Сергей говорил горячо, блестя глазами. Борис Петрович спокойно посасывал самокрутку. Наташа сидела пригорюнившись, опершись щекой на руку. За окном сумерки накапливали густую синеву, готовую каждую минуту превратиться в черноту ночи.
- Работать трудно, - продолжал Сергей, - но нам помогает сама обстановка. Есть среди туркмен люди, на которых можно опереться. В первую очередь это, конечно, батраки, те, кто не имеет собственного надела и вынужден всё время продавать свой труд. Они меньше других цепляются за обычаи, им легче доказать, что чёрное - это именно чёрное и что не обязательно родившемуся в чатме всю жизнь ходить в рваном халате и дрожать от байских окриков. Есть и такие, которые силой обстоятельств поставлены как бы вне закона. То есть они, конечно, честные, хорошие люди, но жизнь довела их до того, что они не выдержали и взялись за оружие. С такими тоже легко говорить. Когда такому объясняешь, что есть, мол, путь, который приведёт к свободе, к равноправию и хорошей жизни, он сразу загорается: "Где этот путь? Покажи!" В общем, кому меньше терять, тот меньше держится за это малое. На таких людей мы должны делать ставку в первую очередь.
- Ты зачем объясняешь мне все эти азы? - Борис Петрович, скрипнув стулом, повернулся к Сергею. - Или думаешь, что я этого без тебя не знаю? Ты дело говори, зачем приехал. А всю эту политграмоту своим дайханам лучше расскажешь.
- Я уже подошёл к делу, Борис Петрович… Просто хотел напомнить, что нам дорог каждый человек из туркмен, который может стать нашим активным помощником.
- Это мне, между прочим, тоже известно.
- А это тебе, Борис Петрович, известно?! - И Сергей рассказал историю семьи Мурада-аги, историю Берды и Аллака. Говорил он долго, иногда повторялся, но его слушали внимательно, не перебивая. И только когда он кончил, Борис Петрович крякнул и полез в карман за кисетом, а Наташа тяжело вздохнула:
- Страшная жизнь у туркменской женщины…
- Не только у женщины, у всех - страшная.
- Ты бы чайку, Наталья, организовала, - попросил Борис Петрович. - Значит, Серёжа, говоришь, выручать парня надо?
- Надо, Борис Петрович!
- А как его выручать?
- Тут уж вам виднее. За тем и приехал, чтобы помогли.
- Сложное, брат, дело. Тут смаху не решишь, подумать надо, прикинуть, как за него взяться.
Спешить нужно, Борис Петрович.
- Поспешишь, брат, людей насмешишь, а то - и того хуже. Верно, Наталья?
- Неверно! - сказал Сергей. - Из-за промедления человека потерять можем.
- Что же ты на тюрьму нападение организуешь, что ли, чтобы своего Берды Аки-оглы спасти?
- Не знаю как, а только на вокзале встретил я Бекмурад-бая. Поинтересовался, куда он направится. Особняк такой, возле тюрьмы, из красного кирпича дом - вот туда он прямиком и подался. Не знаю, что там за начальство обретается, но не спроста туда Бекмурад пошёл, это я нутром чую.
- Правильно чуешь, - сказал Борис Петрович.
- Это дом начальника ашхабадской тюрьмы, - тихо сказала Наташа.
- Вот видите! - Сергей вскочил. - Бекмурад времени не теряет, а вы раздумывать хотите!
- Садись, торопыга! - Борис Петрович потянул шурина за рукав. - Садись, чай сейчас пить будем. "Раздумывать"! Не раздумывать, брат, а подумать, как лучше, вернее помочь парню. Это тебе не тяп-ляп да - в дамки. Горячку пороть не приходится, из-за одного человека можно пяток товарищей под монастырь подвести.
- Что же мне марыйцам передать?
- Передай, что на себя, мол, мы взяли это дело. Если будет возможность, вызволим вашего Аки-оглы… Да сиди ты, не прыгай!.. Сказано: сделаем всё, что в наших силах!
- Не волнуйся, Серёжа! - поддержала мужа Наташа. - Товарищи не оставят человека в беде. Борис сам спать не будет, пока не придумает, как спасти парня. Я уж его знаю!..
- Видал? - Борис Петрович подмигнул Сергею. - Она знает! Ничего я думать не буду! Чаю напьюсь вот и спать лягу. Время уже третий час, а у меня завтра - не воскресенье, на работу идти надо.
- Будешь думать, Боря, будешь! - ласково сказала Наташа. - И чаю напьёшься, и на работу пойдёшь, и думать будешь.
- Попробуй переспорь бабу! - сокрушённо махнул рукой Борис Петрович. - Ведь и в самом деле ночь спать не даст, хоть отдельно ложись. Вот беда, Серёга, а?
Он шутил, но глаза не смеялись, были они серьёзными и чуточку отсутствующими, словно прятали в глубине ещё не совсем оформившуюся мысль.
Взятка не кетмень, но запруду рушат
Убить заключённого.
В этом не было ничего неожиданного, такое случалось. Не часто, но случалось. Тюрьма знает много способов отправить человека на тот свет, особенно, если этим человеком никто из родственников и знакомых не интересуется. Однако начальник тюрьмы думал.
Он сидел в своём кабинете и его приветливое лицо, обычно вводящее незнакомых людей в заблуждение о характере и наклонностях начальника, было печально. Время, время! - вот что его смущало. Время было тревожное. С одной стороны, участились социальные выступлении дайхан. В основном они возникали стихийно, в них не чувствовалось направляющей силы, но всё равно секретным циркуляром из Ташкента предписывалось избегать лишних конфликтов с населением, могущих вызвать нежелательные последствия. Дайхан надо было не отталкивать, а, наоборот, привлекать к поддержке властей, привлекать всяческими мерами.
С другой стороны, усилилась деятельность тайных революционных организаций. И если политические, которых довольно много в тюрьме, узнают о расправе с одним из заключённых, они могут поднять шум, который подхватят их друзья на воле, подхватят и раздуют государственное дело. Лучше всего, конечно, оставить всё так, как оно есть, но и не выполнить слова, данного Бекмурад-баю, тоже нельзя: он преподнёс за это очень дорогой подарок, да и помимо всего следовало поддерживать именитых туркмен, представляющих немалую и верную силу, которая в скором времени очень может пригодиться.
Начальник представил, как красиво будет выглядеть его шапка и воротник из солнечного золотистого сура, и почему-то вспомнил о заключённом, который не так давно бежал из тюрьмы. Побег был явно устроен политическими, но при этом серьёзные обвинения предъявили одному из надзирателей. Начальник помог их опровергнуть. Не потому, что был абсолютно убеждён в невиновности надзирателя - некоторые соображения говорили, что обвинить его есть за что. И не потому, что питал к этому надзирателю какие-то особые дружеские чувства. Скорее всего, это была защита чести мундира, защита собственного престижа. Однако, надзиратель благодарен ему за помощь, и что если…
Начальник поднялся, вышел в коридор.
- Где Ранкович? - спросил он у дежурного надзирателя.
- Вацлав? - дежурный повернулся на скрипнувшей- табуретке: между начальником и его подчинёнными поддерживалась видимость демократических отношений. - Вацлав только что сменился, ваше благородие, отдыхать пошёл. Время-то уже позднее…
- Крикни его ко мне!
- Сей минут… Он ещё недалеко ушёл…
Через некоторое время тюремный надзиратель Ранкович без стука вошёл в кабинет начальника.
- Садись, - сказал тот. - Как живёшь, на что жалуешься?
После того случая с побегом заключённого надзиратель неизвестно почему сбрил свои вислые польские усы, и начальник до сего времени не мог привыкнуть к его новому облику.
- Скоро переведу тебя на другую работу. И денег у тебя прибавится, и почёта.
- Дзенькую пана, спасибо… А что такая за работа?
- Скоро узнаешь. Хорошая работа, доволен будешь.
- Я всегда доволен милостями пана начальника. Если пану что понадобится, я всегда…
- Знаю, знаю… С тем беглецом пришлось тебе подрожать, верно?
Не вставая со стула, надзиратель сделал движение головой, словно кланялся.
- Я всегда помню ваше заступничество. Только последний лайдак добро забывает, а я, слава Езусу…
- Ну, какое это добро… Вот переведу на новую работу - тогда будет в самом деле добро.
Начальник помолчал, постукивая пальцами по столу. Надзиратель сидел неподвижно, глядя перед собой преданными глазами. Его тяжёлый квадратный подбородок шевелился, словно он что-то пережёвывал, что-то перетирал крепкими прокуренными зубами.
- Вот что, Ранкович, - сказал начальник, - я хотел бы доверить тебе одно щекотливое дело. Но оно должно остаться в полной тайне. Кроме нас с тобой - ни одна живая душа! Понял?
- Так точно, ваше благородие! - надзиратель вскочил, вытянулся. - Всё, что угодно будет приказать мне пану начальнику, останется в тайне.
Последняя фраза зазвучала несколько двусмысленно: то ли начальник будет приказывать надзирателю, то ли надзиратель - начальнику. Но, вероятно, она просто выражала ревностное желание надзирателя услужить своему благодетелю. И искры в глазах его были, по всей видимости, не насмешливыми, а подобострастными.
- Тогда слушай… В седьмой камере сидит один текинец по имени Берды Аки-оглы. Это - очень плохой человек, опасный для общества. Он совершил большое преступление и, если бы попал в руки своих соплеменников, ему сразу бы голову отрезали. Но он попал в руки полиции, его судили. За такие дела, конечно, надо если не расстреливать, то по меньшей мере в Сибирь ссылать. Ну, а судьи попались мягкие, срок только ему дали. Отсидит своё, выйдет на волю и опять начнёт людей мутить. Понятно?
- Понятно… А что сделал этот лайдак Оглы?
- Много плохого сделал. Жену у знатного человека украл, опозорил человека. Над святым местом, - начальник усмехнулся в усы, - над святым местом надругался. Пять человек убил. Вполне достоин смерти, понял?
- Вы хотите, чтобы я его…
- Нет, самому не надо. Для этого дела надо кого-либо ещё приспособить, из уголовников кого-нибудь. Есть у нас такие?
- Что-то не помню.
- В пятнадцатой камере. По кличке Орёл. Подойдёт?
- Орёл? Он - здоровый парень.
- Вот именно! Я его знаю: он проходил и под кличкой Ворона, и под кличкой Чайка. Для него человека убить - всё равно что подпругу с коня снять. Срок у него большой. Можно пообещать, что скостят срок. Денег пообещай.
- А если попросит побег устроить?
- Обещай и побег. Таким людям обещать всё можно, совесть мучить не станет… Только скажи, пусть без крови действует; вроде бы этот Берды Аки-оглы естественно смерть принял. Пусть придушит - и дело с концом. Сможет придушить?
- Думаю, сможет. Он здоровый, как бугай, этот Орёл.
- Вот и пусть кончает. А мы актик заблаговременно заготовим, что, мол, помер Аки-оглы от горячки. И - не тяни, действуй быстрее. Мне один человек сказал: "Кто Берды Аки-оглы отправит в преисподнюю, тот получит от меня большой куш". Этот куш будет твоим.
- Бекмурад-бай сказал?
Начальник тюрьмы насторожился:
- А ты откуда знаешь?
- Слухами земля полна, - простовато улыбнулся надзиратель. - Говорили наши, что у Бекмурада жену увезли. Вот я и подумал, что он. Если не так сказал, прошу пана извинить.
- Ладно, - сказал начальник, - иди говори с Орлом.
* * *
Надзиратель отвёл Берды в глухую подвальную камеру. Серенькая полоска света едва пробивалась сквозь узкое, на уровне земли, оконце, и Берды долго не мог разглядеть внутренность камеры. А когда пригляделся, то ничего не увидел, кроме мокрых цементных стен и такого же пола, на котором не было даже охапки соломы, чтобы прилечь.
Он не понимал зачем его перевели сюда, но чувствовал недоброе. Насторожившись, Берды напряжённо прислушивался - кругом было тихо. Он обошёл камеру, подпрыгнув, попытался ухватиться за решётку окна, чтобы выглянуть наружу. Руки не выдержали: сказывалось ранение, сказывалась тюремная жизнь.
Берды вздохнул. Несмотря на всю беспросветность своего положения, он не отчаивался, в нём ещё жила надежда на освобождение. Больше того, он ощущал в себе непреодолимое стремление жить, двигаться, что-то делать. Состояние, когда он узнал о похищении Узук, было много хуже и безнадёжнее, чем сейчас, хотя сейчас его отделяли от любимой не только расстояние, не только недобрые люди, но и толстые стены ашхабадской тюрьмы. Он готов был бороться с врагом, с целой сотней врагов, но он знал, как это делается в степных просторах, и не знал, как можно бороться в тюрьме.
Заскрежетал замок. Дверь отворилась и вновь захлопнулась, пропустив в камеру человека. Это был Орёл, взбудораженный обещаниями надзирателя, готовый немедленно выполнить подлое дело, порученное ему. Он постоял на пороге, привыкая к темноте и присматриваясь к человеку, о существовании которого он ещё совсем недавно даже не подозревал и которого через несколько минут он убьёт.
Осмотр не удовлетворил Орла. По словам надзирателя, он должен был встретить слабого, измождённого человека, справиться с которым проще простого. Перед ним же стоял рослый парень, правда, чуть поуже его в плечах, но сильный и готовый к сопротивлению. Ишь, как насторожился! Ничего, фрей, справлялись и с такими! У нас есть приёмчики, о которых тебе и не снилось…
- Давно сидишь? - спросил Орёл, шагнув к Борды.
За время заключения Берды научился понимать русский язык, но не настолько, чтобы разбираться, во всех его тонкостях. Поэтому oн простодушно ответил:
- Не сидишь. Сидишь плохо, яман. Вода. Стоишь надо.
- За что посадили?
- Не знаем.
- Много дали?
- Что дали? Кто дали?
- Сроку, говорю, много схватил?
- Не хватал! Своё брал!
- Своё брал! - передразнил Орёл, - Чучмек беспонятный!
Берды не понял и не обиделся. Поведение незнакомца не внушало опасений. Такой же, видно, горемыка, как и он. Тоже справедливости добивался, своё, кровное требовал и попал за решётку. Вон волнуется, переживает, недавно, видать, попал! Берды даже захотелось чем-то утешить товарища по несчастью, но трудно было подобрать сразу русские слова.
А Орёл волновался совсем по другой причине. Задавая вопросы, он в то же время соображал, как приступить к тому, зачем он был сюда приведён. Ударить парня в переносицу и потом, когда упадёт, придушить? Нельзя, сказано было: без крови, а из носа кровь обязательно пойдёт. Может быть, сбоку в подбородок? Ахнется башкой об стену - и дух из него вон. Тоже нельзя, тоже следы будут.
Он быстро метнулся за спину ничего не подозревавшего Берды, обхватил его одной рукой за шею, приставив ладонь ребром к горлу парня, второй рукой резко прижал и рванул на себя
Берды задохнулся, в глазах его поплыли радужные круги. Невыносимая боль в горле не давала дышать, мутила сознание. Сознание вот-вот могло померкнуть, но этому отчаянно сопротивлялась жажда жизни, которая жила в юноше, которая всё время поддерживала его надежды и мечты.
Берды рванулся, ударил затылком в жарко дышащее лицо врага, обеими руками вцепился в острое железное кольцо на горле. Что-то хрустнуло, кто-то охнул, кольцо ослабло. И почти в ту же секунду страшный удар в подбородок швырнул Берды на мокрый цемент. Но он не оглушил, а скорее прояснил сознание, вернул силы.
Инстинктивно Берды схватился за бок, забыв, что там давным-давно нет ножа: его сорвали ещё во время драки в доме дяди Нурмамеда. А Орёл снова надвигался стремительной чёрной массой. Берды встретил его ударом кулака и снова качнулся к стене от удара противника. Только тут им овладела ярость человека, понимающего, что его хотят убить. Он увернулся от кулака Орла, схватил того за пояс и старым приёмом туркменской борьбы швырнул через бедро. Не давая опомниться, оседлал упавшего противника и что было силы ударил кулаком по лицу. Из носа Орла брызнула кровь, но не таков был Орёл, чтобы сдаться. Он, как ящерица, вывернулся из-под Берды и схватил его за горло.
Берды снова одолел его, прижал к полу. Орёл по-собачьи впился зубами в шею противника. Берды завыл, дёрнулся, оставив в зубах противника кусок кожи, треснул его головой о пол. Потом вскочил, вывернул руку, ткнул носом в пол. И долго с остервенением пинал ногами. Ярость постепенно проходила.
Вошёл надзиратель.
- Что тут у вас, драка? Почему дерёшься? В карцер захотел?
Последнее относилось к Берды. Он сплюнул кровь, рукавом халата вытер губы.
- Он сам бил! Я - потом бил.
- А ты что скулишь? - сказал надзиратель Орлу. - Вставай!
- Руку мне вывихнул, - заныл Орёл, с трудом садясь на пол. - Совсем пропала рука!..
Берды, отойдя в сторону, смотрел то на надзирателя, то на своего недавнего противника, к которому он уже не испытывал злости.
- Дурак ты! - сказал надзиратель.
- Зачем дурак? - не понял Берды.
- Затем, что пожалел. Ну, чего уставился? Если бы этот человек вывернул тебе руку, он так дела не оставил бы. Он бы тебя до смерти убил. А ты - пожалел.
Недоверчиво глядя на постанывающего Орла, Берды пробормотал:
- Нельзя до смерти. Рука больной, драться не может.
- Потому и дурак! Потому и в тюрьме сидишь, что не знаешь, как на свете жить. Если уж вцепился в горло врага, не отпускай, пока тот ногами дёргает. Не умеешь жить на свете, парень!
- Тюрьма уйду - умею жить.
- Ни черта не сумеешь! Тот лайдак, пся крев, умеет, он тебя не пожалел бы. А ты - слюни распустил, "рука больной". Он тебе этой рукой глотку сломать хотел, а ты…
- Как надо?
- Убить надо врага! - сказал надзиратель, угрожающе шевеля тяжёлой нижней челюстью.
- Убить?!
Берды кинулся на Орла, вцепился пальцами в шею:
- Убить?!
Орёл захрипел, глаза его вылезли из орбит, пятки судорожно заколотили по полу.
- Стой ты, бешеный! Стой! - надзиратель с трудом оторвал Берды от его жертвы. - Раньше об этом надо было думать!
Берды, подрагивая от нервного возбуждения, смотрел на надзирателя, не понимая, что хочет, чего добивается этот человек. То сердился, что он не убил Орла, а стал убивать, он опять сердится. Что ему нужно?
Не понимал надзирателя и Орёл, с трудом отдышавшийся от мёртвой хватки Берды. Почему сначала надзиратель велел ему убить слабого арестанта, обещая за это много интересного, а сам потом напустил на нега этого могучего парня? Может быть, всё наоборот, может, быть, это его, Орла, задумали убить?
- Пощадите! - закричал он, подползая к надзирателю и стараясь обнять его сапоги. - Пощадите! Я преступник, я грабитель, но не таким меня мать родила!! Я тоже был честным, и не от радости стал грабить. Мать померла, ещё мальцом был… Отца в пятом году убили… Куда я мог податься? С голоду подыхать? Шайка приняла, шайка обогрела… Ох, господи!.. Сперва щипачем был, карманником. Потом на мокрое пошёл… От радости пошёл? Заставили. Не пошёл бы - перо в бок и ваших нет! А жрать - надо!.. Жить - надо! Амбалом пошёл бы вагоны грузить - нашего брата отовсюду в три шеи гонят… Убивал! Убивал потому, что меня убить хотели! Не хотел под забором, как пёс, околевать… Эх, да пропади оно всё пропадом! Убивайте и меня, коль задумали убить, - всё одно фарта нет, третий раз попадаю!..
Берды с интересом слушал Орла. Он понимал далеко не всё, но главное понял: человека изломала жизнь, человек не сам стал плохим, люди довели. Значит, первое впечатление было правильным и Берды радовался, что в горячке не убил этого горемыку. Жаль вот, что руку ему испортил, но рука заживёт. Надо только положить человека на спину и сильно дёрнуть вверх за больную руку. Тогда кость станет на своё место и боль сразу пройдёт.