Семенов не удержался от желания похлопать себя еще раз ладонью по рту. Похлопал. Снова зевнул. Ему нужно было оттянуть время.
- Знаете, майор, вопрос этот, несомненно, важный, но очень сложный. Поверьте мне. Он требует обсуждения с вашей стороной.
- Согласен. - Переводчик наклонил голову.
- Поэтому прошу пожаловать ко мне начальника штаба китайских войск.
- Хорошо. - Переводчик вновь наклонил голову и, бросив сочувственный взгляд на Семенова, исчез.
Есаул выругался. Потом потребовал от дежурного ординарца поставить самовар, достать из погреба пару бутылок водки и сунуть их в сугроб, чтобы напиток основательно охладился, приготовить также закуску и в большое блюдо налить варенья - так, чтобы было всклень: китайцы любят сладкое, и даже соленое свиное сало готовы есть с вареньем. Затем есаул приказал разбудить Унгерна.
- Роман Федорович, пока я тут буду разводить всякие "мерлихлюндии" и "утю-тю" с китайцами, немедленно выкатывайте пушки, которые я привез, на прямую наводку на китайские казармы. Расчеты пусть находятся наготове. Рядом с орудиями сложите все снаряды, что у нас имеются. И... прислуги, кстати, пусть будет побольше. Все артиллеристы чтоб - при полной боевой выкладке.
- Понял вас. - Унгерн рассмеялся и приложил руку к козырьку.
Начальник китайского штаба - очень вежливый тихоголосый полковник - явился через час, сел за стол, закурил, не спрашивая разрешения у хозяина.
"Ладно, - зло подумал Семенов, - еще не вечер... А цыплят, как известно, по осени считают. Посмотрим, как ты будешь вести себя в восемь часов утра". С улыбкой налил начальнику штаба чашку чая, затем пощелкал пальцами.
На призывный щелк явился лихой младший урядник, разбудивший Семенова, и поставил на стол на плоскую закусочную тарелку обмерзшую, в искристой ледяной махре бутылку водки.
- Давайте, господин полковник, по русскому обычаю, - предложил Семенов, - тем более разоружение - штука грустная. По другим знаю. Видел, как это делается.
Поколебавшись немного, китайский полковник махнул рукой: с этими русскими как свяжешься, так обязательно напьешься.
А Семенову только это и надо было. Он наполнил стопки, поспешно поданные дежурным ординарцем, поднес свою стопку к носу, затянулся крепким спиртным духом.
Государственную водку от частной можно отличить так же, как коньяк господина Шустова от керосина. - Семенов столкнулся взглядом с глазами переводчика, понял, что до того не дошел смысл сказанного, улыбнулся и одним махом осушил стопку. Поднял ее, уже пустую, перевернул, поймал в ладонь несколько капель. - За добрососедские отношения. Между вами и нами. - Он тряхнул рюмку снова, опять поймал несколько капель. - За добрососедские отношения всегда пьют до дна.
Переводчик понимающе кивнул, что-то проговорил, наклонившись к уху начальника штаба, - не проговорил даже, а пропел.
- Прошу последовать моему примеру, - призывно произнес есаул и вновь взялся за бутылку.
Едва начальник штаба выпил, как Семенов опять наполнил его стопку. Налил и переводчику. Произнес душевно, с широкой улыбкой:
- Чувствуйте себя как дома, господа.
- Спа-си-бо, - медленно, с трудом произнес начальник штаба.
Есаул продолжал действовать по старому русскому обычаю - такого дорогого гостя, как этот начальник штаба, напоить так, чтобы он разучился не только ходить, но и даже шевелить бровями. Несколько раз начальник штаба пробовал завести разговор о разоружении, но Семенов поспешно поднимал руку в протестующем жесте:
- Это потом, потом, потом! Вначале попьем чаю, а потом будем вести деловые переговоры.
Чаепитие затянулось. Из-за стола вылезли, когда желтовато-черное глухое небо за окном пошло пятнами, будто гнилое, а с деревьев посыпался иней - было уже восемь часов утра. К подъезду был подан штабной автомобиль китайцев, но Семенов, подхватив гостя под локоток, протестующе замахал рукой:
- Нет, нет, нет, мы малость прогуляемся... Подышим воздухом.
Сопровождали их два казака с винтовками; один из них Белов, лишь недавно появился в Маньчжурии, одолев все красные кордоны, рассказал о том, что на Слюдянке - станции, расположенной недалеко от Иркутска, - красные установили плотный кордон, проскочить который, не зная местности, очень трудно, и на кордоне этом всех добровольцев заворачивают назад. "Значит, встревожились совдеповцы, - есаул довольно улыбнулся, - значит, почувствовали в Семенове силу".
Еще Белов передал есаулу газету со статьей о Семенове.
- В Иркутске на вокзале купил, - сказал он, - из газет-то я, собственно, и узнал, что вы тут находитесь, в Маньчжурии.
Газета была тиснута на плохой серой бумаге, часть букв не пропечаталась, плыла. На второй странице была напечатана статья, рисованный заголовок которой с изображением стекающих черных капель крови гласил: "Палач в казачьей форме".
- Это про меня, что ли? - недоверчиво спросил Семенов, ткнув пальцем в рисованный заголовок.
- Про вас.
Есаул вгляделся в текст, натянуто усмехнулся:
- Ну что ж, выходит, большевики начали меня ценить. Скоро, глядишь, и крупную сумму за мою голову назначат.
- Нет худа без добра, - резонно произнес Белов, - если бы не эта газета, я бы вас не нашел.
Но вернемся к Семенову, который, демонстративно пошатываясь и держа под руку китайского полковника, шел по морозной Маньчжурии.
Спекшийся крупитчатый снег так громко скрипел под подошвами, что хотелось заткнуть уши.
Полковник, едва шевеля ногами, пару раз умудрился завалиться в сугроб, но Семенов его оттуда выдернул.
- К-куда мы идем? - заплетающимся языком поинтересовался полковник.
- На площадь.
- Разве русские казармы находятся там?
- Нет, там находятся китайские казармы.
Полковник, остановившись, долго соображал, при чем тут китайские казармы, и, так ничего не сообразив, махнул рукой;
- Все равно. Пусть будут китайские казармы.
- Это надо же так нализаться, - укоризненно сжал глаза в щелочки Семенов, словно не был причастен к тому, что китаец так здорово захмелел. - Ай-ай-ай! - Сам есаул был трезв как стеклышко - ни в одном глазу.
- А когда будет разоружение? - икнув, спросил полковник.
Семенов посмотрел на часы:
- Минут через десять.
- Хорошо, - удовлетворенно произнес китаец.
- Или через пятнадцать...
- Можно и через пятнадцать, это тоже хорошо. - Полковник остановился, втянул сквозь зубы воздух, помотал головой; хотел отрезветь, но это у него не получалось. - Во всем виноват русский чай" - сказал он.
- Так точно - русский чай, - подтвердил есаул.
- Очень он крепкий.
- Ну-у, смотря на какую голову...
Миновав два узких, кривых, забитых поленницами проулка, они вышли на площадь, где располагались китайские казармы.
- О, Знакомые места, - обрадовался полковник. Он уже забыл, о чем шла у него речь с русским есаулом по дороге.
В следующую секунду полковник увидел два орудия, снятые с передков и развернутые стволами к казармам.
- Как вам это нравится? - спросил у полковника Семенов.
Хмель слетел с китайского начальника штаба в несколько мгновений; от такого быстрого преображения полковник, будто от холода, застучал зубами.
- Что это такое? - спросил он дрожащим голосом.
Есаул, не глядя на полковника, скомандовал артиллеристам:
- Заряжай!
Те послушно лязгнули замками орудий и вогнали в стволы по одному снаряду.
- Молодцы! - похвалил артиллеристов Семенов и повернулся к полковнику: - Значит, так... Передайте вашему командующему мой ультиматум: в течение четверти часа он должен быть здесь, около орудий, с ручкой и чернилами - мы подпишем договор о дружбе и союзе со мною. Если это требование не будет выполнено, я разгромлю ваши казармы и все, что в них находится,
- Хоросо, хоросо, все путет хоросо, - скороговоркой пробормотал начальник штаба и бегом припустил в казармы. Переводчик споро потрусил за ним.
Китайский генерал вместе со свитой прибыл к орудиям через десять минут - это Семенов засек по часам. Адъютант нес следом за генералом чернильницу, укутанную в дамскую меховую муфту, чтобы чернила не замерзли, ручку и несколько листов бумаги. Подойдя к есаулу, генерал козырнул ему, словно старшему по званию. Семенов небрежно козырнул в ответ.
- Я же сказал - принести ручку и чернила, бумага не нужна... Бумага у нас есть своя, - Есаул щелкнул пальцами, и бравый дежурный ординарец протянул ему изъятую где-то у чиновников - только у них на столах можно найти такое - кожаную папку.
Семенов открыл папку. Там лежали два листа бумаги, на которые был нанесен - от руки - текст на русском и китайском языках. Это был "заранее заготовленный, немногословный, но сильный по духу и определенный по содержанию приказ", в котором говорилось, что "китайский генерал приказывает всем подведомственным ему чинам относиться к есаулу Семенову и его частям как к союзным войскам и строго запрещает всякие выступления против них".
Китайский генерал, не произнеся ни слова, подписал приказ. Один экземпляр Семенов отдал ему, другой оставил себе.
На этом всякие попытки разоружить зарождающиеся семеновские части закончились. Собственно, и разоружать-то некого было, некого и нечего - вряд ли бы китайцы смогли поживиться чем-нибудь в семеновских казармах - оружия у есаула было мало.
Разоруженный гарнизон Маньчжурии довольствовался в основном берданками - убойными однозарядными винтовками системы Бердана, старыми и очень неудобными в бою, современных мосинских трехлинеек не было почти совсем - единицы, поэтому спешно надо было доставать винтовки, снабженные магазинами.
За оружием Семенов поехал в Харбин - сербы обещали поделиться и винтовками и пулеметами, - с собой взял баргутский взвод, поэтому первое, что он увидел в Харбине, - кислые лица китайцев, которым баргуты были поперек горла.
Пришлось нанести визит заместителю коменданта Харбинского гарнизона - сухощавому полковнику с замедленной реакцией: прежде чем что-то сказать, он сосредоточенно и долго жевал губами.
- Баргуты не уедут, пока я не получу оружие, - сказал Семенов полковнику, голос у него был твердым.
На том разговор и закончился, у Семенова были свои интересы, у полковника - свои.
За первым посещением Харбина последовало второе, потом третье. Китайцы хоть и морщились, но присутствие баргутского взвода в Харбине терпели.
Харбин был совсем не похож на китайские города, он был русским, совершенно русским городом с милыми сердцу домами, украшенными голубыми ставенками и белыми наличниками, с затейливыми резными нахлобучками на дымовых трубах, похожими на царские короны, с рублеными баньками и купальнями, вынесенными на реку, - чтобы купальни не мешали движению лодок и пароходов, китайские власти велели их укоротить. В ресторанах гремела русская музыка.
Весна в 1918 году в Харбине намечалась ранняя, уже в конце января воздух был насыщен теплой розовиной, на деревьях набухали почки...
Поезд пришел в Харбин утром. Дышалось легко. Семенов приехал в сопровождении трех офицеров - полковника Нацвалова, подъесаула Тирбаха и сотника Савельева. Еще на вокзале есаул заметил, что к ним пристроился хвост - два бедненько одетых господина в шапках с беличьими хвостами, оба - русские. О своем открытии Семенов ничего не сказал своим спутникам, только похмыкал в кулак.
На площади подозвали извозчика, поехали устраиваться в гостиницу. Извозчик оказался старым, опытным, он мигом выделил Семенова из остальных - понял, что тот старший, и проговорил густым, чистым, будто у певца Шаляпина, басом:
- А я, ваша светлость, когда-то по КВЖД первый паровоз провел.
- Ого! - воскликнул есаул удивленно. - Это было так давно!
- Так давно, что я и сам не помню число и год, когда это было, а вот все детали в памяти сохранились очень хорошо, словно это произошло лишь вчера. - Извозчик поддел рукой бороду, вспушил ее. - В какой отель прикажете вас доставить?
- В гостиницу "Харбин".
* *
- Здесь недавно, ваша светлость, были американцы...
- Не зови меня "светлостью", я не князь.
- Извиняйте, ваше высокородие. Так вот, говорю, американцы мне все уши просверлили: "хоутэл" хоутэл"... Я им - "хотел", а они мне "хоутэл" - едва поняли друг друга.
Дед оказался болтливым.
В "Харбине" не нашлось ни одного свободного места. Семенов недоверчиво хмыкнул:
- Странно!
Гостиница была большой, свободные места должны были иметься - не видно, чтобы в гулких просторных коридорах толпились люди, - но гостиничный халдей-приказчик, по обыкновению услужливый, с хорошо прогибающейся спиной, неожиданно колюче глянул на Семенова, будто гвоздями уколол...
- Я же по-русски сказал: "Мест нет", значит, их нету. Могу повторить это на наречии удэге.
- Поехали дальше, - скомандовал есаул спутникам, - здесь нас не захотели понять.
Во второй гостинице, также гулкой, просторной, пустой, тоже не оказалось свободных мест.
- Странно, - произнес Семенов, вновь почесал пальцами подбородок, - дай бог, чтобы в этом "хоутэле" жило хотя бы три человека. Ну, от силы четыре. - Он покосился на тощего, с высокими залысинами юношу, скучающего за стойкой регистрационной конторки. - Значит, говорите, любезный, мест нет?
- Мест нет.
Семенов усмехнулся:
- Ладно, поедем дальше.
Свободные места нашлись только в гостинице третьего разряда - в "Харбинском подворье". Сняли два двухместных номера: сам Семенов и подъесаул Тирбах остановились на первом этаже, полковник Нацвалов и сотник Савельев поднялись на второй. Хоть это и неудобно было - по двое в одном помещении, но зато надежно: один всегда может подстраховать другого.
Утром Семенов проснулся рано - за окном было еще темно, - тихо, стараясь не разбудить Тирбаха, в носках прошел к двери, выглянул в коридор. В конце коридора увидел какого-то малого, тихо дремлющего на старом венском стуле. Позвал хрипло и излишне громко, не рассчитав голоса:
- Эй, казак!
Малый поспешно вскочил со стула.
- Сгороди-ка нам с подъесаулом самоварчик! - попросил Семенов.
- Сей момент! - произнес тот скороговоркой, поклонился Семенову. - Только это минут сорок займет, не меньше.
- Пусть будет сорок. Раскочегаривай свой тульский, семимедальный...
- Обижаете, господин. У нас подворье хоть и трехразрядное, а самовар - с девятью медалями.
Пока Семенов тер "зеленкой" ремень и наводил блеск на бритвенном лезвии, пока чистил зубы порошком, сдобренным ментоловым маслом, пока растирал полотенцем шею и грудь, прошло минут тридцать. Неожиданно в двери раздался стук.
- Самовар? Так быстро? Вот молодец! Входи!
Услышав стук, с кровати поспешно вскочил Тирбах, протер пальцами глаза. Удивился:
- Никак, я проспал?
- Нет-нет. - Семенов осадил его ладонью и, поскольку стук прозвучал повторно, открыл дверь. Невольно сморщился: как же он не сообразил, что у того славного парня руки должны быть заняты самоваром, стучать он никак не может - если только пару раз бухнуть ногой... Но это - совсем иной стук.
На пороге стоял плечистый паренек в гимназической шинели.
- Я хочу вступить в вашу армию, - сказал он.
- Зачем?
- Чтобы бороться с большевиками.
- Откуда такая ненависть к большевикам?
Голос парня задрожал, налился чем-то звонким и горьким одновременно.
- Они в Екатеринбурге убили моего отца.
- Сколько тебе лет?
- Шестнадцать,
- Хорошо, пройди в коридор, подожди меня там, я сейчас оденусь.
Едва Семенов достал китель и застегнул его на несколько пуговиц, как в коридоре раздался топот, крики, что-то рухнуло, от грохота деревянный пол даже задрожал, дверь распахнулась, и в номер ворвался полицейский - дюжий, кудрявый, небитой на одно ухо фуражке, на которой блестели хорошо начищенные мелом металлические цифры, обозначавшие номер околотка, в котором служил молодец, и - к Семенову:
- Вы арестованы!
- Чего-о? - не поняв "намека", протянул есаул. Глянул на погоны полицейского - обычный служивый, ни одной лычки, ни одной звездочки, а в России испокон веков было положено, чтобы офицера арестовывал офицер старше по званию, рядового - унтер.
Следом за кудрявым полицейским в номер втиснулись еще семь человек, один за другим.
- Вы арестованы! - что было силы гаркнул кудрявый, обдал есаула духом женьшеневой водки и начесноченного сала.
Семенов, не долго думая, впечатал свой кулак под глаз кудрявого. Выкрикнул азартно, как некогда в детстве, в нору кулачных боев:
- Тирбах, бейте их!
Ошеломленный Тирбах сидел на постели и крутил головой, не веря увиденному. От одного удара кудрявый устоял на ногах, и тогда Семенов с хаканьем, как настоящий боксер, всадил ему кулак под второй глаз. Кудрявый рухнул на пол. Семенов устремился на второго налетчика - белобрысого, курносого рязанского Ваню, который стоял опустив руки и недоуменно хлопал глазами, ударил его с лету, коротким прямым тычком в разъем грудной клетки; курносый клацнул зубами, захватывая ртом воздух, и, по-птичьи взмахнув руками, повалился на своего товарища, стоявшего у него за спиной. Тот ухватил Ваню под мышки, удержал на весу, но сделал только хуже - Семенов вновь всадил кулак в живот рязанцу, у которого даже печенка нехорошо екнула от удара, это есаул услышал отчетливо. Ваня обвис на руках товарища. Семенов, не долго думая, атаковал и "благодетеля" - через голову рязанца ткнул его кулаком - раскровянил и нос, и верхнюю губу. Прорычал грозно, брызгая слюной:
- Кто вас прислал ко мне, сволочи?
Тем временем опомнился Тирбах и с криком "Ах вы, полицейские хари!" налетел на непрошеных гостей.
Через несколько минут Семенов и Тирбах разоружили всех семерых полицейских и загнали их в каморку, расположенную под лестницей, где дворник хранил метлы. На дверь каморки Тирбах навесил замок.
Семенов вернулся в коридор:
- Гимназист, ты где?
- Здесь!
Из бокового отсека показался гимназист, Семенов перекинул ему револьвер, отнятый у одного из полицейских:
- Держи! И если хоть одна из этих бандитских рож вылезет из каморки, стреляй прямо в рожу. Никого не бойся! Ни единого человека!
Семенов поспешно натянул на себя плащ, на голову - шляпу, подошел к окну, отогнул занавеску и едва не заскрипел зубами: вся площадь у "Харбинского подворья" была запружена полицейскими. Выругался. Услышал в коридоре тяжелые шаги - это в номер возвращался подъесаул Тирбах.
- Григорий Михаилович, от полицейских шкур - темно в глазах.
- Вижу. Но нам они ничего не сделают.
У выхода Семенова остановил полицейский офицер - усатый молодой человек с темным румянцем на щеках - признак отменного здоровья.
- Вам отсюда выходить нельзя, - сказал он.
- Чего-о? - рассвирепел Семенов, лицо у него дернулось.
Ударом кулака он свалил офицера с ног, выскочил на улицу и, оскользнувшись на тонкой черной наледи, едва не полетел на землю.