В следующую секунду выхватил из плаща револьвер, саданул из него в воздух - пуля, тонко взвизгнув, унеслась в розовое кудрявое облако. Следом за Семеновым в воздух выстрелил Тирбах. Толпа полицейских заколыхалась и неожиданно, громко топая сапогами, понеслась по неровной улочке прочь от "Харбинского подворья". За полицейскими, размахивая револьвером, устремился подъесаул Тирбах, Семенов остался у гостиницы - заметил, что с другой стороны к "Харбинскому подворью" бодрой рысцой направляется рота китайских солдат, вооруженных винтовками. Это уже посерьезнее всех харбинских полицейских, вместе взятых. Во главе роты, отделившись от нее метров на пять, бежал высокий сухощавый майор, как впоследствии выяснилось - комендант пристани.
Семенов нарочито неспешным раскованным шагом двинулся навстречу майору. Пальцем поманил к себе китайчонка, исполнявшего в "Харбинском подворье" роль посыльного, ткнул ему в руку серебряный двугривенный и сказал, чтобы слова его слышал только этот парнишка и больше никто:
- Потолмачь мне. И не вздумай мои слова переиначить сикось-накось. Переврешь - шашкой уши отрежу. Понял?
Это китайчонок понял хорошо.
- Ну и чудно! - одобрительно произнес Семенов.
То, что он наплел майору, было сущей сказкой, небылицей, изобретенной тут же, на ходу. Есаул объяснил коменданту, что на него напали русские хунгузы, переодетые в полицейскую форму.
- Они угнали моего человека, офицера, - пожаловался он.
Майор в ситуации сориентировался мигом и лихим движением руки послал солдат в погоню. Те с улюлюканьем помчались по кривой улочке. В полицейский участок солдаты ворвались вовремя - там озверелые стражи порядка уже повалили Тирбах а на пол и умудрились поранить его саблей.
Вскоре выяснилось, что налет полицейских - это не самодеятельность некого надутого дурака, упивающегося своей властью, что приказ об аресте есаула был подписан самим господином Сечкиным, прокурором окружного суда. Семенов немедленно связался по телефону с Хорватом и, чувствуя, как каменеет лицо, а нижняя челюсть становится тяжелой, будто наливаясь металлом, сказал генералу:
- Я требую, чтобы вы, Дмитрий Львович, немедленно наказали виновных. Если это не будет сделано, я за последствия не отвечаю.
- А что вы сделаете? - с неожиданным любопытством спросил Хорват.
- Вызову из Маньчжурии свой отряд и произведу переворот в Харбине.
Это было серьезно. Хорват прекрасно понимал, что Семенов даже минуты раздумывать не будет - сделает, что обещает. В телефонной трубке было слышно, как тяжело и нервно начал дышать генерал. Семенову даже жалко его стало. Есаул молчал.
- Я не допускаю мысли, чтобы приказ о вашем аресте исходил от Сечкина, - наконец сказал Хорват. - Для того чтобы разобраться в этой истории, я посылаю к вам господина Крылова - помощника окружного прокурора, а кроме того - приглашаю вас завтра, уважаемый Григорий Михайлович, к себе на обед.
"Впоследствии я выяснил все подробности происшедшего столкновения и убедился, что генерал Хорват не был со мною вполне искренен, - написал Семенов через восемнадцать лет в своих воспоминаниях. - Попытка моего ареста исходила именно от него и преследовала цель моего удаления из Маньчжурии".
Оружия по-прежнему не хватало, и тогда Унгерн предложил сделать налет на станцию Оловянная, где располагался отряд красногвардейцев, имелась и вооруженная рабочая дружина при местном железнодорожном депо. Унгерн отправился на эту станцию, взяв с собою двадцать пять человек с двумя прапорщиками - Сотниковым и Березовским. Последний окончательно предал своих, за верную службу был произведен Семеновым в прапорщики и носил теперь полевые офицерские погоны защитного цвета с нарисованными химическим карандашом звездочками - по одной на каждом погоне: настоящие знаки различия купить было негде, поэтому новоиспеченные офицеры, чтобы выделиться, использовали подручные средства.
Через два дня отряд Унгерна вернулся. Привез с собою 175 винтовок и четыре ящика патронов.
Так Семенов создавал и вооружал свою армию.
Тем временем под Читой то в одном месте, то в другом, в основном на станциях, случались стычки, в частности все время они происходили между Первым Читинским казачьим полком и красноармейцами; пришло сообщение о том, что в борьбу с большевиками вступил и Нерчинский полк. Семенов решил объединить силы и создать ОМО - Особый Маньчжурский отряд.
Основной головной болью Семенова были не люди - их он мог привлечь много, они шли к нему сплошным потоком, - основной заботой было оружие, в частности артиллерия. Без пушек ему нечего было думать о борьбе с красными. Пушки он в конце концов добыл и создал четыре батареи - одна была вооружена тяжелыми орудиями системы "Арисака", две полевые батареи имели восемь орудий среднего калибра и одна - четыре французских горных пушки. Кроме того, на рельсы были поставлены четыре бронепоезда с пулеметами и орудиями.
Теперь можно было воевать.
На пороге стоял апрель 1918 года. Гражданская война еще не началась, но запах ее уже носился над землей вместе с запахом цветущего багульника, пробудившейся земли, боли, тоски и еще чего-то такого, что заставляло влажнеть глаза даже у бывалых людей.
Люди чувствовали беду - и белые, и красные в одинаковой степени, - ни тем, ни другим в общем-то не хотелось воевать. Люди устали и от войны, и от паскудной жизни, но слишком много нашлось гордецов и умельцев, которые усердно дули на этот то разгорающийся, то затухающий костерок, старались сделать пламя побольше да пожарче. К этим людям принадлежал и Семенов.
Виноваты в том, что Гражданская война разгорелась, были, по сути, немногие, а расплачиваться за это пришлось всем, Даже тем, кто к той поре еще не родился.
Огонь войны, поначалу совсем слабый, разгорался все сильнее.
Одной из причин, втянувшей в войну фронтовиков - бывалых людей, уставших от бойни, - было подписание унизительного мирного договора с немцами. Фронтовики никак не хотели считать себя побежденными, это не укладывалось у них в сознании: били германцев в хвост и в гриву, и на тебе - побежденные. Действительно, ситуация создалась странная: с немцами воевала не только Россия - воевали союзники, французы и англичане, хотя главную тяжесть русские взяли все-таки на себя, однако когда стали подводить итоги, России достался позорный мир, навязанный ей Германией, а союзники России, объявив Германию побежденной страной, заставили выплачивать им крупную контрибуцию. История таких примеров еще не знала.
С унизительным положением солдаты не могли согласиться, горькое осознание несправедливости и заставило их вновь взяться за винтовки.
С подписанием такого договора не были согласны ни Колчак, ни Алексеев, ни Корнилов, ни Каппель. Не был согласен и будущий атаман Семенов.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Семенов искал, на кого бы из союзников опереться, многие подталкивали его к французам, но при упоминании о них он морщил нос, будто на него повеяло отстойным воздухом из ближайшего сортира; есаул считал, что французы похожи на легкомысленную бабу, которая дает и нашим, и вашим (впоследствии оказалось, что он прав: французы и чехи выдали большевикам адмирала Колчака, как только Врангель стал им не нужен, он был брошен в Крыме на произвол судьбы, были и другие примеры, с такими историю делать нельзя).
Чехи во главе с Яном Сыровы и новоиспеченным генералом Гайдой - последний в прошлом, как сказывали Семенову, был фельдшером, служил в австро-венгерской армии и попал в плен, добровольно сдавшись нашим солдатам, - тоже вели себя по-бабьи, на них тоже нельзя было опереться, особенно в бою.
Тогда на кого же мог опереться Семенов?
На англичан? Но у них были свои интересы, на Дальний Восток они поглядывали лишь с вялым любопытством, их больше привлекала европейская часть России, в частности Архангельск и Романов-на-Мурмане. Так что англичане - не помощники и вообще не игроки.
Кто же игроки? Китайцы? Боже упаси! Китайцы поглядывали на Семенова враждебно и своего отношения к нему менять не собирались. Монголы? Монголов Семенов считал надежными союзниками, но их было мало.
Оставалась одна сила - японцы.
К японцам Семенов всегда относился с симпатией, они ему отвечали тем же, и будущий атаман пошел с ними на сближение.
Японской военной миссией в Харбине командовал капитан Куроки, он вскоре и сделался другом Семенова. Куроки отрядил двух своих сотрудников в штаб есаула для формирования специального японского батальона.
Такой батальон в количестве шестисот человек вскоре был сформирован. Командиром его стал капитан Окумура. Поскольку Семенов со своими омовцами ввязался в затяжные бои с красными частями, то японцы выполняли роль этакой затычки: если возникала тяжелая ситуация и красные начинали теснить омовцев, то Семенов немедленно бросал в бой Окумуру, и тот выпрямлял прогнувшуюся линию фронта.
Успешно действовал и отряд бронепоездов, которыми командовал капитан Шелковый, хотя к нему самому есаул по-прежнему относился настороженно - имелось в капитане что-то такое, чего нельзя было уловить - например, никогда он не глядел в глаза собеседнику; пальцы у него, покрытые рыжеватым редким пухом, были вялыми, бескостными, как сосиски; холодная ладонь при рукопожатии оказывалась неприятно влажной, - "поручкавшись" с капитаном, хотелось вымыть руки либо вытереть их о платок. Был Шелковый исполнителен, слушая есаула, старался не пропустить ни одного слова, стоял навытяжку с наклоненной головой и не поднимал взгляда, словно был в чем-то виноват.
Как-то Семенов попробовал поговорить с капитаном по душам, но разговора не получилось. Капитан будто залез в скорлупу, мигом сделался угрюмым, не потеряв, правда, при этой угрюмости обычной своей вежливости, и на все расспросы будущего атамана отвечал однозначно - "да", "нет", "да", "нет" - словно не знал никаких других слов. Семенов морщился недовольно, дергал усами - не нравился ему Шелковый, и все тут.
А затяжные бои с красными стали носить тяжелый характер: Семенов не думал, что у красных найдется столько сил, упорства, оружия, чтобы так героически воевать. Беспортошные, голодные, холодные, а воюют. Это Семенова раздражало. Он не мог понять, почему эти люди зубами держатся за эфемерную волю, за своего картавого предводителя... как его фамилия? Кому доверились мужики? А люди, которые находятся рядом с картавым, те, что его окружают, - они же сплошь с нерусскими фамилиями. Но ведь расхлебывать-то все и страдать за все приходится русским - им за все предстоит расплатиться собственной шкурой. И как только этого они не понимают?
Еще донесся до Семенова слух, что воюют красные под началом опытных немецких инструкторов. Слишком уж толково, напористо, с выдумкой начали драться красные - они стали теснить Семенова буквально всюду, даже японский батальон не всегда мог выручить его омовцев.
В те дни Семенов повидался с Колчаком - адмирал получил назначение командующего русскими войсками в полосе отчуждения КВЖД и прибыл в Маньчжурию. Поразмышляв немного, Семенов решил отсидеться у себя в штабе и не встречать адмирала: если понадобится, Колчак сам найдет его. Это было, конечно, обычным хамством, ведь Колчак имел всероссийскую славу, а Семенов, хоть и лихой вояка, все-таки больше был известен по походам в бордели да по нескольким заметкам в иркутской и читинской большевистских газетах - величины это были несопоставимые.
Но как бы ни было, встреча все же состоялась - там же, в Маньчжурии. Адмирал пригласил Семенова к себе. Семенов явился к новому командующему настороженный, набычившийся, у него даже волосы на затылке встали дыбом. Адмирал не понравился Семенову: был он нервный, сухой, делал слишком много движений и ничего не понимал в лошадях. Зато вздумал учить - Семенов почувствовал, как у него потяжелело, сделалось горячим лицо, кончики усов нервно задергались.
- Вы, Григорий Михайлович, на мой взгляд, недооцениваете китайцев, - сказал ему адмирал. - И слишком переоцениваете японцев.
Семенов едва сдержался, чтобы не вспыхнуть - угрюмо стиснул зубы и на это высказывание не ответил. Он понял, в чью "дуду" дует Александр Васильевич - генерала Хорвата, готового мыть ноги своим китайским хозяевам.
Адмирал нервно заходил по комнате. Некоторое время он молчал - похоже, как опытный психолог, выдерживал паузу, и Семенов молчал, но поскольку по части психологии он не имел совершенно никакого опыта, то не смог справиться с собою и хлопнул кулаком по столу.
- Вы - ярый противник японской ориентации! - произнес он тоном судьи, выносящего вердикт - "окончательный, бесповоротный, обжалованию не подлежащий".
- Совершенно верно, - неожиданно спокойно отозвался адмирал, - ориентация на Японию в нынешних условиях - преступление.
- А на кого вы предлагаете ориентироваться? - с ехидной угрюмостью спросил Семенов.
- На Англию и Францию.
При упоминании о Франции Семенов поморщился, потом мотнул головой и произнес по-мальчишески резко, с фистулой - голос его не выдержал нагрузки:
- Нет! Ни Англия, ни Франция для меня не существуют. Нет таких государств!
Колчак удивленно посмотрел на него:
- Я попробую вас разубедить в этом.
- Я - человек упрямый. Переделывать меня поздно и трудно.
- Восстановление прежней России - в интересах этих стран. Они - наши союзники в войне с немцами, им нужна сильная Россия, как говорил Столыпин. А Японии и вместе с нею Америке нужна Россия слабая, им в одинаковой степени важно, чтобы влияние России на Дальнем Востоке было минимальным.
- Что вы от меня хотите?
- Чтобы вы перестали коленопреклоняться перед Японией и прислушивались к тому, что говорят в Харбине.
В Харбине - значит, в канцелярии генерала Хорвата. А канцелярия целиком состоит на довольствии у китайцев, ест а пьет из рук этих тыквенных голов. Плюс ко всему китайцы сумели здорово снюхаться с красными - ну ровно родные братья стали, - а раз они родные братья, то Семенов очень скоро, спеленутый по рукам и ногам какой-нибудь тростниковой веревкой, сплетенной в одной из деревушек на реке Янцзы, будет передан красным... Семенов вновь по-мальчишески упрямо мотнул головой:
- Нет!
За кого его принимает адмирал, давая такие рекомендации? Семенов почувствовал, как у него недовольно, сама по себе задергалась щека, он приложил к ней руку, останавливая дрожь - не помогло, и тогда он снова потряс головой, не слыша уже ни себя, ни адмирала:
- Нет, нет и еще раз нет!
Расстались они холодно, почти враждебно, очень недовольные друг другом, адмирал даже не пригласил Семенова на чашку чая, хотя считался гостеприимным человеком.
Это была единственная встреча Семенова с Колчаком, больше встреч не было, но и одной встречи оказалось достаточно, чтобы их взаимоотношения определились раз и навсегда.
Адмирал откровенно презирал Семенова. Семенов же считал адмирала "мокропутным" дураком, белоручкой, не знающим, чем пахнет "родная земелька", совершенно не способным руководить сухопутными войсками.
В тот же вечер Колчак покинул Маньчжурию.
А дела Семенова становились все хуже и хуже - красные продолжали теснить его, и тогда он решил совершить обычный свой финт - мастером по этой части он оказался несравненным: сбрасывал все карты в кучу, быстро перемешивал их, а потом, почти наугад, но очень ловко, зная, что конкретно вытащит, вытаскивал из колоды пару незначительных "особ" - шестерку и, скажем, дамочку - и объявлял их "особами, приближенными к императору".