Есаул приказал подогнать к воинской платформе два товарных вагона, на которых были установлены чугунные печки, и открытую платформу. На нее поставил колеса от обозной двуколки, велел водрузить на них обычное бревно и накрыть эту декорацию брезентом. По виду она напоминала орудие. В теплушки Семенов загнал по тридцать баргутов, товарищей тех солдат, что сопровождали Унгерна, велел посильнее раскочегарить печки-буржуйки, чтобы солдаты не замерзли по дороге, и гнать в Бухэду. Сам же есаул отправился на станционный телеграф, которым заправлял старенький интеллигентный связист с хрящеватыми крупными ушами, украшенными железными дужками очков, буквально вросшими в кожу.
- Отстучите телеграмму начальнику гарнизона станции Бухэду, - велел он старичку.
- Сей момент! Сей момент! - засуетился тот около аппарата, покрутил озабоченно головой; - Совсем обнаглели китаезы! Раньше они себя так не вели.
- Текст следующий: "Прошу немедленно освободить моих людей и вернуть им оружие. В противном случае бронепоезд, высланный в Бухэду, разгромит и станцию и поселок".
Телеграфист отстучал текст, выжидательно поднял голову:
- Подпись ставить?
- Обязательно. Подпись такая: "Военный комиссар Временного правительства по Дальнему Востоку Семенов".
Получилось очень внушительно, это подтвердил и старичок, он покивал довольно, одобрительно и произнес:
- Оч-чень хорошо!
Через два часа Семенова позвали на станционный телеграф. Старенький связист, победно улыбаясь, протянул ему узкую бумажную ленту - начало разговора с абонентом, находящимся по другую сторону "электрической проволоки".
- Станция Бухэду.
На той стороне "проволоки" находился сам Унгерн. "Меня освободили", - сообщил он.
- Отстучите вопрос: "Солдатам оружие вернули?"
"Так точно, - ответил на вопрос Унгерн, - начальник гарнизона станции Бухэду приносит извинения".
- Спросите: "Что намерены предпринять?"
Связист ловко, будто птица, решившая раздолбить старый, начиненный разной съедобной пакостью пень, отстучал вопрос. Унгерн ответил незамедлительно.
"В Бухэду стоит сильный гарнизон. Инцидент может повториться. Оставаться здесь нельзя".
Подержав ленту с ответом в руках, Семенов недовольно шевельнул ртом и велел телеграфисту:
- Отстучите приказ барону Унгерну: "Возвращайтесь вместе с отрядом в Маньчжурию".
Телеграфист, одобрительно кивнув, вновь склонился над аппаратом.
Утром следующего дня "бронепоезд" вместе с Унгерном и баргутами вернулся домой, остановился напротив длинного кирпичного здания станции. Паровоз устало выпустил длинную струю пара, скрылся в нем по самую трубу и затих. Семенов, не выходя из здания станции, посмотрел на творение рук своих - несуразный "бронепоезд" с бревном вместо пушки - и мстительно улыбнулся.
Пушки надлежало добыть. Хоть и выступал генерал Хорват против Семенова, хоть и противно было обращаться к нему с какими-либо просьбами, а все-таки Семенов, поразмышляв немного, решил преодолеть себя и съездить в Харбин. В конце концов, от одного-двух поклонов спина кривой не станет. Зато можно обзавестись пушками. В том, что у Хорвата полно этого добра, Семенов не сомневался - ведь перестали существовать и многочисленные дружины, охранявшие КВЖД, и Корпус пограничной стражи, и артиллерийские дивизионы, которые прикрывали тоннели, крупные станции и железнодорожные склады, набитые разным барахлом. Кроме пушек нужны были и винтовки, и пулеметы, и патроны, и обмундирование, и обувь... Голова шла кругом от одних только снабженческих забот.
Есаул, конечно, понимал, что ехать опасно: у генерала Хорвата - семь пятниц на неделе, вдруг встанет не с той ноги и пошлет целую роту, чтобы арестовать его за неподчинение. Семенов задумчиво пожевал губами, кинул в рот несколько кедровых орешков, оказавшихся в кармане, и усмехнулся. Конечно, усы у генерала Хорвата знатные, любой дворник может позавидовать, но и есаул Семенов тоже умеет носить усы...
С собой в Харбин он взял взвод монголов из нового пополнения: монголы были хорошими солдатами, китайцев видеть не могли, а уж вряд ли уступят цирикам Хорвата в боевом азарте, в хватке и в желании победить.
Остановился Семенов в Харбине в гостинице "Ориант" - добротной, каменной, с гулкими коридорами и, что важно - с несколькими запасными выходами. Обследовал выходы, остался доволен.
Воздух Харбина пахнул ананасами - свежим заморским ананасом, похожим на большую сосновую шишку. Купить бы сейчас десятка два ананасов да накормить сопровождавших его монголов - вот бы их крохотные черные зенки полезли бы на лоб, - но где сейчас в Харбине найдешь ананасы?
Из "Орианта" он решил пока не выходить. По длинной пустынной улице, уже накрытой вечерней синью, будто некой таинственной кисеей, катилась мелкая кудрявая поземка, в домах начали зажигаться бледные электрические огни. Семенов подумал о том, что Харбин в сущности - российский город, и народ тут живет такой же, и дома такие же, и нравы, и бани так же топятся, только запах в городе заморский. Губы у него зашевелились сами по себе, словно он что-то хотел сказать, на лице появилось вопросительное выражение, в следующую минуту оно исчезло, глаза угасли, сделались настороженными и жесткими.
Семенов запросил канцелярию Хорвата, потребовал аудиенции у генерала, но ответа пока не было, и, с одной стороны, это беспокоило, а с другой - есаул понимал, что Хорват - человек честолюбивый, мелочный, осторожный, пятнадцать раз обмерит тряпку, чтобы раз отрезать от нее клок, все обдумает и только потом промычит что-нибудь невнятное.
Ответ пришел утром следующего дня - генерал ждал Семенова.
Дмитрий Львович Хорват был сама любезность; разговаривая с Семеновым, он любовно разглаживал свои роскошные пышные усы и старался походить на знаменитого генерала Скобелева, но это у него не получалось - Хорват больше напоминал сытого, отобедавшего свежей сметаной кота, щурился маслено, разглядывал есаула, похрюкивал что-то в кулак, на все вопросы отвечал осторожно, будто боялся испортить отношения с самим собою.
Семенов, примеряясь к собеседнику, также говорил осторожно, но потом его кольнуло что-то обидное - ему показалось, что Хорват не понимает его, и вообще генерал так же далек от России, как Земля далека от Луны, изображает из себя небожителя, - и тон его голоса изменился. Умный Хорват заметил изменения и улыбнулся понимающе. Семенова, который также был не глуп и по-мужицки приметлив, это разозлило еще больше, он нагнул голову, будто борец, вступающий в решающую стадию схватки, и произнес:
- Мне нужно оружие. Главным образом - артиллерийские орудия.
Хорват вспушил кончиками пальцев вначале один ус, потом второй и развел руки:
- У меня орудий, батенька, нет. Не-ту. Те, что остались, находятся при деле. Каждое орудие - на своем, утвержденном царем-батюшкой месте.
Высоко хватил Хорват насчет царя-батюшки, будешь из ружья стрелять - не достанешь.
- А артиллерия Пограничной стражи?
- Все вооружение Пограничной стражи я должен по договору с китайцами передать им. Вы знаете, они не сегодня-завтра войдут в полосу отчуждения КВЖД.
Семенов поморщился - быть стычке с китайцами.
- Это тоже обусловлено договором? - спросил он.
- Тоже обусловлено. Но... - Хорват поднял указательный палец, лицо его сделалось хитрым. Семенов неожиданно подумал, что Хорват сейчас произнесет примерно следующее: "Я для вас тут кое-что приберег... Пяток пушек и тридцать ящиков со снарядами. Можете сегодня же их забрать. И лучше сделать это сегодня во всех случаях" пока на них не наложили руку китайцы". Однако услышал есаул другое: "Я вас снабжу кое-чем обязательно. Только... позже".
- Позже и меня может не быть, и солдат моих - тоже. Мы все погибнем.
- Ну, не надо так мрачно, есаул.
- Что есть, Дмитрий Львович, то есть. В артиллерии я нуждаюсь немедленно... Немедленно! - повторил Семенов, напористо и поднял, как Хорват, указательный палец, - Иначе мне не выстоять. Сомнут.
Визит к Хорвату оказался обычным визитом вежливости, другими словами - пустым: Семенов не получил не то чтобы ни одного пушечного ствола, но даже одной латунной пуговицы для мундира.
- Пришивать к мундиру нечего, - грустно и в ту же пору озабоченно проговорил Семенов, шагая по растрескавшемуся обледенелому тротуару в гостиницу "Ориант". Несколько монголов-охранников двигались следом, пугая своим решительным видом прохожих.
Через полтора часа есаул забрался в свой вагон и дал команду к отправке - мандат военного комиссара Временного правительства продолжал действовать, он имел не только свой собственный вагон, но и целый поезд. Около тоннеля на станции Хинган Семенов приказал машинисту остановиться.
Въезд в длинный, черный, пахнущий холодом и дымом тоннель охраняли две полевые пушки с изрядно поредевшими расчетами - на всю батарею осталось только три артиллериста, видно, большинство батарейцев, покидав в мешки свое нехитрое барахлишко, поспешили исчезнуть в туманных далях, именуемых Родиной.
- Все равно эти пушечки тут - не пришей кобыле хвост, - сказал вылезший из вагона на колючий снег будущий атаман и скомандовал монголам: - Грузи пушки на платформу, ребята!
Монголы хоть ни слова не понимали по-русски, а команду поняли правильно: на одном дыхании, подставив под колеса пушек плоские слеги, заволокли орудия на платформу; станины пушек, чтобы те не дергались при движении, связали веревками; под литые резиновые скаты вогнали отесанные в виде клиньев чурбачки, покидали зарядные ящики, рядом положили несколько снарядов россыпью - все, что имелось в каменном погребке, выбитом в скале. Это богатство накрыли брезентом, и Семенов махнул машинисту рукой:
- Поехали дальше!
Паровоз загудел победно, чихнул, выбивая из воронки, нахлобученной на торец трубы, дымный взболток, и аккуратно стронул вагоны с места - железная махина словно понимала, какой дорогой груз везет...
В Маньчжурии есаула с пушками встретили криками "Ура!" - с артиллерией люди почувствовали себя увереннее.
Через два дня Семенову сообщили, что генерал Хорват, узнав, каким наглым образом у него умыкнули два орудия, вскричал в сердцах: "Сукин сын!" Но поделать генерал ничего не мог - дотянуться до Маньчжурии было не в его силах.
"Пушечная" история испортила отношения Семенова с Хорватом окончательно - так что недаром есаул внес генерала в число своих врагов. Впрочем, Семенов мало с кем сохранил хорошие отношения - такой у него был характер: нахрапистый, въедливый, злой. Ошибок есаул не прощал ни себе, ни другим, на всякий выпад отвечал тем же; человеку, случайно бросившему на него косой взгляд, показывал кулак, а затем лупил им по косому глазу без всякого предупреждения - такой характер был у будущего атамана.
Вечером есаул Семенов вместе с войсковым старшиной Унгерном завалился в ресторан - низкий, дымный, уютный, слабо освещенный электричеством, полный вкусных запахов и некого таинственного очарования, присущего только русским кабакам, где и накормить могут вкусно, и возвысить до высот воистину царских, и избить так, что потом будешь долго вспоминать собственное имя.
На всякий случай Семенов около ресторана поставил два монгольских наряда.
Едва сели за стол, как перед гостями появился завитой, с жесткими светлыми кудрями молодец в красной рубахе, выложил две толстенных папки:
- Прейскурантик пожалуйте-с, господа.
Семенов окинул краснорубашечника опытным взглядом: по росту, по стати вполне в гвардию подходит, но киснет здесь, в тылу, у котла со щами. Спросил напрямик:
- В армии, на фронте был?
Краснорубашечник показал чистые крупные зубы:
- Не был.
- Сейчас идет запись добровольцев в освободительную дальневосточную армию... Пойдешь?
Краснорубашечник ответил не задумываясь, на одном дыхании:
- He-а, господин хороший!
- Отчего так? - Семенов сощурился.
- А мне и без армии хорошо.
- Так и будешь тухнуть здесь, в ресторации, среди бабьих подолов?
Парень неопределенно приподнял плечо, улыбнулся обезоруживающе:
- Пора прейскурантик изучить, господа. Я готов принять у вас заказ.
- Торопыга! - Семенов осуждающе качнул головой, глянул на бесстрастное сухое лицо Унгерна. - Ну что, Роман Федорович, махнем по полной программе? Или как?
- Махнем по полной программе.
- Наливку будем брать или водку?
- Давайте наливку, Григорий Михайлович, здесь бывают очень вкусные наливки - из красницы, лимонника, черемухи и маньчжурской вишни.
- Значит, так, - сказал Семенов, - для начала - пару графинчиков наливки... Вишневая есть? - Уловив легкий наклон головы, Семенов похвалил парня: - Добре! Один графинчик черемуховой выпьем - далее закажем по кругу. На первое что есть посвежее, погорячее, повкуснее?
- Уха стерляжья с налимьей печенью.
- А стерлядь откуда берете? Она ведь тут не водится.
- С Ангары. Оттуда возим.
Есаул так и охнул:
- Эхма! Прямой тракт, что ли, проложили?
Молодец вновь едва приметно наклонил голову.
- Берем стерляжью уху, - решил Семенов, - принеси нам с Романом Федоровичем целый чугунок.
- Будет исполнено.
- На второе что? Из того, от чего сам бы не отказался?
- Молочный поросенок с хреном, кореньями и кашей. Есть индейка в ягодном соусе с черемшой, есть пулярка, есть цыплячьи лопатки, приготовленные по-китайски, со сладким соусом.
- К черту китайский кисель. Давай поросенка! - Есаул перевел взгляд на Унгерна: - А?
- Да, - подтвердил тот.
- На десерт есть южные плоды: корольки, персики, ананас...
- Это - потом.
- Господа забыли закусочки-с. Вы не выбрали закусочки-с. Есть сыр, свежепросоленные огурцы, редиска, прямо с грядки - ее нам зимой корейцы поставляют, выращивают у себя в домах, есть редька.
- К вишневой настойке - редька? - усмехнулся Семенов.
- Начальник городской милиции капитан Степанов очень любит вишневую настойку с редькой, прямо млеет. - Официант не удержался, прыснул по-кошачьи, подставил ко рту кулак.
Унгерн улыбнулся - вспомнил, как он отделал капитана Степанова ножнами шашки. Старался, правда, бить в основном по толстой твердой заднице - это и больно и обидно.
- Этот начальник - извращенец, - резко произнес Семенов, - за такой вкус надо сажать на "мягкую турецкую мебель"...
Официант вопросительно глянул на него.
- Иначе говоря - на кол, - пояснил Семенов. - А нам, любезный, давай что-нибудь посущественнее, для русской души.
- Есть осетровый балык, есть балык севрюжий, свеже-просоленный, есть лососина-двухдневка, во рту тает без всякого масла, есть провесная белорыбица, холодная телятина в желе с ягодами, мелкая дичь с французским салатом.
- Давай эту самую... белорыбицу провесную, - приказал Семенов, - не знаю, что это такое, но, наверное, вкусно, давай мелкую дичь... Только не такую, чтобы она в зубах застревала - покрупнее, А то застрянет птичка в зубах - не вытащишь. Икра есть?
- А как же-ть? И зернистая, и паюсная в пластинах - привезена через Китай и Туркестан с Каспия. Есть красная икра, местная.
- Красной не надо. Этой икры мы уже объелись. Давай паюсную. Ее жевать, как шоколад, можно.
Унгерн не выдержал, усмехнулся - все-таки он был из баронов, а Семенов - из тех дворян, которым дворянскую грамоту жаловали только после определенного числа офицерских звездочек на погонах. Впрочем, Унгерн слышал, что у Семенова то ли бабка, то ли дедка - из чингиситов, царственных кровей... Хотя, если честно, размышлять на эту тему Унгерну не хотелось, он согласно кивнул: если есаул считает, что паюсную икру можно поглощать, как шоколад, дольками, значит, так оно и есть.
- Ну все, - сказал Семенов официанту, тот в ответ весело тряхнул тугими кудрями, и есаул не выдержал, вспомнил строчки из собственного детства: - Катись колбаской по Малой Спасской. И-и, - он задержал официанта, взяв его пальцами за рукав рубахи, - все-таки для полноты чувств принеси нам граммов двести чистой водочки, без всяких примесей. Холодной. Чтобы зубы ломило.
Официант лихо щелкнул каблуками. Семенов не удержался, прищурился:
- Эх, парень, пошел бы ты ко мне в армию, я бы из тебя быстро сделал отличного унтера.
Официант улыбнулся обезоруживающе:
- Не мое это дело, господин хороший. К армии я неспособный.
- Попадешь к толковому воспитателю - сразу станешь способным.
- He-а, не попаду, - вновь обезоруживающе улыбнулся официант, столкнулся глазами с угрюмым взглядом Унгерна и исчез.
- Как вам этот экземпляр, Роман Федорович? - спросил Семенов.
- Отвратительный. Не люблю таких. Я бы его высек плетью... Для начала - тридцать ударов.
Конечно, Унгерн всегда отличался крайностью суждений, но в этот раз был прав: парень ни стыда ни совести не имеет, прячется среди юбок, отсиживается за суповыми тарелками от армии, когда Россия находится в опасности. Не дело это...
Когда Унгерн злился, у него белели, делались бешеными, какими-то бездонными глаза, рот начинал нервно дергаться, четкая речь становилась невнятной. Семенову был известен случай, когда барон стрелялся с пехотным поручиком из-за рядового казака. Поручик ударил казака, и Унгерн этого не стерпел - вызвал обидчика на дуэль. Семенов спросил, не думая, что вопрос этот может быть неуместен:
- А чем закончилась та дуэль с поручиком?
- Ничем, - потеребил пальцами подбородок барон и пояснил: - Нам не дали достреляться.
Народа в ресторане было немного - сидели мукденские купцы; они, шумно сопя, с громкими прихлебываниями тянули из блюдец жидкий чай, в углу тихо шушукались путейский техник и краснощекая девица, влюбленно глядевшая на него, да военный с узенькими серебряными погонами на плечах, проходящий по неведомому ведомству - то ли чиновник, то ли врач, то ли интендант, то ли военный ветеринар, то ли почтовик, - ел, торопливо работая вилкой. Вот и все посетители.
- Мы рано появились здесь, Григорий Михайлович, - сказал Унгерн, неожиданно повеселев, - народ еще подоспеет. Тут, - он оглянулся, - тут такие песни да такие танцы-шманцы почтенная публика демонстрирует, что... - Слов у барона не хватило, и он помотал в воздухе рукой. - А главное, мы всех мазуриков из города вышибли, теперь народ без всякой опаски ходит по увеселительным заведениям.
- Ох, Роман Федорович! - Семенов засмеялся, ему сделалось ни с того ни с сего легко, словно душа его освободилась от некого непосильного груза; он почувствовал, что вернулся в свою кадетскую молодость, когда на улицах Оренбурга они задирали девчонок и получали отпор, катались парами на катке и мечтали о погонах с офицерскими звездочками. Сколько времени прошло с той поры, что и не верится даже - было ли это? - Ох, Роман Федорович!
- Что, Григорий Михайлович? - Унгерн, удивленный голосом Семенова, его тоном, приподнял брови.
- Бедовый вы человек!