"Все это бредни! - утешал себя между тем Борис. - Где же там было подменять младенца? Ведь не грудной… Пустое!.. Но не странно ли, что мне сегодня этот кудесник-немчин тоже по звездам сулил какие-то беды, напасти, смуты и войны… И так именно сказал: "Будешь сражаться с таким богатырем, которого никто не одолеет, и ты не одолеешь". Я спрашивал его, так что же будет? Он посмотрел на звезды, какие-то черты провел на бумаге и говорит: "Об этом звезды молчат!" Странно…"
И Борис погрузился в глубокую думу.
IX
Матушка царица
С половины царя Бориса Семен Годунов счел нужным заглянуть на половину царицы Марии Григорьевны. Он был особенно обрадован поручением государя следить за боярами Романовыми. Романовых он особенно ненавидел за те почет и уважение, которыми они пользовались, за высокое положение в среде московского боярства, за громадные богатства их, которые почти равнялись богатствам царя Бориса. Но Семен Годунов знал, что царь Борис никогда не решится выступить против них открыто и что на царя необходимо было повлиять через царицу Марию Григорьевну, достойную дочь Малюты Скуратова, женщину злую, жестокую, неумолимую во вражде и готовую на все, лишь бы утвердить на престоле свой царский род. С царицей (которая знала цену Семену Годунову и постоянно его привечала) этот достойный царский слуга надеялся обдумать те темные замыслы, которые лелеял в душе своей против Романовых.
Пройдя перильными переходами и внутренним крыльцом на половину царицы, Семен Годунов очутился в настоящем бабьем царстве. И крыльцо, и сени перед царицыной передней были битком набиты женщинами. Кроме обширной царицыной служни, тут было много и посторонних: и верховые нищие старцы, и богомольцы, и монахи с разных концов Московского государства с посильными дарами и приношениями обителей, и всякие "беспокровные вдовы и сироты" с челобитными, пришедшие в чаянии царицыной милости и "государского наделения". Среди этого люда сновали взад и вперед закройщики, наплечные мастера и мастерицы царицыной мастерской палаты со своими работами, царицыны комнатные боярыни с узлами материй и белой казны, седые царицыны "дети боярские" со шкатулками и ларцами за царской печатью и царицыны стольники, малые ребята лет по десять и двенадцать.
Двое таких стольников отворили настежь перед Семеном Годуновым двери в царицыну комнату, где также было не менее полусотни женщин, но это уже были все только царицыны родственницы, верховые и приезжие боярыни, постельницы и ларешницы. В стороне стояла приказная боярыня Хамовного двора, на котором изготовлялись холсты и шилось белье для царского семейства. Около нее стояли ее мастерицы и целый ряд коробей, замкнутых, запечатанных и зорко охраняемых дворцовыми истопниками. В коробьях хранились работы мастериц, привезенные на показ царице.
Семен Годунов, как ближний человек царицы, прошел через переднюю, едва кивая на поклоны боярынь справа и слева, и без доклада вошел в комнату царицы.
Царица Мария Григорьевна, женщина лет сорока, среднего роста, дородная и полная, в темном атласном опашне с жемчужным низаньем на передних полотнищах, на плечах и на рукавах и в высокой жемчужной кике, суетилась около стола, у которого чинно, почти навытяжку, стояли перед ней две пожилые боярыни. На столе были разбросаны полосы цветного аксамита и алтабаса, низанные жемчугом; куски бархата, расшитого золотом и серебром, разбросаны были около стола по полу. Царица гневалась и кричала на одну из боярынь, на светлишную, которая заведовала золотым шитьем и низаньем, и в гневе ходила крутом стола, размахивая руками и делая такие резкие движения головой и плечами, что изумрудные серьги с длинными жемчужными привесками так и мотались во все стороны. Царица, стоявшая лицом к дверям, не заметила Семена Годунова, который, как и всегда, вошел словно тень, и продолжала кричать на боярыню:
- Ведь я же тебе говорила, чтобы мне все это рефидью вынизать, да лесами, да в три пряди, а ты мне что тут нанизала? А?..
- Приказывала я, государыня, видит Бог, деловицам приказывала, а они говорят мне, что не та прорись дана…
- Да что мне до их прорисей за дело? Приказ мой чтобы был исполнен! Ты понимаешь, я велю рефидью, ре-фи-дью низать, а ты мне все в ряску да елями…
- Виновата, матушка государыня, виновата, да ведь вот все мастерицы-то меня с толку сбили, - оправдывалась светлишная боярыня.
- А коли тебя с толку сбили, так я тебя на толк наведу - все спороть, все заново сделать, как приказано! А мастериц, которые напутали, всех перебери!
"Праведно рассудила", - подумал Семен Годунов и легонько откашлянулся в руку, чтобы дать знать о своем присутствии.
Царица быстро повернула к нему свое искаженное злобой лицо, с сердито сдвинутыми бровями и молнией во взоре, и разом стихла.
- Добро пожаловать, Семен Никитич! - сказала она, допуская боярина к руке. - Присядь и обожди немного, пока я отпущу боярыню-судью. Вмиг с нею все дела порешим…
И она подозвала к себе боярыню-судью, занимавшуюся исключительно разбором разных ссор и дрязг между женской и мужской служней и мастеровыми на царицыной половине.
- Кто с чем, матушка царица, - молвила боярыня-судья с низким поклоном, - а я все к тебе с жалобой.
- Ну, на кого еще?
- Да вот, матушка, Ванька Бесхвостов, наплечный мастер, да Еремка Утенок, что знаменщик в Светличной палате, так вчера разодрались, разругались, такой содом подняли, что всех мастериц присрамили. Еремка зачинщик был, стал над Ванькой издеваться, на смех его поднял: "Ты, - говорит, - сегодня наплечный мастер, а завтра тебе прикажут, так и заплечным мастером будешь!". А тот и давай в него швырять чем попало! Чуть до смерти не убил! Ну и разодрались…
- Обоих батожьем поучи! - не долго думая, отчеканила царица. - А чтобы впредь неповадно им было, пусть днем работают, а на ночь в холодный чулан запирать.
- Слушаю, матушка! - ответила боярыня-судья, отвесила низкий поклон и вышла из комнаты вместе с светличною.
- Вот так-то целый день как на сковороде тебя жарят! - проговорила царица, обращаясь к Семену Годунову. - Поди-ка тоже думаешь, легко мне управляться с моим бабьим делом?
- Где уж легко, государыня! Чай, царь Борис с тобою не поменялся бы…
- Много и у него заботы! - сказала царица, покачав головой. - Да вот дрязг-то этих нет! Дела - делами! А тут дело и не дело, а ухо держи востро! Везде подвохи, подходы разные… Вот хоть бы на днях, ты знаешь, с чем подъехала боярыня Романова к царевне…
- Где же знать мне, государыня! Не знаю, о которой Романовой и говорить изволишь?
- Полно прикидываться-то, Семен Никитич! - с сердцем сказала царица. - Как тебе не знать, ты все на свете знаешь! Знаешь даже, что в келье шепотом монашки говорят… А туда же, со мной хитришь!
- Ей-же-ей, не знаю, государыня! Ведь из Романовых женаты трое…
- Да кто из них главный-то! - злобно и почти шепотом продолжала царица, нагибаясь над столом и впиваясь взглядом в очи Годунову. - Кто первый-то наш враг, в ком все зло-то романовское сидит! Не знаешь? А?..
- Чаю, что изволишь говорить о Федоре Романове? Он точно что опасней всех… Его бы…
- Так вот, его-то женушка, боярыня Аксинья, приехала просить царевну, чтоб я дозволила царевниной сенной боярышне, Иришке, замуж выйти за братца за ее, за стольника Шестова! Какова?!
И злые темные глаза царицы Марии так и забегали, так и заблистали молниями…
- Ведь, пойми ты, этакая дерзость, девчонка нами во дворец взята с детства, сиротой, и всем наделена, сыта, обута, одета нашей милостью… С царевной выросла, как собака верная должна бы век свой служить ей!.. Ан нет! "Отдай ее за братца замуж!.." А сам знаешь: отдай, так и спекаешься! Девчонка-то весь сор из дворца на романовское подворье понесет!
Произнося все это, царица так волновалась, что не могла усидеть на месте и стала ходить взад и вперед по комнате.
- Так как же ты ответила боярыне Романовой, великая государыня? - полюбопытствовал Семен Годунов.
- Как я ответила?! А вот как: приказала ей сказать, что, мол, Иришка молода еще и замуж не желает, а сама велела мигом собрать девчонку да со всею рухлядишкой сослала из дворца ее в село Кадашево, к кадашевской боярыне под строгий начал… Пусть там ткать да прясть поучится, коли здесь не сладко было! Будет знать, как замуж проситься за романовскую родню!
- И дело, государыня! С Романовыми ведь уж как ни верти, добром не кончишь. Им туда же дорога лежит, куда и Вельскому Богдану… Да хорошо бы и подальше куда-нибудь…
- Ах, хорошо бы, Семен Никитич! Раскинь-ко разумом, придумай! Озолочу тебя, половину их богатств тебе отдам!..
Семен Годунов вдруг насупился и прикинулся обиженным.
- Да разве ж я из-за корысти хлопочу, государыня? Я твой и государев холоп, без лести тебе предан, денно и нощно думаю только о том, как бы древо ваше царское…
- Знаю, знаю все это, Семен Никитич! - нетерпеливо перебила царица. - Пусть так… Да ты уж лучше денно и нощно думай о том, как бы их-то… Их-то… Стереть с лица земли!
И царица, сверкнув очами, сделала резкое движение рукой в сторону.
- Думаю, матушка, думаю, да ведь если ты государя не наставишь да не станешь каждодневно ему все то же в уши дуть, так и никакая затея моя не выгорит, пожалуй.
- В уме ли ты, Семен Никитич? Да я скорее забуду помолиться и лоб перекрестить на сон грядущий, нежели забуду государю твердить и поминать, кто первый-то нам враг! Не Милославский, мол, не Шуйские, а вот они, Романовы… Их прежде всех и с корнем вон. Так говори же скорее, что ты там придумал?
Годунов огляделся по сторонам и сказал шепотом:
- Государыня! Ты вперед-то все же поклянись мне, что меня не выдашь!
- Изволь, боярин, клянусь тебе, что никому, даже и мужу, не скажу того, что от тебя услышу.
- Ну, тогда изволь прислушать, государыня! - лукаво и вкрадчиво произнес боярин, наклоняясь над столом…
И затем, беспрестанно оглядываясь и прислушиваясь к каждому шороху, он изложил царице Марье свой черный замысел против Романовых.
Х
Тайный гость
Когда Алексей Шестов узнал о неудаче своего сватовства, он стал очень горевать и сокрушаться. Он был почти уверен в успешном исходе задуманного дела, он знал, что сестра его, боярыня Ксения Ивановна Романова, пользуется милостивым расположением царевны Ксении и что царевна не откажет в своем ходатайстве перед матерью-царицей. Заботы царевен о подыскании женихов для их сенных боярышень и о щедром наделении их в случае замужества были делом весьма обыкновенным в придворной среде, и Алешенька Шестов знал очень хорошо, что его родство с боярами Романовыми давало ему значительное преимущество перед всеми иными женихами. Ему даже и в голову не могли прийти те тонкие нити придворных отношений, которые привели к отказу, и потому на первых порах он даже подумал, что Иринья почему-то не пожелала выйти за него замуж… Вот он и загрустил, и задумался, и голову повесил…
Хорошо еще, что как раз около этого времени Алешенька назначен был в приставы к польскому послу Льву Сапеге, и эта трудная, хлопотливая обязанность, отнимая у него все время, в значительной степени способствовала тому, что его личная невзгода была ему менее тягостна и менее ощутительна.
Действительно, по современным московским понятиям и обычаям всякие иноземные послы (а тем более польский) содержались на Посольском дворе под таким строгим надзором, что на все время пребывания в Москве должны были отказаться от всяких сношений с внешним миром и жить в стенах своего двора, как в стенах обители с чрезвычайно строгим уставом.
Находясь при Посольском дворе безотлучно, Алешенька Шестов не знал ни днем, ни ночью никакого покоя и даже не смел отлучиться на романовское подворье за вестями о своей суженой. Вести с подворья получались только через Михаила Никитича, который частенько заглядывал на Посольский двор и навещал Алешеньку не иначе как с двумя своими закадычными приятелями, Петром Тургеневым да Федором Калашником.
- Эй, Сенька! - кричал Алешенька по-нескольку раз в день, высовывая голову из своей избы в сени.
Сенька, молодой малый, слуга Алешеньки, тотчас появлялся на пороге.
- Сбегай к воротам, посмотри, не едут ли наши с подворья?
И Сенька возвращался все с тем же ответом:
- Не едут-ста, не видать-ста их, батюшка Алексей Иваныч!
И Алешенька нетерпеливо топал ногой и начинал с сердцем толкаться из угла в угол по своей избе, пока кто-нибудь не прерывал его грустных размышлений приходом и запросом, касавшимся его служебных обязанностей.
После одной из таких посылок Сеньки к воротам в избу к Алешеньке вошел старый стрелецкий урядник и, остановившись около порога, старательно закрыл за собою дверь.
- Алексей Иванович, батюшка! - сказал старик, закладывая руку за пазуху. - У нас на дворе неладное творится, как бы нам с тобой в ответе перед государем не быть?..
- Ну что же бы такое, Силантьич?
- А то, что у поляков в городе приятели завелись и с ними весточками обсылаться стали…
- Как так? Да у нас, кажется, так строго, что к ним и муха не пролетит? День и ночь дозором ходят…
- За всем не усмотришь, Алексей Иванович! Я ведь вот уж который год здесь на дворе урядничаю и все, кажись, иноземные хитрости знаю, а и то вот поди-ка ты… Чуть-чуть не околпачили!..
И старик вынул из-за пазухи какой-то стеклянный пузырек, тщательно заткнутый пробочкой и запечатанный сургучом.
- Иду, этта, я сегодня утром по двору, позади главного посольского дома, где от него переход с крылечком к шляхетской избе сделан, и вижу - вышел на крылечко набольший Сапегин холоп да руками-то знаки какие-то делает, словно бы через забор с кем разговор ведет…
- Ну! А ты что же?
- А я и притаился за углом, и вижу - он что-то из-за пазухи вынул, в снежок скомкал да тот снежок-то через забор и махнул! Я притаился, и - ни гугу! А холоп-то все на крылечке стоит, словно бы чего выжидает… И вдруг вижу - из-за ограды, с переулочка, летит снежок прямо к крылечку да под крылечко-то и угодил! Холоп только стал сходить с лестницы, а я тот снежок в шапку да и был таков! Как пришел к себе в сторожку, вижу, в снежке-то пузырек, а в пузырьке-то том писулька вложена… Изволь сам посмотреть.
- Ай да Силантьич! Молодец! - порадовался Алешенька. - Подкараулил и накрыл. Вот как приедет дьяк с Посольского приказа, так я ему писульку покажу, пусть разберет, и о службе твоей скажу… Только до поры до времени ты никому ни слова! И виду не подавай! А в этом месте, около крылечка, надо тайный дозор поставить да и присматривать за ляхами в оба…
- Слушаю, батюшка, Алексей Иванович! Будь спокоен на этот счет! - отвечал старый урядник и взялся за скобу двери.
Но в это самое время дверь распахнулась настежь, и Сенька как угорелый вбежал в избу.
- Едут! Едут! - закричал он впопыхах. - Наши с подворья к тебе в гости едут!
Несколько времени спустя Михайло Никитич Романов со своими двумя неразлучными спутниками Петром Тургеневым и Федором Калашником переступили порог избы и по-приятельски поцеловались с Алешенькой.
- Небось соскучился по нас? - спросил Шестова молодой богатырь. - Давненько ведь мы у тебя не бывали?..
- Как не соскучиться! Сижу тут, как в заточении, света Божия не вижу, вестей никаких не слышу. Хоть волком вой!
- Ну, зато на этот раз мы в твою обитель с вестями добрыми пожаловали! - весело сказал Тургенев. - Спроси-ка Михайла-то Никитича?
- Говори, говори скорее! Какие вести? - торопил Шестов Романова, крепко хватая его за руку.
- Погоди, погоди, рукав у чуги оборвешь! Все я сам расскажу! - смеясь, отговаривался Михайло Никитич.
- Смилуйся, говори! - горячо упрашивал Шестов.
- Приехала к нам на прошлой неделе сестра Иринья Никитична, что за Иваном Годуновым, да и говорит сестре твоей: "А слышала ли, боярыня, что с боярышней Ириньей сталось?".
- Что сталось? - вскрикнул Алешенька, быстро вскакивая со своего места.
- Да уймись же ты, непоседа! - крикнул Федор Калашник. - Ведь сказано, что с добрыми вестями приехали!
Алешенька опустился на лавку и впился глазами в широкое добродушное лицо Романова, который преспокойно продолжал:
- Сестра твоя и говорит моей сестре, что ничего не слышала, а та ей и рассказала: твоя-то суженая Иринья Луньева из сенных боярышень разжалована в помощницы к боярыне Хамовного двора и сослана в село Кадашево…
- Так вот они твои добрые вести? - гневно вскрикнул Шестов. - Иль вы смеяться надо мной приехали?
Друзья разразились действительно самым искренним смехом.
- Да ты, по крайности, дослушай! - остудил его Тургенев. - Авось и сам вести хвалить будешь?
И когда Тургенев с Федором Калашником кое-как поуломали и поуспокоили Алешеньку, Романов так же спокойно, как и прежде, продолжал:
- Сестра твоя расплакалась, сейчас послала разузнать, как там твоей боярышне в Кадашах-то живется, и скорешенько от той к нам на подворье весть пришла, что ты ей жених по сердцу…
Алешенька просиял при этих словах Романова и отвернулся в сторону, чтобы скрыть свое волнение.
- И мать-царица ее за это тотчас и с глаз долой, хоть бы в этом Романовым назло, наперекор, в обиду сделать!..
- Змея подколодная! Малютина дочь Скуратовна! - с озлоблением прошептал Алешенька.
- Да нам страшна ли ее злость? - добродушно улыбаясь, произнес Романов. - От нее нам и обида не в обиду! Бог с ней!.. Да погоди - ты, друг любезный, дальше слушай! Как узнала Ксения Ивановна, что за тебя Иринья не прочь замуж выйти, она и говорит: "Не бывать в этом деле по-годуновскому! Будет по-нашему, потому это не царское дело чужому счастью завидовать да свадьбы расстраивать!". И мы втроем, я с Федором Калашником да с Петром Тургеневым, решили тебе в этом деле помочь!
- Недаром же нас "нерасстанными животами" величают! Все трое за один! - сказал Федор Калашник.
- Да как же вы можете помочь мне? - удивленно спросил Алешенька.
- А так же! - сказал Михайло Никитич. - Твою боярышню из неволи выручим, из-под руки кадашевской боярыни вызволим, ни дать ни взять как в сказках красную девицу от бабы-яги… Да на лихую тройку и под венец с тобой поставим. В наших вотчинах ростовских тебя и повенчают!
- Ох Господи! - горячо произнес Алешенька, с умилением поглядывая на своих друзей.
- Ну, понял, чай, теперь, что мы тебе добрые вести привезли? - закончил Федор Калашник. - А ты уж тут, кажись, и колдовать начал? Это что тут у тебя за снадобье?
И он указал на пузырек с запиской, стоявший на столе перед Алешенькой.
- Ах, я было и забыл о пузырьке-то об этом! - спохватился Алешенька и рассказал приятелям о своей беседе с урядником.
- Как-хочешь, друг! - сказал Петр Тургенев. - А на мой взгляд, это ты затеял не гораздо дьяка дожидать!.. Надо тебе самому эту грамотку прочесть!
- И я так думаю, - поддержал Романов.
Шестов согласился с их мнением, и пузырек решено было взломать. Оградив себя крестным знамением от всяких зловредных чар, Шестов отбил у пузырька горлышко и вынул из него узкую полоску бумаги, на которой по-польски было написано: "Жди меня сегодня вечером, пан Сапега! Узнаешь новое, чего тебе и во сне не грезилось".
Друзья переглянулись.