Тяжёлая ладонь надзирателя легла на плечо.
- Пойдём, лыцарь!
- Куда? - встрепенулся Берды.
- В карцер.
Это слово и его смысл были известны Берды. Он нахмурился.
- Зачем?
- Посидишь немного - разучишься кулаками попусту махать.
- Простите его, господин начальник! - вмешался повеселевший Орёл, понявший, что убивать его никто не будет. - Он не…
- Молчи, подсвинок! - резко оборвал его надзиратель. - С тобой у меня особый разговор состоится!..
- Берды покалечил Орла, руку ему сломал.
- Неужто такой сильный?!
- Как видите, пан начальник.
- Где он сейчас?
- Один остался в камере, а туркмена я в карцер посадил, чтоб остыл немного.
- Что будем делать?
Надзиратель шевельнул челюстью, подумал.
- А если его в карцере на недельку-две оставить? Он за это время сам дойдёт, да и Орёл его помял крепко.
- Плохо, что не сумели сделать всё быстро, - сказал начальник, - но, видимо, лучшего выхода не придумаешь. Пусть сидит. И еды ему поменьше давай. Беда, если политические узнают… Вас никто не видел?
- Как можно, пан начальник! Он же в кровище весь, в синяках!
- Молодец. Вот только с Орлом не знаю, как быть…
- Не извольте беспокоиться! Припугну, чтоб язык подвязал. А для других, так им не привыкать его побитую морду видеть.
Прошла неделя, другая. И наконец надзиратель доложил начальнику, что задание выполнено.
- Сам? - спросил начальник.
- Орёл, - ответил надзиратель.
- И не побоялся второй раз идти?
- Бояться нечего было, ваше благородие: парень так ослаб, что от сквозняка качался. Два раза только ногами дрыгнул - и готов. Куда его теперь? Доктора вызывать для освидетельствования?
В глазах надзирателя застыло напряжённое ожидание.
- Не надо! - махнул рукой начальник. - Доктор уже подписал акт о смерти Берды Аки-оглы.
- Как хоронить будем?
- Хоронить будешь ты сам. С могильщиком уже есть договорённость, яму быстро выкопает. Ночью отвезёшь, сбросишь его туда и присыпешь землёй… Орла бы вслед за ним отправить не мешало, - добродушное лицо начальника поморщилось, словно он взял в рот. что-то кислое. - Орла бы за ним, да уж ладно, пусть пока поживёт, только в общую камеру его не сажай, в одиночку посади,
- Бунтовать будет.
- У меня не побунтует! За ним такой хвост, что я его сразу в бараний рог скручу!
- А у этого туркмена родственников нет? Не станут о нём спрашивать?
- Есть родственники, - сказал начальник, - у ник у всех родственников полно! Неделю назад приезжали из Ахала, справлялись, передачу принесли.
- И что им сказал пан начальник?
- Пан начальник сказал, чтобы они оглобли поворачивали! Нет здесь никакого Берды, в Марыйскую тюрьму его, мол, отправили на доследование.
- Так они же узнают, что его там нет!
- Пусть их узнают! Скажем, что ошибка произошла, а за это время родственник их богу душу отдал. Ты, Ранкович, не волнуйся. Самое главное сделано, об остальном - не твоя забота.
- Когда хоронить?
- Сегодня и похорони.
После полуночи надзиратель с трудом выволок из подвального помещения длинный, негнущийся свёрток, зашитый в мешковину, и погрузил его на арбу. Только маленький мышастый ослик да узкий серп молодой луны были свидетелями последнего пути человека. Ослик беспокойно шевелил длинными ушами и, повернув морду, насколько позволяла оглобля, косил чёрным глазом.
На кладбище их уже ждала приготовленная могила, около которой валялась лопата. Надзиратель слез с арбы, огляделся по сторонам и вытащил из кармана большой складной нож.
Где пери, там и шайтан
Дурды и Аллак сидели в мазанке Клычли, говорили о пери Агаюнус.
- Вот муллы хвалят плотных, мясистых девушек, - сказал Аллак, - а в книгах почему-то всегда пишут о стройных, воздушных пери. Кто из них лучше, если сравнить на самом деле?
- Я много читал о пери, - сказал Клычли, - но наяву их не видел ни разу. Некоторые знатоки говорят, что если один запрёшься в комнате и станешь громко петь "Хамсу" Навои, то после полуночи к тебе начнут приходить пери.
- Почему же ты не попробовал? - с явной заинтересованностью спросил Аллак.
- Пробовал много раз, только ни одна пери не пришла.
- Может, у тебя голос неприятный? - вставил Дурды.
- Не знаю… Может оно и так, но на вопрос Аллака, кто лучше - пери или земные девушки, я ответить не могу. Девушек видел, а пери - нет. Один очень умный человек, молла Зелнли, который доводится племянником самому великому Махтумкули, крепко бедствовал, много горечи испытал, а всё же в своих стихах писал:
Как ни хвалите вы тот свет, муллы,
Дороже мне шёпот земной золы.
Клычли посмотрел на Аллака и продолжал:
- А ведь он был мулла, знал лучше нас с вами, какие человека на том свете пери да гурии поджидают! И всё же не хотел расставаться с этим миром. Поэтому я так думаю, что наши земные девушки куда лучше всяких пери.
- Даже если пери и красивые, - сказал Дурды, - нам они всё равно не достанутся. Муллы их себе заберут и скажут: "Мы много служили богу, нам положена награда. А вам - за что? Что вы делали?"
- Неправда! - возразил Аллак. - Они всегда твердят, что наше - на том свете.
- Разве им трудно отказаться от своих обещаний? - пожал плечами Клычли. - В раю они снова скажут: "Ваше - осталось на земле, идите и возьмите его".
- Значит нас и на этом и на том свете обманывать будут?
- На этом, Дурды, ты сам видишь, а что на том делается, ещё не один очевидец не рассказал.
- Хорошо быть учёным, - сказал Дурды. - Вот ты, Клычли, учился в медресе и на всё сразу правильные слова находишь, умные слова. Про наших девушек верно сказал: зачем брать в долг, когда можно за наличные взять, зачем пери на небе, если есть красивые девушки на земле. Хорошо учёным быть, а я так совсем и не учился, не пришлось,
- Не тужи, друг! - Клычли похлопал Дурды по спине. - Наше время ещё придёт. Я тоже не сумел сделать то, о чём мечтал. Тоже не доучился.
- Муллой мечтал стать?
- Нет, не муллой, хотел в русской школе учиться.
- Зачем - в русской? Разве наша медресе хуже?
- Хуже или нет, судить не берусь. Но Сергей учился меньше, чем я, а начнёшь его слушать - рот от удивления раскрываешь: откуда он столько умных вещей знает. Конечно, от русской школы, от русских книг. Я тоже начал у него русскому языку учиться; каждый день, когда еду в город за маслом для машин, запоминаю несколько слов, на обратном пути - ещё несколько.
- Выучишься - толмачом станешь? - пошутил Дурды.
- Толмачей тоже не белая овца выкармливает. Но толмачом я не стану, просто ума больше наберусь. Сергей говорит, что постоянно учиться надо, всем учиться - и мужчинам и женщинам.
Дурды засмеялся:
- Это он пошутил! Где видано, чтобы женщина с мужчиной сравнялась? Не годится так.
- Это почему же не годится? - с интересом спросил Клычли.
- Потому, что бог неодинаковыми создал мужчину и женщину. В драке один мужчина десять женщин сшибает.
- Кулаки в жизни - не главное.
- А что главное?
- Голова на плечах!
- Хе, что ж у меня голова глупее женской?
- Как сказать… Ты в Марыйской аптеке был?
- Был.
- Видел, сколько там бутылочек?
- Видел. Много.
- Знаешь ты хоть одно из лекарств, которые налиты в эти бутылочки?
- Нет.
- Если у тебя голова болит или живот, знаешь, из какой бутылочки надо взять лекарство?
- Не знаю. Я из всех попробую - какая-нибудь и поможет.
- И сразу к гуриям отправишься!.. А вот женщины, которые там работают, все лекарства знают. Только скажи им: "Дайте мне средство от такой-то болезни", они сразу тебе одну бутылочку дадут. Конечно, ты мужчина, ты можешь кулаками махать, можешь зажать кого-либо в углу, подножку дать, а вот в женском деле в аптеке разобраться не можешь.
- Хе, там же русские женщины работают! Ты их с нашими туркменками не сравнивай!
- "Хе" легче всего сказать! Ковры кто ткёт? Наши женщины ткут. Соткать большой ковёр легче, что ли, чем в аптеке работать?
- Сергей правильно говорит, - заметил Аллак, - но… всё равно трудно поверить, что женщина во всём может быть равной мужчине.
- Ты в медресе учился? - повернулся к нему Клычли.
Аллак невесело усмехнулся:
- Зачем учиться? Мне сказали: дойди до порога медресе и назад поворачивай, с тебя достаточно будет. Так я и сделал.
Помолчал и, почёсывая затылок, серьёзно закончил:
- Алфавита даже не успел осилить… Нужда работать гнала, не учиться…
- А вот я учился… - Лёгкая тень набежала на лицо Клычли, на мгновение затуманила глаза, пригасила улыбку. - Я учился вместе с младшей женой ишана Сеидахмеда… с Огульнязик. Если есть на свете умная женщина, так это - она. Вонючий ишан против её воли сделал своей женой, сжёг её сердце. Какими законами это оправдано?.. Эх, да ладно, что говорить, зря расстраиваться! Училась она хорошо. Меня тоже учитель всегда хвалил, но я день и ночь зубрил уроки, чтобы отвечать учителю так, как отвечала Огульнязик. И хорошо знаю, что она-то не зубрила! Вот, друг Аллак, а ты говоришь, что женщина не может сравниться с мужчиной. Ещё как может!
Дурды подмигнул Аллаку:
- Ну, теперь ты веришь?
- Не знаю, - сказал Аллак, - во что верить, во что не верить. Я не верю даже в то, что у меня жена есть. С тех пор, как ушла она по кайтарме, лица её не видел. Только от людей и знаю, что жива-здорова.
- Неужто ты ни разу к ним зятем не ходил? - удивился Дурды.
- Не ходил.
- Ох, и обижается, наверно, на тебя твоя жена!.. Надо отправить его немедленно, верно Клычли?
- Верно. А ты. в самом деле, Аллак, ни разу не навестил жену хотя бы украдкой?
- Ни разу, - подтвердил Аллак.
- А мы-то думали, что ты парень без изъянов! - засмеялся Дурды. - Разве можно заставлять женщину сгорать от злости? Ведь там, где собираются такие, как она, твоя Джерен очень скверно себя чувствует. Других-то жён мужья наверняка навещают, а ты только вздыхаешь, да облизываешься. Верно, Клычли?
- Дурды правильно говорит, Аллак. Разве тебе ни разу не приходилось видеть, как ссорятся две женщины, живущие у родителей по кайтарме? Какое у них самое сильное оскорбление? "Если бы ты была похожа на людей, твой муж пришёл бы к тебе! А если он за столько времени не вспомнил о жене, значит ты никуда не годишься". Вот как они говорят, друг Аллак. А какое оскорбление для женщины горше?
- Она день и ночь сидит и плачет, - поддал жару Дурды.
- От такой обиды не то что заплакать, воем завоешь, - стараясь казаться серьёзным, сказал Клычли. - Представь себе, каково молодой женщине, при живом муже слушать рассказы подруг о том, как они своих мужей обнимают.
- Ты, Аллак, сделал жизнь своей жены хуже, чем в зиндане! - с притворным возмущением воскликнул Дурды. - Мы не станем этого терпеть, верно, Клычли? Если он сегодня же не пойдёт навестить жену, мы накинем на его шею аркан и силой потащим, верно?
Аллак смущённо улыбнулся, понимая, что друзья шутят.
- Ты не смейся! - Дурды приподнялся, закатывая рукава халата. - Ты не смейся. Мы - серьёзно. Клычли убедил меня, что женщина равна мужчине. Теперь я думаю так же, как и он. И думаю, что в беде женщину оставлять нельзя. Особенно, если она жена такого растяпы, как ты.
Аллак снова улыбнулся:
- С такими верными друзьями, как вы, я куда угодно пойду. Впереди вас побегу.
- Ты слышишь, что он говорит, Клычли? Он не знал, что мы друзья, когда мы его собой от пуль закрывали, а узнал это только тогда, когда его к жене вести собираемся! Никогда не видел таких недогадливых людей! Ты, пожалуй, не догадался и о том, что к жене нельзя идти с пустыми руками? Не догадался, что ей надо каких-нибудь сластей принести? Конечно, не догадался! Эх, хорошо человеку, у которого есть сообразительные друзья! Верно, Клычли? Мы ему поможем: купим целый платок сластей.
- Что верно, то верно, - согласился Клычли. - По я с вами не пойду.
- Как не пойдёшь? - удивился Дурды.
- Я Энекути хорошо знаю. Она ночи не спит, Джерен от мужа караулит. С ней связываться хуже, чем со злой собакой. Да и собака у неё есть. Карабай. Подстать хозяйке - злая. Накинется - будешь от неё, как заяц, удирать. Я понимаю, почему Аллак боится идти к жене: кто хочет с двумя собаками сражаться? Нет, если вам своих халатов не жалко, идите, а я вам не попутчик. Меня за порванный халат Абадан моя со света сживёт, а я ещё немного пожить хочу.
- Не хочешь, как хочешь, - сказал Дурды, подмигивая товарищу. - Только нас не отговаривай. Не все собак боятся. Мы с Аллаком твёрдо решили, что пойдём. Верно, Аллак? Кто опасается воробьёв, тот не сеет проса.
- Не очень-то Энекути на воробья похожа, - усмехнулся Клычли. - Вы будете героями, если победите её и заберёте девушку.
- На худой конец попросим.
- А ты когда-нибудь что-нибудь просил у Энекути?
- Пока не просил.
- Оно и видно. Если у Энекути что-либо попросишь, она сразу задерёт голову кверху, как норовистый конь. Просить бесполезно. Вот если приподнять с тыльной стороны кибитки терим да запустить внутрь Аллака, тогда другое дело. Но и тут есть большой риск.
- Проснётся Энекути? - догадался Дурды.
- Нет, не это.
- Джерен испугается, закричит?
- Нет.
- Какой же тогда риск?
- Большой и очень опасный.
- Если ты друг, скажи, чтобы мы были готовы ко всему.
- Скажу, - Клычли спрятал в усах улыбку. - Скажу, друг Дурды. В том ряду, где стоит кибитка Энекути, живут много молодух, вернувшихся по кайтарме. Девушки они сытые, здоровые, горячие, что породистые верблюдицы. Если попадётесь им в руки, наденут они на вас верблюжьи сёдла и будут ездить целую ночь.
Дурды и Аллак захохотали. Не выдержав, к ним присоединился и Клычли.
- Дурды… Дурды этим не испугаешь, сквозь смех сказал Аллак. - Он сам утверждал, что один мужчина равен десяти женщинам.
- Цыплят считают осенью: там видно будет сразу, равен или не равен, а только попадаться не советую.
- Неплохо среди десятка верблюдиц попрыгать, если даже на тебе и верблюжье седло, - сказал Дурды, утирая рукавом слёзы.
- Смелый ты, я вижу, парень!
- А что, думаешь, побоюсь?
- Кого осёл не лягал, тот коня не боится. Женишься - по другому запоёшь, братец. Какая жена попадётся, а то и от одной в пески убежишь.
- Я не убегу! - самодовольно сказал Дурды. - Она скорее убежит!
- Хвалился цыплёнок, что коршуна одолеет!
- Вот увидишь!
- Ладно, увижу, если покажешь.
Парни снова захохотали. Потом Аллак сказал:
- Когда человек срывает розу, он знает, что у неё есть шипы, которые будут царапать руку. Кто боится боли от шипов, тот не станет нюхать розу.
- А ты стал поэтом, братец! - пошутил Клычли. - Однако, друзья, если идти, то надо идти. Время попусту
терять не стоит…
Проникнуть к кибитке Энекути было нелегко, так как она стояла не на отшибе, а в тесном окружении других кибиток. Но, как и всякая крепость, она имела своё уязвимое место. С задней стороны кибитки почти к самой ограде агила примыкал заросший деревьями и кустарником арык, через который был перекинут мостик… Сюда и направился Аллак с друзьями.
Они осторожно прошли по мосту, проникли в агил, опоясывающий кибитку, и остановились у стожка колючки, сложенной около небольшой саманной мазанки.
- Вот, йигиты, и дом Энекути, - шёпотом сказал Клычли. - Мы в её агиле сидим. Ох, и боюсь я! Если бы я бога боялся так же, как Энекути боюсь, давно бы самым святым стал!
- Не бойся, с троими ей не справиться, - тихо засмеялся Дурды, оценив шутку товарища.
- Вот что, ребята, - прошептал Клычли. - Вы пробирайтесь потихоньку к кибитке, а я здесь покараулю. Если Энекути появится, постараюсь отвести ей глаза.
- Ты же боишься её!
- Ради друзей можно немного и смелым побыть. Идите, только не шумите очень. А то, в самом деле, девушки поймают вас и оседлают верблюжьими сёдлами,
- Мы их сами оседлаем! - сказал Дурды. - Идём, Аллак!
Вдвоём они подкрались к тылу кибитки и присели. Прислушиваясь, Дурды шепнул:
- Ты сиди, слушай, кто есть в кибитке, спят или ещё не спят. А я посмотрю возле двери. Если собаки нет, мы притолоку поднимем и откроем дверь,
Он ушёл и почти тотчас же вернулся.
- Лежит, чёртов Карабай. У самой двери лежит. Что будем делать с ним?
Может показаться странным, что сторожевая собака не заметила до сих пор присутствия чужих. Но пёс Энекути слишком долго жил на подворье ишана, как и его хозяйка, привык к чужим людям, отъелся и обленился. Он шумно сопел на вязанке дров возле двери, изредка ворча и повизгивая во сне: то ли его донимали блохи, то ли обожрался и видел скверные сны.
Парни огляделись по сторонам и заметили свет в щели одной из соседних кибиток, Дурды толкнул локтем Аллака:
- Пойдём, посмотрим, кто там?
- Пойдём, - согласился Аллак.
Дурды осторожно расширил щель, в которую пробивался свет, прильнул к ней глазом. Некоторое время он стоял неподвижно, только восхищённо причмокивал. Потом повернулся к Аллаку.
- Ты знаешь, что это за кибитка? Это и есть то самое место, где собираются гурии! Их там полным-полно! И все - без яшмаков. Ей богу! У каждой лицо светится, как лампа со стеклом, которую я видел в доме Мереда-арчина. Как бы, в самом деле, не обернулось правдой то, о чём Клычли говорил: оседлают нас с тобой молодухи на всю ночь…
- Пусть оседлают! - вздохнул Аллак. - А ну, пусти, я тоже посмотрю!
В кибитке действительно было много собравшихся за рукоделием молодых женщин. Они, видимо, сидели ужо давно, так как больше не работали, а подшучивали друг над другом и смеялись по каждому пустяку. Когда Аллак приник к щели, одна из женщин, стоя к нему спиной, приступала с куском красной материи к девушке, прилежно вышивавшей ворот халата.
- Встань, сестрица, встань, не стесняйся! Сейчас мы примерим, сколько нужно материи тебе на новое платье. Учти, что если не придёшь к йигиту в новом платье, он не пустит тебя под своё одеяло.
Женщины засмеялись, девушка покраснела и ещё ниже опустила голову. Насмешница постояла немного, бросила материю и, зевнув, сказала:
- Что-то плохо спала я прошлую ночь. Надо сегодня лечь пораньше. Пойдёмте, девушки?
Она обернулась, и Аллак, тихо ахнув, отшатнулся от щёлки.
- Моя!.. Моя Джерен!..
- Где Джерен? - не понял Дурды.
- Домой сейчас пойдёт.
- Тогда не теряйся! Иди и встречай её между кибитками.
Аллак двинулся было к кибитке Энекути, но вспомнил о собаке и остановился на полпути. Он чувствовал себя робко и неуверенно, словно не муж пришёл навестить жену, а юноша назначил свидание своей возлюбленной. Огромная нежность к Джерен, столько времена не находившая выхода, заставляла замирать сердце, дрожать руки. И дышалось так, словно Аллак только что два раза обежал весь аул.