* * *
Три дня, не зная устали, отдыхая только с наступлением полной темноты, Худайберды-ага ходил по аулам. С карандашом он обращался бережно, как с величайшей драгоценностью. Не потому, что это была невиданная диковинка, а потому, что понимал: на кончике этой чудесной палочки таится счастье более чем шестидесяти семей, стоящих у костлявого порога голода.
Карандаш сломался на четвёртый день.
В поисках нужного человека Худайберды-ага зашёл в мектеб. Несколько стариков, собравшихся для послеполуденного намаза, ожидали, сидя у глинобитной кельи. Чуть поодаль разговаривала группа дайхан помоложе.
Худайберды-ага поздоровался и спросил, не знает ли кто Эсена Чары-оглы.
- Это я, - отозвался один из дайхан.
- Ты продал свою делянку на канале?
- Что было делать, яшули? Пришлось продать.
- Где воду возьмёшь для полива?
- Аллах знает, я не знаю…
- Умные люди тоже знают! Вот бумагу написали приставу, чтобы им воду дали. Тут и твоё имя стоит. Не хочешь, чтобы дети от голода плакали, - ставь печать своего пальца вот в этом месте!
- Ай, яшули, благослови вас бог! - обрадовался дайханин. - На такой бумаге два пальца приложить можно! - И он протянул руку Худайберды-ага.
Тот поплевал на палец и стал тереть его карандашом. Но палец оставался чистым. Окружившие их любопытные с сожалением заговорили:
- Не пристаёт ничего!
- Не хочет аллах, чтобы Эсен воду получил!
- Он же за воду деньги взял! Аллах знает.
- За такие деньги только джиназу по себе заказать у муллы - и то откажется, скажет, что мало!
- Не везёт, яшули, Эсену!
- Сломались чернила! - сказал Худайберды-ага. - Нож надо!
Кто-то притащил огромный нож, но он оказался тупым. Одни из парней побежал за острым ножом. В это время к дайханам подошёл мулла.
- Вот у нашего муллы есть острый ножичек.
- Он им калам затачивает.
- Дайте нам свой ножичек, мулла-ага! - попросили дайхане.
- Зачем он вам? - поинтересовался мулла.
- Сухие чернила резать будем!
Мулла взял из рук Худайберды-ага карандаш, повертел его, пренебрежительно протянул обратно:
- Ничего здесь нет. Даже дырки в середине нету. Я могу дать вам свой запасной калам, если нужно для благого дела. А это - просто оструганная палочка.
Худайберды-ага обиделся:
- Какая палочка! Внутри у неё - сухие чернила!
- Не говорите пустых вещей, которых не понимаете, - важно сказал мулла. - Сухие чернила не пишут.
- Эти чернила пишут! Если их намочить, они становятся, как ваши. Только ваши - чёрные, а эти - зелёные. Вот посмотрите, сколько печатей эти чернила сделали!
Взглянув на отпечатки пальцев, мулла поспешно спрятал вынутый было ножичек.
- Это не чернила, - сказал он. - И цвет у них отвратительный, совсем зелёный цвет. Кто знает, из чего их делают русские. Возможно в их составе есть что-то богопротивное, и писать ими арабские письмена - смертный грех. Я не могу, чтобы мой нож касался таких грязных вещей.
- Это вам - грязное! - сердито сказал Худайберды-ага. - А когда вы едите русский сахар и русские конфеты, вы не думаете, из какого состава их делают! Сахар сладок для вас, а эти чернила сладки для бедняков.
Вернулся парень, бегавший за ножом. Подошёл любопытствующий азанчи. Очиняя карандаш, Худайберды-ага ворчал:
- "Богопротивные чернила!.." Они для бедняков слаще мёда, слаще материнского молока! Всё можно грязным назвать, если не понимаешь! Грязное то, что приносит горе человеку, а эти сладкие чернила приносят радость!
Азанчи осторожно взял карандаш из руки Худайберды-ага, лизнул его. Наиболее любознательные тоже начали пробовать карандаш на язык, передавая его друг другу. Азанчи вдруг сморщился, плюнул зелёной слюной:
- Тьфу!.. Горечь хуже желчи!.. Тьфу!
Глядя на его позеленевшие губы, дайхане расхохотались. Те, которые пробовали карандаш на язык, тоже стали отплёвываться. Послышались шутки:
- Нашему мулле не надо теперь чернил?
- Суй калам в рот к азанчи - и пиши!
- У тех тоже рты чернильницами стали!
- Наймитесь к мулле чернильницами, эй, вы!
- Вот его возьмите, мулла, у пего во рту чернил больше!
Мулла рассердился. Неодобрительно глядя на Худайберды-ага, который мазал карандашом палец Эсена, сказал азанчи:
- Собирайте правоверных на молитву!.. А вы, которые лизали богопротивные чернила, нарушили святость омовения! Идите, отмойте свои рты от краски и заново совершите омовение!
Дайхане смеялись.
Худайберды-ага, вернувшись в дом Сергея, принёс на одиннадцать подписей больше, чем было фамилии в заявлении.
* * *
Ранним утром во дворе канцелярии Уездного комиссара, бывшего пристава Шубина, стали собираться люди. Здесь были и те, кто подал прошение, и просто пришедшие из чувства солидарности. Отворачиваясь от пыли, суматошными смерчами кружащейся по двору, они рассаживались возле стены дома.
- Нас уж кто-то опередил, - заметил один из дайхан, кивнув на коновязь, где нетерпеливо переступал и грыз удила тонконогий ахалтекинец.
- Раннему воробью - первый навоз, - невесело пошутил второй.
Третий, вытирая рукавом слезящиеся глаза, тяжело вздохнул:
- Эх-хе-хе, навоза всем хватает. С неба пылит, с земли пылит, - кругом пылит. Прогневался аллах на своих рабов.
- Хоть бы один аллах, а то и слуги его добавляют. Недавно сорвала буря мою кибитку. А сельский мулла, вместо того, чтобы утешить, собрал людей и говорит: "Аллах перстом на нечестивых указывает! Соседняя кибитка стоит, а кибитку Курбана ветер унёс. Это понимать надо! Мало благости и святости осталось. Не скупитесь, правоверные, делайте подношения, приносите жертвы - избавляйтесь от всего греховного!"
- Было бы что подносить!
- Самим в рот класть нечего!
- Нам - нечего, а мулла - находит!
- Мулла змею острижёт, из блохи жир вытопит!
- Верное слово говорите, люди! Вот я вам дальше расскажу… Когда моей жене передали слова муллы, плакать начала, причитает: "Погрешили мы перед богом! Отличил он нас от всех - свалил нашу кибитку!. Горе нам!.." Слушал я, слушал - терпенье лопнуло. Решил: пойду к родственникам погощу, пока она успокоится. Знал бы, ни за что не ушёл.
- Неужели не успокоилась?
- Успокоилась! Был у меня один хороший хивинский халат. Для праздников его берёг. Так она этот халат мулле пожертвовала - и успокоилась!
- Ай, да жена!
- Спасла вас, яшули, от гнева всевышнего!
- Больше ничего не пожертвовала?
- Больше ничего не было! Ругаю её, а она уставилась на меня глазами дурными, как у молодой козы, и твердит одно и то же: "Богу отдала!.. Не свалит он больше наш дом!" Ну, что ты с ней поделаешь! Не бог виноват, говорю ей, а верёвки гнилые, подпорки трухлявые у кибитки. Люди, говорю, к туйнукам мешки с зерном во время бури привязывают - им никакой ветер не страшен. А у нас - где эти мешки?.. Всё равно ничего не понимает!..
- У женщины весь ум волосами вырастает.
- Женщины тут не причём.
- Причём! Была бы умной, сохранила бы халат мужа!
- И умную курицу лиса ест!
- Да, люди, тяжёлые нынче времена! Я пять месяцев на четыре человеческих роста чёрную глину выкидывал. До того докидал, что в глазах черно стало. Либо сам глиной ложись, либо бросай работу. Пошёл к Бекмурад-баю: "Купи делянку!" Он и купил за пять батманов пшеницы. Съем я их, а дальше что?
- Дальше - всё равно глиной ляжешь!
- Вот таким, как Бекмурад-бай, муллы не говорят, что они делают богопротивное дело, смертный грех, забирать последнее добро бедняка!
- Подношениями от всех бед не отделаешься!
Подошёл Худайберды-ага. Часто моргая от пыльного ветра, сказал:
- Несу приставу прошение. Думаю, он говорить перед нами будет. Что бы он ни сказал, вы не расходитесь!
На крыльце канцелярии Худайберды-ага разминулся с вышедшим от пристава Бекмурад-баем. Оправляя тонкий, сарыкской работы чекмень, бай сделал вид, что не замечает старика. Прежде Худайберды-ага обязательно бы поздоровался сам, но сейчас он вызывающе задрал свою бородёнку и важно прошёл мимо, тоже не замечая Бекмурада. Тот гневно свёл брови, но смолчал и пошёл к коновязи. Жеребец тонко и зовуще заржал, раздувая чуткие ноздри и кося понимающим глазом.
- Ахов, Бекмурад-бай, скажите, откуда этот гнев аллаха? - обратился к баю старенький аксакал. - Сколько лет мы живём, а такой напасти не видели..
Подтягивая подпругу, Бекмурад-бай снисходительно бросил:
- Это ещё не самый большой гнев.
- Да-да, - аксакал потрогал ладонью сухую пыльную землю, сдул с руки приставший прах. - Кажется, своими глазами придётся увидеть, как идёт голод с раскрытым ртом.
- Придёт! - подтвердил Бекмурад-бай. - Всё в рот запихает, что проглотить сможет… Да стой ты, глупая лошадь!..
- Хорошо, если бы тебя первого проглотил! - прошептал один дайханин.
- Пока он в глотку голода пролезет, от других ничего не останется, - тихо сказал второй.
- Скажите какие-нибудь хорошие новости, - опять попросил аксакал. - Раньше всегда можно было услышать добрые вести, а сегодня даже надежды на них не осталось.
Бекмурад-бай, собравшийся было сесть в седло, вынул ногу из стремени, спрятал в усах хитрую улыбку.
- Есть хорошие вести, как не быть! Однажды Мирхайдар, летая на своём ветре, повстречался с властелином туч Буркутом-бесноватым. И рассказывает, что был во дворне белого царя и видел, как тот со своими визирями и министрами пьёт старое вино, которое веселит и радует. Буркут-бесноватый загорелся: "Слетай, принеси! Мы выпьем - тоже весёлыми станем". Это для Мирхайдара легче, чем щепотку наса под язык бросить. Садится он верхом на свой ветер, привозит вино, начинают они пить и веселиться. А от вина известен результат: ехал к брату - попал к шайтану. Мирхайдар над ветрами властелин - у самого ветер в голове. Начал он задевать Буркута-бесноватого: "Когда ты дождь на землю посылаешь, тебе люди приносят в жертву чесоточную козу, а ты мне за вино ничего не дал, жадничаешь. Вот иссушу весь мир - не будет и тебе чесоточных коз!" Буркут подпрыгнул, словно на ежа сел: "Не иссушишь!". "Иссушу!" - кричит Мирхайдар. "Силёнок мало!" - кричит Буркут. "Больше, чем у тебя!" - отвечает Мирхайдар. Ну, и пошла потеха, как говорят: хватай палку да бей по кувшину. Садится Буркут-бесноватый на своего чёрного коня и начинает крошить тучи. Где копь копытом ударит, там огонь сыплется. Где убегающие тучи столкнутся, гром гремит. И хлынул на землю дождь, такой дождь, что сразу зазеленела и расцвела земля. Вот так!
Дайхане, с интересом слушавшие Бекмурад-бая, завозились, завздыхали:
- Послал бы нам такой дождь Буркут!
- Полгода ни капельки с неба не упало!
- Ох-хо, пропадут люди без воды!
- Где он только подевался, этот Буркут-бесноватый?
- Отсыпается с похмелья!
- Или снова с Мирхайдаром вино пьёт?
- Бездельнику каждый день - курбан-байрам, не видит, что народ страдает!
Из канцелярии вышел Худайберды-ага. Он подошёл к дайханам, но не сел, а только прислонился плечом к стене мазанки. Бекмурад-бай покосился на него, усмехнулся, разглаживая усы, похлопал коня по крупу.
- Я вам расскажу, куда делся Буркут-бесноватый… Когда Мирхайдар увидел, что люди благодарят Бурку-та за дождь, он подбегает к слепой девушке, что сидит у меха с ветрами, и бьёт её ногой по лицу так, что она переворачивается семь с половиной раз. Разрывает Мирхайдар мех и приказывает ветрам разогнать тучи, не дать им проливаться дождём. Но ветрам не под силу - Буркута не одолеть. Тогда Мирхайдар сзади бьёт Буркута-бесноватого копьём по голове. У того голова раскололась, мозги выпали. Дождь перестал, а Мирхайдар, отпустив свои ветры, лёг спать. Вот потому и дует ветер непрерывно - умерла слепая девушка, некому загнать ветры в мех. Неспроста они дуют! Мирхайдар Буркута убил, русские белого царя прогнали. Теперь они себе нового даря никак не могут найти, а аллах не может найти нового повелителя туч. Люди сами виноваты в том, что идёт голод. В старые времена, когда они своими грехами вызвали гнев аллаха, их спас от голодной смерти пророк Юсуп. Люди становились сытыми, глядя на его прекрасное лицо. А если теперь и найдётся такой пророк, его уничтожат, как русские - своего царя. Чем был плох царь? Русские довольны, что прогнали царя, и у нас находятся такие, которые радуются! Получается по пословице: горшок над котлом смеётся, а оба - черны. Вот назначат неразумного повелителя туч вместо Буркута - поднимет он бурю Нуха, всему миру конец придёт. Подумайте, люди, над моими вестями!..
Бекмурад-бай легко кинул в седло своё грузное тело, жеребец чуть присел и рванулся, не дожидаясь плети. Ошеломлённые дайхане долго смотрели ему вслед. Потом кто-то плюнул:
- Тьфу! Вот это хорошую весть принёс Бекмурад-бай! Совсем дурная весть, шайтан бы её подхватил!
- А что хорошего вы собирались услышать от Бекмурад-бая? - язвительно спросил Худайберды-ага.
- Плохо! - сказал белобородый яшули. - Дряни много развелось! Аллах специально создал царей, чтобы они управляли людьми. Не должно поднимать руку на царя! Пылит, пылит, изо дня в день пылит… Это предупрежденье рабам божьим: царь пропал - люди пропадут!
- У кого дед умер, тот ещё не сирота! - возразил Худайберды-ага. - Хотел бы рассказать вам, что слышал про белого царя, но не сумею хорошо рассказать. А Бекмурада зачем спрашивать? Он только дурные вести может принести, потому что у него нутро полно огня и дыма.
- Почему у бая может быть нутро полно огня и дыма? - не согласился один из дайхан. - Разве он, как мы, продал свою делянку? Разве его дети плачут от голода и просят: "Папа, дан хлеба"?
- Если хочешь знать, почему у него нутро такое, я скажу, - Худайберды-ага присел на корточки. - Раньше Бекмурад-бай плевал - его слюне упасть на землю не давали. А теперь он чувствует себя, как барс, логово которого обложили охотники. Потому и горит его нутро. Я не умею лучше объяснить, но вы приходите на плотину, в дом Сергея. Он всё расскажет - и про Бекмурада, и про белого царя, и про другое. Он всё знает!
На крыльцо вышел уездный комиссар Шубин в чёрной бурке и казачьей папахе. Высокий и стройный, чуть косолапя ногами кавалериста, он двинулся к дайханам, замолчавшим при его приближении. Это был уже не тот пристав, который кричал на людей в марыйском суде, когда разбиралось дело Узук. Нынче кричать не полагалось, и Шубин вежливо улыбался. Его жёлтая рубаха была одного цвета с выгоревшими бровями. Следом за ним шёл переводчик.
Шубин поздоровался, выслушал ответные приветствия и неторопливо заговорил. Он сказал, что прочитал прошение дайхан и много думал над ним. Год наступает тяжёлый: дождей нет, воды в Мургабе мало - будет недород. Каждый, кто может, отдаёт последнее, чтобы запастись пшеницей прошлогоднего урожая, поэтому с каждым базарным днём зерно становится всё дороже. Есть жалобы, что много пшеницы скупают баи и другие денежные люди? Но на то торговля - один продаёт, другой - покупает. Запретить этого нельзя, иначе вообще базара не будет.
Толмач переводил быстро и легко, так как Шубин уже не употреблял непонятных выражений вроде "башибузуки" "с панталыку", "турусы на колёсах", он говорил просто и доходчиво.
Многие дайхане, говорил он, не выдержали трудных работ на расчистке магистрального канала и разошлись по домам. Конечно, свои делянки они продавали не от каприза, а от нужды, и трудно придётся тем, кто останется без воды. Об этом можно было бы и не писать в прошении, это и так понятно. Дело заключается в другом.
Повернувшись спиной к ветру, пряча в ладонях огонёк спички, он прикурил, выпустил дым уголками рта.
Дайхане ждали.
- Вы сами продали свои делянки, - сказал Шубин. - По желанию продавали или без желания, но вас никто к этому не принуждал. Один продал, другой купил - всё по закону торговли было. Если бы купившие заставляли вас продавать, тогда совсем иной разговор. Но вы, как я знаю, сами просили купить. А теперь требуете делянки обратно. Я ещё ни разу не встречал туркмена, который нарушил бы старый обычай - потребовал бы вернуть то, что он сам продал! Вас первых вижу! Я удивлён и думаю, что вас толкает на бесчестные поступки человек, который сам не является туркменом, которому наплевать на вашу древнюю честь и на ваши священные обычаи. Он пытается сделать нечистыми ваши дела, он старых уважаемых мусульман хочет поссорить с молодыми и неопытными в жизни парнями. Не верьте, уважаемые, такому нехорошему человеку! Мы знаем, что туркмен скорее умрёт, чем нарушит своё слово!
Шубин помолчал, давая слушавшим возможность обдумать его слова. На ветру папироса сгорела быстро, он прикурил новую. Переводчик, поёживаясь, выжидающе смотрел на молчаливых дайхан. Худайберды-ага чувствовал, что настроение дайхан меняется, но ничего не мог сделать - не находил нужных слов для возражения, да и, если говорить честно, сам начал немножко сомневаться в справедливости требований землекопов.
Шубин заговорил снова о том, что человек в отличие от животного должен думать не только о себе, но и о своём соседе. Если бы богатые люди не купили брошенные делянки и не поставили на них наёмных землекопов, канал остался бы неочищенным. По такому каналу не пойдёт вода, сотни семей, которые пользуются водой канала, не смогут засеять свои участки. И они будут правы, если возьмут ушедших за воротник и скажут: "Вы оставили нас без воды! Из-за вас умирают наши дети!". Поэтому надо набраться мужества и остаться настоящими туркменами в надвигающейся беде.
- На вас будут пальцами показывать! - закончил Шубин. - Скажут: вот идёт пустой человек, его слово - как гнилой орех. Скажут: вместо того, чтобы благодарить тех, кто выручил в трудную минуту дайхан и купил делянки, они бессовестно хотят взять чужое. Вы продали свои делянки, а сейчас вы пришли продавать свою древнюю туркменскую честь. Я не куплю её! Я не могу, чтобы вы стали бесчестными! Не уподобляйтесь тому, кто от голода теряет и рассудок и веру, расходитесь по домам…
Смущённые дайхане, обмениваясь невесёлыми репликами, потянулись со двора. Худайберды-ага забежал вперёд:
- Люди, идёмте со мной!
- Куда идти?
- Все уже рассудили!
- Бедному, как говорят, и волк - враг, и блоха - враг!
- Лучше от голода умереть, чем от стыда!
- Ай, провались оно всё в ад!