С чего бы это ему так важно доказать, притом непременно теоретически, что евреи вовсе не нация, а некая "ассимилированная группа лиц", сохранивших разве что "некоторую общность национального характера"? В систему "аргументации" вводится еще и такой довод: "У евреев нет связанного с землей широкого устойчивого слоя, естественно скрепляющего нацию не только как ее остов, но и как "национальный" рынок. Из 5-6 миллионов русских евреев только 3-4 процента связаны так или иначе с сельским хозяйством. ‹…› Евреи обслуживают главным образом "чужие" нации ‹…› как промышленники и торговцы, ‹…› естественно приспосабливаясь к "чужим" нациям…" Из всего этого марксистского теоретизирования, которое сначала предстает как некая абстрактная "игра ума", вдруг вытекает почти незаметный и, однако же, очевидный вывод, четко сформулированный самим автором: "Нация имеет право свободно определять свою судьбу. Она имеет право устроиться так, как ей угодно". Но это несомненное и священное право никак не относится к евреям: ведь автор только что "доказал", что ни в рамках одной какой-либо страны (России), ни тем более вне ее рамок ("разные части земного шара") такой нации не существует. И, стало быть, "свободно определять свою судьбу" попросту некому. Эта свобода остается за кем угодно, но только не за теми, кого будущий великий гуманист именует "чем-то мистическим, неуловимым и загробным"…
Миллионы людей, однако, страдали отнюдь не на бумаге от своей принадлежности к чему-то "мистическому, неуловимому и загробному" – этот непреложный факт Сталина не интересовал. Поэтому в статье о национальном вопросе, опубликованной в 1913 году, нет слова о той действительно национальной проблеме, которой в реальности жила тогда вся Россия: о деле Бейлиса. Коснись Сталин хоть строкой этого, отнюдь не теоретического, вопроса, и вся его конструкция рассыпалась бы, как карточный домик: никакими аргументами ему не удалось бы доказать, что Бейлиса судят не как еврея, а как "нечто мистическое, неуловимое и загробное".
Здесь важна не только авторская позиция, но и в еще большей мере те слова, которые он находит для ее изложения. В конце концов любую нелепость можно при желании изложить так, чтобы исключить авторскую издевку, потребность высмеять и унизить тех, кому он отказывает в праве на национальную идентификацию, посочувствовать тем, кто из-за нее все же страдает. Ничего этого нет в статье и в помине. Упиваясь псевдотеоретическими изысками, Сталин не скрывает своей насмешки над теми, кто сдуру все еще продолжает считать себя относящимся к особому этносу и надеется на то, что с этим этносом "хоть кто-нибудь будет считаться".
Неужели Ленин не заметил плохо скрытого сталинского юдофобства? Конечно, заметил, но, следуя своей специфической логике, – со знаком наоборот. Для Ленина в таком, сталинском, повороте заключалась, как ни странно, и своеобразная, с большевистских, а не обывательских, позиций защита евреев от гонений. Ведь Сталин отказывал евреям в национальной идентичности, утверждая, что живущие в России евреи вовсе и не евреи, а русские! Вывод из этого мог быть таким: никакой основы для дискриминации по этническому признаку вообще не существует, значит, и сама дискриминация неправомерна.
На самом же деле сталинский вывод был совершенно иным. Снова напомню: он утверждал, что "нация имеет право свободно определять свою судьбу", что она "имеет право устроиться так, как ей угодно". Но, поскольку евреи нацией не являются, таким правом, стало быть, они не обладают. Был ли он в самом деле провидцем, предполагал ли, что десятилетия спустя сам же использует вполне практически этот квазитеоретический тезис? Или просто вложил в свои саркастические экзерсисы особую любовь к гонимому этносу? Вряд ли мы когда-нибудь это узнаем. Да и значения это уже, разумеется, не имеет.
Сталин с удовольствием выполнил и попутный ленинский заказ: сокрушить "бундовскую сволочь"[4], имевшую дерзость требовать для евреев национально-культурной автономии вместо того, чтобы забыть о своей этнической принадлежности и отстаивать лишь классовые интересы. В свойственной ему вульгарно саркастической манере Сталин выполнил и эту задачу, объяснив бундовцам, что раз не существует вообще никакой еврейской нации, то не может у такого фантома существовать и какая-то культурная автономия.
Вот такой специалист занял в первом советском правительстве ключевой пост наркома по делам национальностей. В подготовленной им и принятой съездом Советов в ночь с 26 на 27 октября 1917 года "Декларации прав народов России" есть и такой пункт: "В стране победившего пролетариата антисемитизм останется в памяти как печальное наследие проклятого прошлого"[5]. Как и любые большевистские декларации, эта тоже никого ни к чему не обязывала и никакого практического значения не имела.
Одновременно с этой Декларацией было принято и обращение ко всем Советам. Там, в частности, говорилось: "Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов поручает Советам на местах принять немедленно самые энергичные меры к недопущению контрреволюционных выступлений, антиеврейских и каких бы то ни было погромов. Честь рабочей, солдатской и крестьянской революции требует, чтобы никакие погромы не были допущены"[6].
Казалось бы, для специального уточнения насчет "антиеврейских погромов" не было никаких оснований. Февральская революция отменила все дискриминационное законы, а дальнейшее развитие политических событий, при всей их противоречивости и при всем драматизме, не давали повода для погромных настроений и выступлений. Большевики же если и не предвидели, то во всяком случае допускали предстоящий взрыв антисемитизма. По крайней мере три ключевые фигуры в большевистском руководстве – Троцкий (второй после Ленина человек в партийной верхушке), Зиновьев (безраздельный хозяин Петрограда) и Урицкий (член ЦК партии и глава столичных карательных органов) – неизбежно должны были его спровоцировать, став реаниматорами "печального наследия проклятого прошлого". Так оно и вышло!
Начиналась подготовка к заключению заранее обещанного Лениным немцам сепаратного мира. Советскую делегацию в Бресте возглавляли Лев Троцкий и, ставший недавно большевиком его друг, будущий дипломат Адольф Иоффе – было бы странно, если бы эта дерзкая советская акция не вызвала массового движения против евреев, которые, как кричали тогда на всех углах, "распродают Россию, чтобы удержаться у власти". Удержаться у власти мечтали не евреи, а большевики любой этнической принадлежности, в том числе, естественно, и большевики-евреи…
В различных районах страны начались забастовки – их организаторы, наряду с политическими и экономическими требованиями, выдвигали традиционный, бессмертный лозунг: "долой жидов!", который забастовщики энергично поддерживали. Совершенно потерявший чувство реальности, петроградский диктатор Зиновьев, самонадеянно играя с огнем, провел через возглавляемый им Петроградский совет беспримерное решение, которым были названы поименно "лучшие люди наших дней". Вот их полный список: Ленин, сам Зиновьев собственной персоной, Троцкий, Урицкий, Володарский и Роза Люксембург. Последних трех к тому времени уже не было в живых. Был объявлен сбор средств на издание портретов всех "лучших людей", причем "лучший" Зиновьев отвалил с барского плеча огромные (конфискованные у свергнутой власти) деньги для поощрения типографов, которые взялись бы за печатание этих портретов. Опасные игры между тем продолжались.
Войдя в раж, никогда не отличавшийся мудростью Зиновьев взялся за переименование проспектов и дворцов Северной Пальмиры, носивших имена, ставите уже историческими. Дворцовая площадь и Таврический дворец в Петрограде получили имя Моисея Урицкого, Владимирский проспект достался расстрелянному белыми большевику Семену Нахимсону, Литейный проспект стал проспектом Моисея Володарского, Адмиралтейский – проспектом никому не известного Семена Рошаля. Мраморный дворец, принадлежавший великому князю Сергею Александровичу, в одночасье окрестили дворцом бойкого большевистского журналиста Юрия Стеклова (Нахамкиса).
Потом взялись за города. Жемчужина петроградских пригородов Гатчина стала называться городом Троцким, другая жемчужина – блистательный Павловск – однажды проснулся городом Слуцком: эта честь была оказана какой-то ничтожной большевичке Вере Слуцкой, имени которой нельзя теперь найти ни в одном справочнике. Одновременно по приказу Зиновьева или с его согласия в Петрограде и всем Северо-Западном крае, отданном ему на откуп, производились массовые аресты и расстрелы заложников, – за эти безумства одного палача (точнее, двух: постыдную честь оказаться убийцей тысяч невинных людей с ним разделил его сподвижник Михаил Лашевич) приходилось – в сознании населения – отвечать всему еврейскому народу[7]. Ему приходилось отвечать и за то, что комиссары с еврейскими фамилиями участвовали в грабеже православных церквей и зверском убийстве священников.
Ленин хоть тут понял, куда это может завести, и разослал секретное письмо о том, чтобы ответственным за эти преступления советской власти (сам-то он, конечно, этот бандитизм преступлением не считал) назначить русского Калинина, отводя внимание от евреев Троцкого и Каменева[8].
Надо было совершенно потерять разум, но обладать самодовольством дорвавшихся до власти невежд, чтобы производить сразу же после переворота, в бурлящей страстями стране, такие демонстративные и наглые эксперименты. На какую же реакцию "трудящихся масс" рассчитывали эти экспериментаторы? Или она их вообще не интересовала? А реакция не замедлила. Об этом можно судить хотя бы по тому, что Совет народных комиссаров вынужден был принять постановление "об энергичной борьбе с антисемитизмом"[9]. "Погромщики и ведущие погромную агитацию" объявлялись "вне закона", что на советском новоязе означало право каждого убивать их без следствия и суда, притом что любой представитель советской власти мог самостоятельно, по своему разумению, отнести кого угодно к погромщикам и контрреволюционерам. Естественно, все, кто не принял режим захватчиков власти, активно использовали массовые антисемитские настроения в своих целях, установив знак равенства между большевиками и евреями. Но кто же еще так рьяно и так успешно способствовал этому чудовищному смещению понятий, если не сами большевики?
Сталин по-прежнему оставался наркомом по делам национальностей, но не известны ни одна его строка, ни одно его выступление, которые способствовали бы (хотя бы в виде попытки) устранению причин, разжигавших нарастающую ненависть антисемитов. По должности именно он отвечал за урегулирование межнациональных конфликтов, но все известные нам акции наркомнаца сводились не к устранению причин, вызывавших антисемитские всплески, а к их провоцированию. Таковыми были жесточайшие кары, которые (зачастую, правда, лишь на словах) устанавливались против участников еврейских погромов. Естественно, они вызывали адекватную реакцию со стороны чекистских жертв, то есть еще более обостряли антисемитские настроения и проявления: жестокость, как известно, порождает только ответную жестокость.
Нет ничего удивительного в том, что самые яростные вспышки антисемитизма отмечены в тех областях, которые только что перестали быть чертой оседлости и где по-прежнему доля евреев в структуре населения ничуть не уменьшилась. Иначе сказать, там, где всегда были погромы, они начались снова, только теперь они приобрели еще и откровенно антисоветский характер. Член коллегии.ВЧК Генрих Мороз докладывал ЦК и наркому национальностей Сталину 22 апреля 1919 года: "Весь Западный край пропитан в настоящее время ядом антисемитизма. Прямо-таки тяжело дышать, когда въезжаешь в Смоленскую, Минскую, Могилевскую, Витебскую губернии. То и дело в вагонах, на станциях, в столовых, на базарах, даже в клубе слышишь: "Жиды всюду, жиды губят Россию, Советская власть еще ничего, если бы не жиды…" и пр. ‹…› Прежде всего "бей жидов", а потом "спасай Россию". Как же выбить оружие антисемитизма из рук сознательных погромщиков? Ввиду тревожности момента в погромном отношении в городах бывшей "черты оседлости" надо немедленно убрать с ответственных комиссарских постов евреев"[10].
Ни ЦК, ни нарком по делам национальностей Сталин, которым был адресован этот доклад, вообще на него не реагировали. В архиве нет никаких данных, которые позволили бы считать, что он вообще обсуждался. Между тем информация о еврейских погромах поступала в Москву лавинообразно. Более того, в погромах участвовали зачастую и сами красноармейцы (по свидетельству Владимира Короленко[11]; причем именно! они громили и вырезали евреев с особо изощренной жестокостью") – факт, почти не известный на Западе, тогда как там хорошо знали о погромах, учиняемых белогвардейцами и другими противниками большевизма – бандами Шкуро, Петлюры (убит впоследствии в Париже евреем Шварцбардом в отместку за истребление его соплеменников) и другими.
Очевидцем еврейских погромов, устроенных красноармейцами, оказался Илья Эренбург, – он написал об этом два очерка ("Еврейская кровь" и "О чем думает жид"), опубликованных в сентябре – октябре 1919 года в газете "Киевская жизнь": "Если бы еврейская кровь лечила, Россия была бы теперь цветущей страной. Но кровь не лечит, она только заражает воздух злобой и раздором. Слишком много впитала земля крови – и русской, и еврейской, теплой человеческой крови. ‹…› В эти ночи я, затравленный "жид", пережил ‹…› не только страх за тех, кого громили, но и за тех, кто громил. Не только за часть, за евреев, но и за целое – за Россию".
В архиве Ленина есть документальное подтверждение участия подразделений Первой конной Красной Армии в еврейских погромах с какой-то пометкой Ленина, публиковать которую даже в 1991 году директор института марксизма-ленинизма – Г. Смирнов считал "нецелесообразным", поскольку это "представляет Ленина и Красную Армию в неблагоприятном свете"[12]. Не так уж сложно догадаться, какого характера была эта пометка: в те недели, когда судьба советской власти висела на волоске (Добровольческая Армия генерала Деникина уже подходила к Москве), Ленин шел еще и не на такие жертвы ради спасения – не мог же он из-за каких-то пострадавших евреев карать отважных кавалеристов, в которых видел надежных защитников своего режима!
Вряд ли до Москвы не доходила информация о том что вытворяли на огромном пространстве массового заселения евреями "борцы за национальное равноправие", бесчинствовавшие под красными знаменами революции! Беспристрастный очевидец Иван Бунин, пережидавший лихолетье в Одессе, записал в своем дневнике: "Юдофобство в городе лютое. ‹…› Еврейский погром, учиненный одесскими красноармейцами. Убито 14 комиссаров-евреев и человек 300 просто евреев. ‹…› Врывались ночью, стаскивали с кроватей, убивали кого попало. Шла настоящая охота. Ехали на грузовиках красноармейцы и кричали: "Есть тут жиды?" Море, океан крови…"[13]
Все это особенно впечатляет, если мы вспомним, что "военным министром", то есть верховным главнокомандующим Красной Армией, творившей эти бесчинства, был еврей Лев Троцкий, а среди красноармейских командиров и комиссаров частей, воевавших на Украине, немало евреев…[14] Ленин, а тем более Сталин (нарком по делам национальностей!), не могли не знать о кровавой бойне, устроенной их солдатами над евреями, притом отнюдь не только в Одессе, но никакой – по крайней мере, видимой – реакции не последовало. Сам Ленин – подчеркнем это еще раз, – разумеется, никаким антисемитом не был, но он не был и юдофилом, он вообще был абсолютно равнодушен к этническому происхождению кого бы то ни было, тем более к национальной принадлежности политических деятелей, он подходил к ним только с одним критерием: "наш" или "не наш".
Причина массового антисемитского психоза была уже и тогда всем хорошо понятна – всем, кроме тех, кто упорно не хотел ее понимать. Владимир Короленко сформулировал ее очень четко: "Мелькание еврейских физиономий среди большевистских деятелей (особенно в чрезвычайке) разжигает традиционные и очень живучие юдофобские инстинкты"[15] – об этом он множество раз и говорил, и писал крупным большевистским деятелям, в том числе Луначарскому и Раковскому: "Преобладание среди особо усердствующих садистов евреев и евреек с воспаленными от кровожадности глазами пробуждает вспышки антисемитизма у несчастных жертв и у всех, кто видит эти бесчинства, даже у тех, кто всегда был далек от всяческих фобий"[16].
Как видим, анализ антибольшевика Короленко ничем не отличается от анализа большевика Мороза – и факты, и их объяснение лежат на поверхности. Но, как гласит известная пословица, тот, кто не хочет слышать, хуже глухого…
И все же совсем проигнорировать яростную вспышку возрастающкго антисемитизма, разумеется, в Кремле не могли, тем более что по своим масштабам он превосходил все, совсем еще недавно потрясавшие мир – антисемитские акции царского времени. Насколько можно судить по архивным источникам, большевики-ленинцы особенно испугались после того, как пришли сообщения о том, что во время зверских еврейских погромов в Гомеле, Борисове и других городах было убито много комиссаров и ответственных местных работников еврейского происхождения[17].
26 апреля 1919 года вопрос о вспышке антисемитизма рассматривался на заседании оргбюро ЦК РКП(б) – Сталин благоразумно отсутствовал. В тот же день ЦК направил губкомам партии ничего практически не означавшее письмо (на русском арго такие письма называют "отпиской") о необходимости борьбы с антисемитизмом[18]. Прибегнуть к единственно реальной мере, которая могла бы хоть как-то снять остроту проблемы, – мере, предложенной всеми разумными людьми, в том числе и не потерявшими разума большевиками, – Кремль не мог: это не вписывалось в его основополагающую концепцию интернационализма.
Речь идет, конечно, о том, чтобы убрать евреев – ради самих же евреев – с самых ненавистных населению постов, непосредственно связанных с осуществлением террора в его наиболее жестоких формах. Ленин не мог пойти на это хотя бы уже потому, что это противоречило его представлению о национальном равенстве и, напротив, сильно смахивало бы на национальную дискриминацию. Характерно, что нарком по делам национальностей – Сталин ни разу за весь этот период беспрецедентной по своим масштабам и повсеместной вспышки антисемитизма ни разу публично не высказался по данному вопросу и не сделал буквально ничего, чтобы эту вспышку погасить. Похоже, с присущими ему терпением и хладнокровием он ждал, когда антиеврейские настроения, провоцируемые участием большевиков-евреев в террористических акциях, достигнут своего апогея.