Мария быстро выскользнула из мягких подушек, где было уютно устроилась, подкралась к своему задумчивому продавцу историй, поцеловала его в ухо и опять упала на подушки.
- А теперь вторую и третью истории. Их должно быть три, и одна лживее другой.
Мануэл поразмыслил:
- Летающие верблюды сгодятся?
- Как минимум. Если возможно, то целый караван, - заявила Мария и плутовато добавила: - Я заплачу особо.
- Тогда я буду работать с вариантами. Хочу попробовать. Итак, приходят три… нет, опять три не годится: два дервиша приходят в большой город и останавливаются на постоялом дворе. Один из них отправляется во дворец, чтобы нанести визит шаху. Тот с большим интересом выслушивает рассказ так много путешествовавшего человека. Когда дервиш закончил, шах сказал: "Мир полон чудес, и вы являетесь свидетелем удивительных происшествий. Расскажите мне о самом диковинном из случившихся с вами!" Дервиш подумал: "Я не решаюсь поведать вам, что случилось ночью на пути в этот город, это звучит слишком необычно, я сам не поверил своим глазам и ушам. Вскоре после полуночи я проснулся от страшного шума крыльев гигантских черных птиц, которые обрушились на расположившийся неподалеку от меня караван. Они подняли его в небо вместе с верблюдами, лошадьми, овцами и товаром и унеслись прочь".
Шах недоверчиво посмотрел на дервиша, потом в гневе позвал своего слугу. "Поколоти этого типа как следует. Он осмелился рассказывать мне небылицы!"
Весь в шишках, ссадинах и синяках, вернулся дервиш на постоялый двор к своему спутнику, который обозвал его неумелым лжецом: "Разве не хватило бы тебе одного верблюда? Понадобился целый караван?"
И с этими словами он ушел попытать счастья. После общепринятого обмена любезностями шах приступил к делу: "Вы много путешествовавший человек, который, вероятно, хорошо знает мир. Расскажите мне о самом необычном, что встретилось вам во время ваших странствий".
"Признаюсь, что я действительно пережил нечто необычайное. Но боюсь, что вы вряд ли поверите мне, столь невероятно было то, что я увидел между небом и землей. Это случилось позавчера ранним утром, петухи только запели, и я внезапно проснулся, когда на меня вдруг посыпались с небес, как град, переметные сумы, обглоданные черепа верблюдов, подковы мулов и многое другое, и я не был ранен только благодарю великому везению".
* * *
Мария наполнила два стоявших на столе бокала соком свежевыжатых апельсинов и протянула один из них Мануэлу.
- И чему учит нас твоя история? - спросила она с наигранным упреком. - Что одна ложь возмещает ущерб, нанесенный второй ложью. Ах, мир так плох.
Мануэл пожал плечами без особого сожаления:
- Плох ли, хорош… - И добавил не совсем всерьез: - Это математическая задача. Минус на минус дает плюс.
Мария ничего не поняла, да и не пыталась понять.
- Только без лекций, господин профессор! Лучше сразу же третью историю!
- Давно собираюсь, - заявил Мануэл и начал рассказывать.
"Один богатый тяжелобольной человек лежал при смерти. Ни один из врачей, пестовавших его, не мог ему помочь. Но вот он услышал об одном враче, который мог по глазам мгновенно понять, можно ли еще оказать больному помощь. В таких случаях он давал больному необходимые лекарства и самолично ухаживал за ним до полного его выздоровления. Если надежды на выздоровление не было, врач молча отворачивался от больного и покидал помещение. Итак, наш богатый больной отправился вместе со своим слугой к этому врачу, который посмотрел на него и после едва заметного раздумья внезапно отвернулся и вышел из комнаты.
Полностью лишившись мужества, больной, сопровождаемый слугой, вернулся к себе домой, где, обессилев, лег на веранде на диван и тут же заснул. Слуга, сидевший в кресле рядом со своим хозяином, заметил, что к чаше с молоком, которая еще с утра стояла рядом с постелью больного, подползает гадюка. Застыв от страха, слуга смотрел, как гадюка выпила молоко, через короткое время отрыгнула его опять в чашу и уползла прочь. Слуга с облегчением откинулся на спинку кресла, и вскоре его глаза сомкнулись. Меж тем наш больной проснулся, почувствовал жажду, увидел чашу и одним глотком выпил молоко. Потом опять лег и немедленно заснул.
Слуга подивился розовым щекам своего хозяина, который потребовал завтрак и явно чувствовал себя намного лучше. Через несколько дней он полностью выздоровел, к нему вернулась радость жизни, а вместе с ней и гнев. Спустя некоторое время он разыскал врача, отвернувшегося от него, и стал осыпать его упреками. Но тот оправдался, сказав: "Только немедленный прием отрыгнутого ядовитой змеей мог спасти тебя. Но скажи мне, где бы мы это смогли раздобыть?! Один Бог знает, как ты смог выздороветь".
"Не только Бог, - подумал слуга, который все слышал. - И я знаю, как выздоровел мой хозяин. А двух свидетелей вполне достаточно".
Когда Мануэл закончил этот рассказ, наступила наводящая на размышления тишина, именно такая наступала всегда, когда старый Мигел заканчивал свои истории.
Повернувшись к Марии, Мануэл сказал:
- Как видишь, три совсем не обязательно.
Мария медленно подползла к своему рассказчику историй, гибко, как кошка, прильнула к нему и прошептала на ухо:
- И трех недостаточно. Достаточно почти не бывает. Наша договоренность остается.
И Мария продемонстрировала Мануэлу искусство любви, в чем она была мастерица, но только для него одного, и она не знала усталости.
Когда Мария на следующее утро выпрыгнула из постели, открыла занавески и, смеясь, стянула с Мануэла одеяло, он подумал о триединстве рабби Гавриила.
* * *
Разговор завязался быстро. Англичанин, который в качестве гостя университета уже несколько дней пребывал в Коимбре, присоединился к компании студентов, потому что в этот субботний вечер в трактире все равно не было другого места. Он заказал жаркое из птицы со шпиком и салатом из яиц, яблок и апельсинов. У Мануэла потекли слюнки, но жаренные на гриле сардины, которые хозяин поставил на стол всем остальным, тоже оказались неплохи.
Чужеземец был любопытен, хотел как можно больше узнать о стране и о городе с его университетом, он журналист-путешественник, наслаждается здесь мягким климатом юга, в то время как на его острове, рассказывал он, постоянные дожди. Без родины, однако, ему трудно обходиться, учитывая некоторые местные недостатки.
- И какие же? - поинтересовались студенты.
- На самом деле, я нигде не видел такого вшивого народа, как здесь, в Португалии.
Студенты ухмыльнулись, не совсем понимая, что он имел в виду.
- Well, - начал он свою речь. - Однажды я вышел погулять по Лиссабону, чтобы увидеть что-нибудь новенькое, и стал свидетелем одной чрезвычайно странной сцены. Я увидел двух человек, сидящих на улице, у каждого на плечах был большой павиан, который чистил ему голову, кишевшую вшами. Я подошел к ним и узнал, что павианы весьма пригодны для таких дел. Человек, коему они принадлежали, таким способом зарабатывает себе на жизнь, и за каждую голову, все равно с короткими или с длинными волосами, которую чистят его обезьяны, он требует двадцать рейсов, что по-нашему приблизительно три полупенса. Well, это все же лучше, чем чужая голова на коленях, которую нужно избавить от наглых "квартирантов".
Хозяин, разносивший выпивку, услышал этот рассказ и сказал насмешливо:
- Не в обиду будь сказано, если бы у меня на голове была ваша very british медная шляпа, я бы чесался и без этих "квартирантов". И кроме того, раз уж вы интересуетесь нашей страной, то запомните: что в Лиссабоне в моде, нас здесь, в Коимбре, не интересует.
Тут англичанин постарался всем разъяснить, что речь шла о низших слоях населения, стал рассказывать о своих путешествиях и оказался исключительно остроумным человеком, которому весь стол внимал с большим удовольствием. Так, он рассказал, что в Лондоне составили себе в корне неверное представление о португальских бабах, поскольку полагали, что они серьезны и необщительны.
- Господа! Мистер Вольтер был совершенно прав в своем суждении о бабах южных стран. Дело в том, что на севере у баб в жилах - молоко, а на юге - ртуть. Конечно, тут не следует понимать Меркурия в медицинском смысле. Я имею в виду, что на юге бабы такие же летучие, как этот металл.
- Такие же летучие, как и все, что представляется важным, - сказал один из студентов. - Любовь, вино, денежки.
- Не говорите при мне о деньгах! - сказал англичанин. - Лучше посоветуйте, что мне делать.
- Вас что, ограбили?
- Гораздо хуже. В одной лиссабонской кофейне я ссудил одному прилежному компаньону по выпивке один моидор, что составляет почти два стерлинга. И я боюсь, что он и не вспомнит об этом, когда я вернусь туда через несколько дней.
- У вас были свидетели?
- К сожалению, нет, и я опасаюсь, что он будет отрицать, что вообще что-то получил от меня.
Мануэл, до сих пор не производивший впечатления человека, которого бы восхищали разглагольствования англичанина, тут наклонился вперед и сказал:
- В таких случаях есть одно апробированное средство. Когда вы встретитесь с ним еще раз, постарайтесь сделать так, чтобы ваш разговор услышал еще кто-нибудь. Вы должны в присутствии этого третьего человека вскользь упомянуть, что вам задолжали десять золотых.
- Но он мне должен только один золотой.
- Именно об этом, - сказал Мануэл, - и будет кричать ваш должник. А посетители услышат и подтвердят.
Вокруг все изумились. А англичанин остался стоять с открытым ртом.
- Well, - сказал он, когда снова обрел дар речи, и заказал всем вина.
- Ах, дедушка, - бормотал себе под нос Мануэл, возвращаясь домой, - это все твои истории, которые еще пригодятся мне или другим. Как бы мне хотелось знать, слышишь ли ты меня сейчас со своего облака…
* * *
Что это было, привидение или что-то другое? "Я прошу тебя, хотя тебе это будет непросто, верить мне, доверять нашей любви… Я найду выход…"
Мария уехала. Письмо от нее - всего лишь пара строчек, расплывшихся от слез, из которых следовало, что она вместе со всей семьей отправляется в Порту. "Только Бог ведает, на какое время".
Мануэл, сбитый с толку, смотрел на бумагу. Потом шатался по улицам, спотыкался о мостовую, наконец оказался в своей комнате, бросился на матрас и долго лежал, уставившись на дыру в нем, без каких-либо чувств, потом заснул, к утру проснулся. Дождь лил как из ведра. Ему все это привиделось? На столе лежало письмо. Он выскочил из дома и через мост побежал к другому берегу мимо Конвенто-де-Санта-Клара-а-Велья с наполовину утонувшей в речном песке монастырской церковью, через размокшую дорогу прямо к Фонте-дош-Аморес. Он сел на корточки, опустил голову на колени и взвыл.
К шуму дождя и плеску волн примешались его душераздирающие рыдания. Через некоторое время распогодилось, на небе появилось теплое послеобеденное солнце, и Мануэл вытер свое заплаканное лицо. Он уставился на "Источник слёз", и ему почудилось, будто сквозь шум воды он услышал стихи Камоэнса, рассказывающие о любви, о любви дона Педро к Инеш ди Кастро, нашедшей свой внезапный конец на этом самом месте.
И долго слезы горькие роняли
Мондегу нимфы над ее могилой,
И в честь ее печальный гимн слагали,
Стеная, лик оплакивали милый.И боги из прозрачных слез создали
Источник, и с таинственною силой
Он бег свой и поныне продолжает
И о любви Инеш напоминает.
И история совершенного здесь убийства ожила перед ним. Кошмарная история. Единственная из рассказанных дедом, которая всякий раз вызывала в нем неприятное чувство. Женщины при этом регулярно рыдали, и столь же регулярно пара стариков печально вторила им.
Мануэл пристально смотрел на источник, сопротивляясь образам, поднимавшимся из него, но был не в силах прогнать их. Он видел, как убийцы, нанятые королем Алфонсу, здесь, на этом самом месте, догнали, преследуя, возлюбленную его сына Педро и закололи насмерть. И как потом Божий суд и возмездие настигли старого короля, когда его сын, безмерно страдая, поднялся против него. Педро крушил, поджигал все вокруг, яростно сопротивлялся войскам короля, но не решился остаться глухим к просьбам матери и даровал отцу жизнь. Тот вскоре умер в своем замке Монтемор, мрачный и одинокий. Настал час мести. Педро приказал найти убийц и не успокоился до тех пор, пока они не попали в его руки. С них живых содрали кожу, вырвали из их груди сердца и сожгли их на костре. Он повелел вынуть из склепа свою мертвую возлюбленную. В королевском одеянии, украшенная драгоценностями, она была коронована в соборе Коимбры, и весь двор преклонился перед ней. Закутанную в расшитые золотом шали, ее отвезли ночью за семнадцать миль от города. Тысячи людей сопровождали траурный кортеж в Алькобанку, где донна Инеш ди Кастро, королева, нашла наконец последнее успокоение.
Она не умерла, она живет,
Ее коронует небо,
Ее коронует земля.
Она живет в каждом любящем сердце.
И эти стихи драматурга Антонио Феррейра были известны Мануэлу. Он тихо пробормотал их себе под нос.
* * *
"В конце концов, - подумал он, - Мария жива и здорова, мы друг у друга в долгу не остались. Она научила меня рассказывать истории деда. Это была хорошая сделка. Мы заработали эти истории и бесконечно много любви. И она просила меня верить, что выход найдется".
Мануэл Торреш да Силва много пил в этот вечер и в эти дни, наслаждался своей печалью, к которой примешивалось нежное чувство счастья, и спрашивал себя, случится ли с ним в жизни что-нибудь более прекрасное, чем то, что было у него с Марией.
Он изучал арифметику и геометрию, ломал голову над числами и их тайным смыслом, думал о Марии, колебался между надеждой и отчаяньем, часами сидел в библиотеке, сверкающей золотом "Божьей коровке", писал как одержимый, запечатлел на бумаге много разных историй, делал наброски, сводил воедино - то подробно, то кратко - истории о чужих и друзьях, о чудесах и сокровенных мечтах, о тени на солнечных часах и неудачных сравнениях, о скупердяях и о щедрых, о насмешниках и мошенниках, о совершенных верблюдах и умных попугаях, о мудрых дураках и глупых умниках, и истории о любящих, порой счастливых, но чаще печальных. Ищущих.
* * *
И опять, как это много раз случалось и раньше, в долгие спокойные дни летних каникул, старый библиотекарь заснул после обеда на своем табурете в последней из трех комнат, темно-зеленой, и связка гигантских ключей выпала незаметно для него из его руки.
Было уже поздно, но Рибейро и Мануэл, беседовавшие в средней из трех комнат библиотеки, красной, где находились книги по медицине, философии и математике, явно не собирались уходить. Уже с середины дня, когда Рибейро, покидая читательское место, отведенное для профессоров, заметил, что его ученик что-то пишет за большим столом, они подсели друг к другу и начали взволнованно разговаривать, окруженные совокупной мудростью всего мира, аккуратно сложенной, выстроенной в ряды, охраняемой.
Рибейро указал на вытянутое вверх окно:
- Как там наверху паук плетет свою паутину по строгим математическим правилам, так и мы вяжем свои мечты, вплетаем их в истории, следующие древним законам, которые зачастую нам неизвестны. И так как у нас потом остается время, мы ломаем голову над загадкой ткацкого станка Всевышнего.
- Я предполагаю, что вы говорите о математике…
- Все есть математика. И поэзия тоже. Что ты читаешь?
- Камоэнса. Историю Инеш ди Кастро.
- Не очень-то весело.
- Нет, - ответил Мануэл, потупившись.
- О, любовная тоска? - Рибейро невольно съязвил.
- Я до сих пор не решил.
- Что именно… - Рибейро подергал пальцами свою бороду.
- Существует она или нет.
- Значит, не существует. Уравнение решено правильно.
- Возможно, это верно для профессора математики, - сердито сказал Мануэл, - но так ли это для внука рассказчика историй, я не знаю.
Рибейро ничего не сказал.
- Но наверное, вы, как всегда, правы. По крайней мере не осталось ни одной нерешенной задачи.
- Если это была любовная сделка без любовных ссор, то ты торговал правильно.
- Мне не по душе шутки.
- Я говорю это совершенно серьезно.
- Но ведь что-то же остается.
- Это хорошо. Этот остаток нужен тебе, он нужен нам всем. Положи его в кладовую памяти, которая чем мы старше, тем незаменимей для нас. У кого ее нет, тот впадает в апатию, безропотно смиряется в своем равнодушии. А это куда хуже, чем боль и отчаяние.
Рибейро наклонился и посмотрел Мануэлу в глаза.
- Содержи ее в порядке, свою кладовую памяти, в ней лежит потайной ключ, который когда-нибудь тебе срочно понадобится, чтобы открыть некую дверь.
Потом они долгое время сидели молча. Возможно, именно это молчание и вырвало из сна старого библиотекаря. Громко зевая, он потянулся на своем стуле. Только заметив покашливающего Рибейро, старый Антонио вспомнил о своих обязанностях. Он встал, кряхтя поднял с пола ключи и, шаркая ногами, вошел в среднее помещение.
- Профессор Рибейро, вы самый прилежный профессор в университете, - поспешил он сказать, чтобы скрыть угрызения совести, которые он, правда, всячески сдерживал. - Чем могу вам служить?
- Мы не хотим затруднять тебя, - ответил Рибейро, поднимаясь, - но, может быть, ты поставишь наши книги обратно на полки. На сегодня достаточно.
Мануэл насмешливо улыбнулся и тоже встал.
- Спасибо за урок, - сказал он, уходя.
- Разве это был урок? - удивленно спросил профессор. - По мне, это был скорее разговор между друзьями.
* * *
У каждого оставалось по две фигуры на доске. "Шах!" - сказал Рибейро. Он оттеснил ладьей короля Мануэла к краю поля. Однако Мануэл смог продвинуть своего короля на боковую клетку другого цвета, чем диагональ, которую занимал его слон. Рибейро, по-видимому, был поражен. Он, улыбаясь, откинулся назад и потянулся:
- Ничья!
Они уже несколько часов просидели на "охотничьей вышке" Рибейро, склонившись за доской.
- Терпение, - сказал Рибейро, - главная предпосылка для этой игры. А у тебя, так мне кажется, его больше, чем у Себастьяно, который не раз в гневе валил своими широкими рукавами все фигуры в одну кучу.
- Терпение, это верно. Но может быть, важно и сочувствие, сочувствие и терпение.
- Ты, судя по всему, думаешь об искусстве проигрывать? - спросил Рибейро.