- Думаю, что очень заинтересован. Речь идёт о сохранении спокойствия народа и, может быть, даже о сохранении человеческих жизней.
Юсуп-хан кольнул полковника острым взглядом из-под кустистых бровей, согласно качнул головой:
- Да-да, о спокойствии людей надо заботиться, так предписал нам пророк, да будет над ним милость и молитва аллаха.
- Благодарю вас за солидарность, господин Юсуп-хан, я в ней не сомневался… Так вот, вы, вероятно, знаете, что народ недоволен трудовой повинностью. Хотя в этом нет ничего страшного, и люди, отбыв трудовую повинность, спокойно возвратятся по домам, они волнуются. Среди населения распространяются ложные слухи, кто-то сеет смуту, и есть данные - я говорю с вами вполне откровенно - опасаться восстания.
Юсуп-хан сощурился, пряча от начальника уезда мелькнувшую в глазах усмешку. Его рука скользнула по бархату, словно это был не валик дивана, а живая, шелковистая шея аргамака, готового каждую секунду рвануться и умчать своего хозяина в степное разбойничье раздолье. Между тем полковник продолжал:
- Вот поэтому я и обратился к вам, уважаемый Юсуп-хан. Мы знаем, что у дайхан нет огнестрельного оружия, что с началом войны были отобраны даже охотничьи ружья. Однако люди могут взять кетмени, лопаты, топоры. Нельзя допустить, чтобы напрасно пролилась кровь народа, нельзя допустить беспорядков в нашем уезде. Во имя народа, во имя его благополучия мы с вами должны объединиться и предотвратить кровопролитие. Мне очень нужна ваша помощь!
Полковник замолчал, прикуривая новую папиросу. Молчал и Юсуп-хан. Его полное лицо было безоблачно, как июльское небо, чёрные глаза хитрыми хорьками прятались в щёлочках чуть припухших век. Наконец он сказал:
- Я вас слушаю, господин полковник. Буду счастлив, если в моих силах помочь вам в таком благородном деле, но только народ очень обеспокоен трудовой повинностью, сладить с ним будет нелегко.
- Я это прекрасно знаю, дорогой Юсуп-хан! - воскликнул полковник. - Успокоить людей нелегко, но можно.
- Что же вы предлагаете?
- У меня есть очень простой план… Надеюсь, наш разговор останется в полной тайне?
- Можете положиться на моё слово, господин полковник.
- Нужно, чтобы ваша мать, уважаемая ханша Гульджамал, поехала к генералу Калмыкову с тем, чтобы попросить царя освободить наших людей от трудовой повинности.
Брови Юсуп-хана удивлённо поползли вверх, на спокойном лице появилась явная заинтересованность.
- Вы полагаете, что это можно осуществить?
- Не в том дело, дорогой Юсуп-хан! Пусть ваша мать скажет об этом вслух, пусть об этом заговорят ваши люди. Такая весть за два-три дня разлетится но всему уезду. Соберите в доме ханши Гульджамал лучших аульных мастериц - пусть спешно ткут ковры, которые ваша мать повезёт в подарок царю. Пусть собирают деньги для приношения царю, но - собирают только от добровольно дающих, без малейшего принуждения. Я поговорю с начальником жандармерии уезда - он никуда, не сообщит, что от людей собирают деньги и ковры.
- Хорошо! - сказал Юсуп-хан и быстро облизнул языком губы. - Хорошо, а что будет потом?
- Это успокоит людей, страсти остынут. Конечно, потом до народа дойдёт весть, что ханшу якобы не допускают к царю. Но вы сами понимаете, что второй раз недовольство не дойдёт до такой степени, как сейчас. Мы спокойно выполним царский указ и избежим беспорядков в уезде.
- А как быть с собранными деньгами… и коврами?
- За ковры можно заплатить мастерицам, если они захотят. Не захотят - себе оставьте. С деньгами тоже.
- Хоп! - сказал Юсуп-хан и поднялся. - Сделаем! Вы придумали умную вещь, господин полковник. Я никогда не сомневался в вашем умении вести политические дела, но в создавшемся положении выход найти мог только по-настоящему мудрый человек. Можете быть спокойны: я сделаю всё, чтобы как можно успешнее осуществить ваше предложение.
Так закончился этот беспрецедентный разговор между начальником уезда и ханом. А вскоре люди с надеждой заговорили о том, что ханша Гульджамал, заботясь о народе, несмотря на свой возраст, лично хочет отправиться к "белому царю", чтобы попросить его о снисхождении к марыйцам.
Наиболее здравомыслящие дайхане не поверили этому. Но очень уж хотелось поверить! Да и слух стал подтверждаться: ханша собирает доброхотные приношения деньгами, чтобы не ехать к царю с пустыми руками. Это было убедительно: к самому маленькому чиновнику надо было идти с подарком, а тут - сам царь! И дайхане несли, несли последние копейки, нёс каждый, до самого распоследнего бедняка. За короткое время сумма сбора перевалила за два миллиона рублей.
Потом заговорили о том, что ханша, помимо денег, хочет повезти в подарок царю ковры особого узора и для этого призывает в свой дом самых искусных мастериц, молодых, чтобы они могли работать быстро, так как дело не терпит промедления. Дайхане без возражения послали в дом ханши лучших своих молодух.
На этом хорошие слухи кончились. Когда ковровщицы уже заканчивали работу, стало известно, что ханша Гульджамал ездила к генералу Калмыкову и что генерал не дал ей разрешения ехать с просьбой к царю. На голову генерала посыпались проклятия и пожелания скорой и бесславной смерти, но они ничего не меняли. А тут ещё стали поговаривать, что Юсуп-хан зазывает молодых ковровщиц, работающих у матери, в отдельный дом и там задерживает их до поздней ночи.
Дайхане всполошились - была одна беда, стало две! - спешно разобрали из ханского дома своих молодух. Ковры остались недотканными. Правда, совсем немного, на два дня работы, но - так и остались. Закончили их или нет, этого люди так и не узнали.
Некоторое время ждали, что ханша Гульджамал будет возвращать собранные деньги. Однако не дождались. Поделили эти деньги между собой арчины и старейшины племён или они остались в сундуке ханши, - этого люди не знали.
Пока Юсуп-хан успешно выполнял поручение начальника уезда, не терял времени и сам полковник, не сидели без дела приставы и волостные старшины. Они вызывали - вместе и поодиночке - арчинов, аксакалов и предводителей племён, убеждали, уговаривали, запугивали, льстили.
Пришла тревожная весть о том, что на Гургене среди ёмудов вспыхнуло восстание. Потом дайхане услыхали о смуте, поднятой в Теджене Алты-сопи и Эзиз-ханом. "Все тедженцы поголовно вырезаны!" - шёпотом передавали женщины друг другу страшную весть и хватались за ворот платья, моля бога отвести беду от их семей.
"В Мары полным-полно конных казаков! - сообщал сосед соседу. - Никогда казаки по сёлам не ездили, а теперь, говорят, строем направляют их в дальние селения. Это - неспроста".
Это действительно было неспроста, это была одна из деталей разработанного начальником уезда плана удержать дайхан от бунта. И план принёс свои плоды: острота царского указа стёрлась на бесчисленных слухах, дайхане, хоть и с большой неохотой, согласились с трудовой повинностью.
Чтобы установить очерёдность отправки люден, волостные и аульные старшины провели между собой жеребьёвку. Такой же жеребьёвкой должны были устанавливаться те, кто в первую очередь поедет отбывать трудовую повинность.
Однако, среди всей этой суматохи Бекмурад-бай не забывал, что у него осталось ещё два врага, с которыми следует рассчитаться, пока не поздно: Дурды и Аллак. Проще было взять второго, и Бекмурад-бай как-то сказал остроглазому Вели-баю:
- Надо воспользоваться жеребьёвкой и заманить Аллака в аул.
- Надо, - согласился Вели-бай.
- Когда он появится, мы схватим его и…
- И перережем горло!
- Не стоит. Если бы этот щенок Дурды попался, тогда… - Бекмурад-бай скрипнул зубами. - Аллака мы просто свяжем и сдадим властям. Скажем: разбойник с большой дороги. И людей наймём, которые будут кричать, что он их дом ограбил, скот угнал. Ты скажешь, что он увёл твою лошадь, - многие ещё помнят об этом. Опомниться не успеет, как откроет глаза в Сибире.
- Из Сибиря тоже возвращаются.
- Не страшно. За это время, как в сказке говорится, либо ишак околеет, либо шах умрёт, либо я к праотцам отправлюсь.
- А как мы его поймаем, Аллака?
- Сделаем так: ты поговоришь с чиновником из Мары, подарок ему сделаешь хороший. В нашей группе должно недоставать одного человека, а Худайберды, дядя Аллака, пусть вообще не попадает ни в одну группу. Тогда чиновник включит его в нашу. Понял?
Вели-бай понял, но спросил:
- А если сам Худайберды пойдёт?
- Нет, - твёрдо сказал Бекмурад-бай. - Хитра лиса, но и на неё свой капкан есть. Я ставлю капкан у водопоя.
Перед началом жеребьёвки аульчане стали собираться у дома Бекмурад-бая, потому что многие видели, что именно сюда зашли сельский арчин и чиновники из Мары. Зашли к Бекмурад-баю и ещё несколько человек аульных богатеев и яшули. Всех их доотвала накормили куриным пловом, напоили терпким душистым чаем.
Потом они вышли из дома и арчин обратился к дайханам:
- Люди! Кто пришёл, тот услышит, а тому, кого нет, вы расскажете сами. Сейчас вам скажут, кто из вас в какой группе. Каждая группа - пять человек. Они между собой сами решают: либо послать одного по жребию, либо нанять за себя человека. После жеребьёвки вы сообщите имя того, кто должен идти на трудовую повинность.
Выступил вперёд чиновник со списком и начал читать. Как правило, во всех случаях сначала оглашались имена наиболее богатых и знатных людей села. На этот раз почему-то список начался с бедняков, и поэтому дайхане внимательно следили за чиновником: нет ли здесь какого подвоха.
Но подвоха как будто не было. Закончив список группой, состоявшей из Бекмурад-бая и его братьев, чиновник заметил:
- Здесь только четыре человека. Нужен пятый.
- Чары не хватает, - тихо сказал один пожилой дайханин. - Поторопились его убить, пусть бы подумали, кто из них на повинность пойдёт.
Но дайханина никто не услышал, а чиновник, между тем, просмотрев список, сказал:
- Вот здесь Худайберды-ага ни в какую группу не попал. Мы включим его в группу Бекмурад-бая - и всё будет в порядке. Согласны, Худайберды-ага?
Старый Худайберды-ага, только что благодаривший аллаха, что тот пронёс горе мимо, подавленно кивнул головой:
- Согласен.
- А вы, Бекмурад-бай, не возражаете, если к вашей группе мы присоединим Худайберды-ага?
- Нет, не возражаем, - степенно ответил Бекмурад-бай и, огладив бороду, посмотрел на внимательно слушающих дайхан. - Худайберды-ага, правда, не нашего рода, но он - уважаемый в селе человек,
- Тогда назначайте каждая группа своего человека, - подытожил чиновник и направился снова в дом Бекмурад-бая. Следом за ним потянулись те, кто недавно угощался пловом.
- Проходи, Худайберды-ага, - радушно пригласил Бекмурад-бай. - Проходи, не стесняйся.
- Здесь присяду! - пробормотал Худайберды-ага, останавливаясь у порога.
Бекмурад-бай возразил:
- На ковёр проходи, там место есть. Ты здесь как равный находишься.
Смущённый Худайберды-ага прошёл на указанное ему место. Перед ним поставили пиалу с чаем такой изумительно янтарной заварки, какого он никогда за свою жизнь даже не видел, не то, чтобы попробовать.
Бекмурад-бай тоже уселся, поправил под собой халат, чуть усмехнулся в усы.
- Мне поручили возглавить нашу группу. Но я хочу передать главенство Худайберды-ага. Что вы на это скажете, уважаемые?
- Вполне подходит.
- Худайберды-ага справится с любым делом! - засмеялись сидящие.
А сам Худайберды-ага, чувствующий себя очень неловко среди аульных богатеев, покорно сказал:
- Что ж, можно и это.
Гости снова засмеялись, явно потешаясь над стариком.
- Ладно, люди, - Бекмурад-бай не хотел, чтобы какая-нибудь случайность нарушила так хорошо задуманное дело, - ладно, не надо нам никого в предводители. Мы - честно, обманывать друг друга не станем.
- Не станем, - согласился Худайберды-ага,
- Из всей нашей группы, - продолжал Бекмурад-бай, - здесь только я и Худайберды-ага. Поэтому нам сразу надо договориться, по какому условию мы будем бросать жребий.
- Правильно, - одобрили сидящие, - сначала надо договориться, а потом - решать.
- Я предлагаю три условия. Первое: чей жребий выпадет, тот без разговоров идёт на трудовую повинность, приняв на прощание только пожелание благополучного возвращения.
- Так! - закивали гости.
- Второе условие: оставшиеся в группе собирают уходящему деньги в сумме, равной половине той, которая необходима для найма постороннего человека.
- Так!
- Третье условие: мы всей группой собираем деньги поровну и нанимаем какого либо постороннего человека. Выбирай из этих условий какое тебе больше по душе, Худайберды-ага. Для меня каждое - всё равно, что конское ухо, безразлично, я с любым соглашусь и за всех отсутствующих отвечаю. Так я говорю, люди?
- Правильно говоришь!
- Ты нас просто порадовал своим умом.
- Кто придумал бы столько мудрых условий!
- Вон на улице шумят, никак к соглашению не придут. Как бы за ножи не взялись.
- А всё потому, что никто умного совета им дать не может. Один - в свою, сторону тянет, другой - в свою, третий, - в третью сторону.
- Думай, Худайберды, хорошие условия предложил Бекмурад-бай. Соглашайся на третье условие.
- Нет, - сказал Худайберды-ага, - лучше бросим жребий по второму.
- Очень хорошо, - согласился Бекмурад-бай. - Давай теперь уточним, сколько нужно собирать денег. Люди нанимаются и за две с половиной тысячи, и за тысячу пятьсот - по-разному. Мы поставим две тысячи четыреста. Половина - тысяча двести. На каждого из оставшихся приходится по триста рублей. Если своё имя вытянул, плати триста рублей и спокойно иди домой. Ни арчин, ни чиновник тебя тревожить не станут из-за трудовой повинности. А если в шапке останется твой жребий, тогда получи свои тысячу двести рублей и - благополучного возвращения! Согласен?
Раздались льстивые возгласы:
- Ай, хорошо Бекмурад-бай сказал!
- Всё сделал легко, как щепочку переломил.
- У Бекмурад-бая вообще не бывает пустых слов?
- Пишите, чиновник-ага, - сказал арчин, - всех, кто в эту группу входит, на одинаковых бумажках запишите, чтоб недовольства не было.
Чиновник написал пять одинаковых бумажек, их бросили в чей-то тельпек.
- Перемешайте! - сказал Бекмурад-бай. - Хорошо перемешайте, чтобы всё было по правилам, никто не обижался бы.
- Может мальчишку с улицы позвать? предложил кто-то.
- Зачем мальчишку?
- Чтоб без обмана жребий тянуть.
- Можно и позвать.
- Не надо звать, никто обманывать не собирается!
- Пусть сам Худайберды-ага тянет.
- Самому нельзя! Пусть - арчин.
- Хов, давай арчину, он - лицо незаинтересованное.
- Тащи, арчин!
Арчин вытащил из тельпека одну бумажку, подал её чиновнику. Тот развернул, прочёл:
- Аманмурад!
- Вот второй жребий, читайте, кому счастье.
- Сапар!
Арчин вытащил третью бумажку.
- Ковус! - прочитал чиновник и бросил её к первым двум.
Сидящие сочувственно зацокали языками: в шапке остались только два жребия - Бекмурад-бая и Худайберды-ага.
- Ай, Бекмурад-бай, твоя бумажка останется!
- Бери свою тысячу рублей и отправляйся на повинность!
- Ну, арчин, чьё счастье улыбнётся!
- Бекмурад-баю ехать придётся!
Бекмурад-бай скупо улыбнулся:
- Кажется, так и будет.
Арчин встряхнул тельпек, зажмурился, демонстрируя своё полное беспристрастие, и вытащил четвёртую бумажку. Зрители затаили дыхание.
- Бекмурад-бай!
Все взоры обратились на Худайберды-ага. Вели-бай выпятил губы, но встретился глазами с остерегающим взглядом Бекмурад-бая и только вздохнул, ничего не сказал.
Арчин повертел в руке оставшуюся бумажку, сокрушённо покачал головой:
- Не повезло тебе, Худайберды-ага. Надо же такому случиться, чтобы на последней бумажке было написано твоё имя! Вай-вах, не повезло!..
Он протянул бумажку сидящему рядом. Тот посмотрел на неё, вздохнул:
- Жребий чёрного счастья!
И передал её следующему.
Бумажка пошла по рукам. Все смотрели на неё, вздыхали, поминали недобрую судьбу, ссылались на волю аллаха. Но никто из присутствующих не знал грамоты, никто не мог удивиться и воскликнуть: "Позвольте, да ведь здесь имя Бекмурад-бая написано!". Впрочем, грамотный не сказал бы тоже: здесь сидели друзья и единомышленники бая, а не бедного дайханина.
У коня - живот, у пса - нос
Поднявшись со своего почётного места, Худайберды-ага, как оплёванный, вышел на улицу.
- Позвали тебя, дурака: "Проходи, проходи!", а ты и обрадовался, расселся на ковровой подстилке! - бормотал он себе под нос. - Аллах унижает гордых и не даёт им свершения желании. Надо было сесть прямо на полу, у двери, тогда, может быть, и не остался бы жребий в шапке…
Темнело. Обычное спокойствие вечернего аула нарушали крики людей, которые всё ещё не могли придти к соглашению при жеребьёвке. Худайберды-ага не слышал этих криков, занятый собственными невзгодами. Он не замечал встречающихся людей, не отвечал на приветствия, и люди не обижались: они понимали, что на человека свалилась беда.
Увидев его потемневшее лицо, жена привычным движением поднесла к глазам конец головного платка.
- Неужто нам, отец?.. Неужели судьба никогда не смилостивится над нами?..
- Не плачь, мать моих сыновей, - сказал Худайберды-ага, присаживаясь на старую, вытертую кошму.
- Когда вода идёт через край, плотину не достраивают. Слезами беде не поможешь.
- С кем ты тянул жребий?
- С Бекмурад-баем.
- А остальные кто?
- Его младшие братья.
- Вах, отец сыновей моих, зачем ты так поступил? Разве можно было коня своего счастья пускать вместе с конём Бекмурад-бая? Счастье баев проворно: если гонится - настигает, убегает - спасётся. Они из тех, кто заранее знает, какая добыча попадётся им на охоте… Здесь что-то не так, отец! Неспроста Бекмурад-бай взял тебя в свою группу, чует моё сердце, что неспроста!
- Всё по правилам было, - сказал Худайберды-ага. - Я смотрел, люди смотрели, чиновник из Мары читал бумажки. Всё было без обмана. Просто не везёт нам, отвернул от нас аллах своё лицо.
- Всё равно что-то здесь не так, - не сдавалась жена. - Почему ты попал тянуть жребий вместе с баем?
- У них в группе не хватало одного человека, а я не попал никуда. Вот меня к ним и присоединили.
- Почему не присоединили равного Бекмураду по знатности и богатству?
- Откуда знаю, почему! Чиновник сказал - я пошёл.
- Как же ты, отец, поедешь - слабый да старый?
- Не я поеду, Меле поедет. Мне не выдержать.
- Неужто придётся расстаться с Меле-джаном? Неужели так и придётся умереть, глядя на дорогу, по которой он ушёл?..
- Что могу сделать… Проси аллаха, не меня…