, что вы обвиняете невиновного". После того, как обоих освободили, спасенный мулла захотел узнать у своего врага, почему тот вызволил его из такой серьезной беды, угрожавшей его жизни. "По трем причинам, - ответил мулла. - Во-первых, мне бы тебя не хватало, во-вторых, потому что мы одного поля ягоды, и поэтому мы, в-третьих, должны держаться друг друга".
- Всегда три причины, - сказала Мария. - Во-первых, одно, во-вторых - другое, и в третьих - еще что-нибудь.
- Возможно, потому что мир трехмерен, или из-за трех волхвов, или из-за Святой Троицы, - философствовал Мануэл. - Или потому, что Бог - это единица, двойка - это противоположность, а там, где три, - там нос утри. Тройка, впрочем, всегда возмещает ущерб, который наносит двойка, разделяя вещи. Это число дружелюбное, оно мне давно нравится. А кроме того, это компанейское число, поскольку оно наименьшее и самое первое, при котором можно употребить слово все.
Мария смотрела на своего математика широко открытыми глазами.
- Ты рассуждаешь так, будто числа - твои старые добрые знакомые.
- Кто знает, может быть, у них есть души. Для Пифагора число было мерой всех вещей, и многие математики верили этому, сознавали себя теологами, открывавшими в числах божественный порядок.
- Но доказательств этому нет…
- Не имеет значения. "Скрытая гармония лучше, чем явная", - говорил Гераклит.
- Я вспоминаю, - сказала Мария, - что всегда, когда мой отец сидит вместе с рабби Гавриилом и они спорят о Боге, о Вселенной и о делах, через некоторое время рабби заканчивает разговор одним и тем же словом, поднимая бокал: "Лехаим!" - и добавляет со значением: "Как ты знаешь, грядущий мир имеет тройной вкус - вкус шаббата, вкус солнца и вкус соития. И тут они поют и чувствуют себя единомышленниками… по крайней мере до следующего раза".