Передохнув после бурных ласк Габак-ходжама, Энекути доверительно сказала:
- Нам нужно добром уходить отсюда.
- Зачем уходить? - спросил Габак-ходжам. - Может быть, упросим ишана-ага оставить нас по-прежнему возле себя?
- Не надо просить. Всё равно ничего не получится.,
- Почему?
- Потому что встречаться нам с тобой нельзя будет. Найдётся человек, который нам за нарушение закона голову снимет.
- Да-да, - торопливо согласился Габак-ходжам. - Ты права, надо уходить. Я не стану задерживаться!.. Я уйду!..
- Да лежи ты! Куда пойдёшь ночью? Никто сюда не придёт убивать тебя.
- А если Джерен скажет, что мы здесь вдвоём?
- Ничего она не скажет!.. Завтра утром пойдёшь, Я уже подумала об этом. Возле села Бекмурад-бая есть мазар - святое место. А шиха там, говорят, нет. Разузнай это. Ты - из рода священнослужителей, имеешь право быть шихом. Если мы там устроимся, заботы знать не будем… А теперь - обними меня покрепче ещё разок и спать будем.
Не испытан - друг, испытан - два
Паровоз попыхивал, ожидая сигнала к отправке. Молодой машинист в промасленной чёрной куртке суетился, подкручивая гайки, постукивая по металлу разводным ключом. Изредка он поглядывал на высокого симпатичного парня-туркмена, который вот уже почти целый час торчал около паровоза.
Парень чем-то нравился машинисту. Может быть, доброжелательным спокойствием, с каким он смотрел на паровоз и на работу машиниста. Может быть, привлекала лёгкая грусть, которой было пронизано лицо туркмена. Так или иначе, но, кончив подкручивать, машинист соскочил на землю и подошёл к парню, вытирая руки замасленной ветошью.
- Интересно? - кивнул он на паровоз.
Парень несколько раз утвердительно качнул лохматым тельпеком и чуть улыбнулся.
- Местный? - снова спросил машинист.
Парень молча смотрел на него,
- Ты - Душак?
- Нет, Мары. Ашгабад был, Мары надо. Жулик много: билет крал, денга крал. Все крал. Вези Мары, ла?
Парень, оказывается, довольно сносно говорил по-русски. Машинист одобрил:
- Молодец, здорово говоришь! Где научился?
- Вези Мары на паровоз! - настойчиво повторил парень, не отвечая, на вопрос.
- По инструкции, не положено, - сказал машинист. - Инструкция… бумага такая казённая, понимаешь? Не разрешает посторонним на паровозе находиться, понимаешь?
- Понимаешь, - сказал парень, и глаза его снова погрустнели.
- Ничего ты не понимаешь! - с досадой махнул рукой машинист.
Дежурный по станции дал сигнал отправки. Машинист заторопился к паровозу. Уже взявшись за поручни, оглянулся на своего случайного знакомого: парень стоял в той же позе, но смотрел вдаль по линии, куда должен был пойти поезд. Смотрел с печальной покорностью судьбе.
Машинист отпустил поручень, буркнул себе под нос какое-то ругательство и крикнул:
- Эй, друг! Давай сюда!..
И когда парень торопливо подошёл, закончил:
- Шут с тобой, лезь! Голову с меня снимут… Лезь быстрее, трогать надо!
Во время пути машинист пытался разузнать, кто такой, как очутился в Ашхабаде, почему возвращается в Мары, Парень отвечал односложно, неохотно, иногда делал вид, что не понимает вопроса. Каждый человек волен иметь свои маленькие секреты, и машинист, поняв, что попутчик отмалчивается неспроста, деликатно замолчал.
В Мары парень вышел. Он долго благодарил машиниста, путая русские слова с туркменскими, и машинист понял, что сделал доброе дело, что парню во что бы то ни стало надо было попасть в Мары.
Темнело. Парень огляделся по сторонам и, увидев вывеску чайханы, пошёл прямо на неё. Видно, нет в городе знакомых, подумал машинист и полез в будку готовить паровоз к сдаче сменщику.
В чайхане тускло, вполнакала - чайханщик экономил керосин - горела пятилинейная лампа. Людей было много. Они лежали на паласе, разостланном посередине чайханы, и просто на земле, у стен. Спящие храпели, стонали, метались во сне и почти все отчаянно чесались: чего-чего, а блох здесь было в избытке.
В одном углу сидели четверо мужчин, прикрывая от посторонних взглядов двух дремлющих женщин. Один из них, заметив вошедшего, спросил:
- Ахов, друг! Полубилетный не пришёл, не знаешь?
Полубилетным местные жители именовали товарно-пассажирский поезд.
- Пришёл, - ответил парень, - я с ним приехал.
- Гей, люди, вставайте! - закричал спрашивающий. - Полубилетный пришёл!
Чайхана зашевелилась. Люди быстро собрали пожитки и вышли. Место освободилось. Парень выбрал укромный уголок и стал укладываться.
Однако, поворочавшись с полчаса, он поднялся, постоял немного, раздумывая, и направился к выходу…
Машинист, сдав паровоз сменщику, шёл домой, спотыкаясь и ругая городское начальство за плохо освещённые улицы. Неподалёку от него, шагов на десять впереди, тоже шёл какой-то человек. Шёл неуверенно оглядываясь по сторонам, останавливаясь у калиток домов. Сначала машинист подумал нехорошее и даже замедлил шаг, чтобы понаблюдать за прохожим. Но вскоре убедился, что тот, видимо, просто разыскивает какой-то дом, вор вёл бы себя иначе.
Догнав прохожего, машинист спросил:
- Кого ищите? Может, я помогу?
Прохожий резко обернулся, сунул руку под халат. "За ножом!" - смекнул машинист и насторожился, но тут же сразу расслабил мускулы: перед ним был давешний парень, попутчик из Душака.
- Тесен мир, друг? Опять мы с тобой встретились!
Парень явно обрадовался знакомому человеку, протянул руку:
- Здравствуй, дост!
- Здорово! - засмеялся машинист. - Мы ведь с тобой час тому назад расстались. Кого ищешь по ночи?
Парень несколько смутился:
- Ай, так немножко иду, смотрю…
- Бессоницей страдаешь?
Парень промолчал.
- Ну, ходи, коль охота есть. А я, признаться, подумал, что тебе переночевать негде. Может, так оно и есть?
- Есть, - согласился парень.
- А чего ж ты мне мозги вкручиваешь, ломаешься, словно красная девица! Пойдём, найду тебе хорошее место переночевать.
- Ай, нехорошо, - сказал парень. - Люди чужой, мало-мало волновать нельзя.
- Ничего не чужой! - машинист решительно взял его под руку. - Никого волновать не будешь. Идём, тут недалеко.
Они свернули в небольшой тёмный дворик, прошли к дому, стоявшему в глубине. Машинист постучал.
- Входите, не заперто! - отозвались из дома.
Уютная, с низким потолком комната не отличалась особым убранством. У одной стены стояла старенькая кушетка, у другой - железная кровать. Перед кроватью на чемодане лежал небольшой тючок: кто-то готовился в дорогу.
Трое мужчин сидели за скрипучим столом, на котором стояла початая бутылка водки, лежала рыба, солёные огурцы, помидоры.
- Ого, Андрюша пожаловал! - обрадовался один из сидящих. - Да ещё с гостем! Проходите к столу. Ещё немного - и попали бы к шапочному разбору, а сейчас - в самый раз… Стульев нет? Не беда, на кушетку садитесь… мы её сейчас поближе придвинем… вот так!
- Стулья - не беда, - весело отозвался Андрюша, поздоровавшись с сидящими. - Хватило бы стаканов.
Приезжий парень молча пожал руки хозяевам и сел на краешек кушетки.
Худощавый, с острой бородкой и тонкими усами человек пригладил серебристый ёжик волос и сказал:
- Все в сборе, товарищи… Начнём?
Получив общий утвердительный ответ, предложил:
- Ак-мамеда, то есть белую водку, должен, говорят, разливать белый человек, то есть хлопкороб. Ваше право, Борис Николаевич!
Тот, кого назвали Борисом Николаевичем, отмахнулся:
- Какой я хлопкороб! Я к хлопку весьма отдалённое касательство имею, я только слесарь хлопкозавода, не больше. Вот Сергей со своими насосами - совсем иной компот: он поля Эгригузера поливает, без него хлопок расти не будет. Ему и разливать.
- Разливай, чего там волынку тянуть! - отозвался Сергей. - А то я могу нечаянно себе две порции налить.
- Ну, коль такое дело, то придётся мне, - согласился Борис Николаевич. - Сегодня, товарищи, мы провожаем своего дорогого друга и соратника Александра Петровича. Два года он прожил среди нас, теперь возвращается- в Петроград. Пусть Александр Петрович и скажет первый тост.
Седой, с острой бородкой человек поднялся.
- Два года, друзья мои… - тихо сказал он. - Два года я жил с вами к работал с вами. Я приехал сюда как политический ссыльный. Срок ссылки истёк, но уезжать мне не хочется. Мы хорошо поработали с вами, я полюбил здешний народ. Это мужественный и смелый народ, друзья мои, у него светлое будущее, которое он завоюет в классовой борьбе. Надо только открыть ему глаза… Я хотел бы пожить здесь ещё, но в Петрограде тоже не хватает рабочих рук. Вы, конечно, понимаете, о чём я говорю, о каких руках. Я там очень нужен… Но я уверен, что вы сумеете работать самостоятельно. Вы политически грамотные люди и имеете опыт революционной работы. Ни на минуту не прекращайте её, товарищи. Ни на одну минуту! Рассказывайте правду народу, готовьте его к вооружённой борьбе. Да здравствует свобода!.. И давайте, друзья, давайте, товарищи, выпьем за победу нашего святого дела, за победу пролетариата!
Выпив, все потянулись к закуске. Парень из Душака тоже вежливо выпил вместе со всеми, взял щепотку квашеной капусты, пожевал.
Андрей наклонился к Сергею:
- Слышишь, Серёга, потолкуй с этим парнем. Он и по-русски разумеет, да только на ихнем языке сподручнее: откровеннее будет. Мне чудится, есть в нём какая-то. изюминка. Я его, пока из Душака вёз, пытался расколоть, но он - орешек крепкий. Только и узнал, что он марыйский, едет из Ашхабада домой.
Сергей заинтересованно подсел к парню.
- Как вас зовут? - спросил он по-туркменски.
- Берды, - последовал машинальный ответ,
- Берды Аки-оглы? - уточнил Сергей.
Парень испуганно отшатнулся, глаза его стали холодными и колючими.
- Откуда знаете моё имя?
- Я многое знаю, - тепло улыбнулся Сергей. - И вас, и вашу судьбу. Вы не пугайтесь, вы - среди друзей. Товарищи тоже знают о вас. - Он обернулся к сидящим. - Товарищи, оказывается Андрей привёз нам желанного гостя! Это тот самый Берды Аки-оглы, который сидел… Словом, о котором мы беспокоились.
Когда первое впечатление от новости улеглось, когда Берды понял, что он действительно находится среди друзей, он начал говорить о пережитом. Сергей переводил его слова по-русски.
- Всё отнял у меня Бекмурад-бай, - говорил Берды, - всю жизнь мою отнял. Потом ещё в тюрьму посадил. Плохо в тюрьме. Когда мальчиком был, слыхал о людях, которые в зиндане сидели, очень жалел их. Но не думал, что так плохо в зиндане. Сам испытал, теперь знаю.
- Да, тюрьма, брат, это не блины у тёщи, - вполголоса заметил Борис Николаевич.
- Плохие люди в тюрьме сидят, - продолжал Берды. - Сильно меня мучили. Правду говоря, и били меня там. Вот шрам на лбу остался!.. А потом я понял, что там сила почитается больше, чем аллах. Хочешь жить - сам бей. Я пословицу нашу, туркменскую, вспомнил: "Если спутник твой ослеп, прижмурь глаза и ты". Хвала аллаху, счастьем меня обошёл, но силой не обидел. Начал я других бить. Не всех, а которые меня, задевал Так и выжил. Ну, а клопы и вши - на всех поровну, были.
Слушатели засмеялись. Улыбнулся и Берды.
- Значит, говоришь, кулаком своё место в жизни отстаивал? - спросил Александр Петрович. - Правильно, товарищ! Не просьбами, не мольбами, а силой пришла пора действовать!
- Конечно, правильно, - кивнул Берды. - Только потом на меня одного жулика напустили. Чуть не убил до смерти. Я его одолел. За это - в карцер попал. Сверху - камень, сбоку - камень, снизу - тоже камень. Мокрый, холодный. Света нет, мрак стал моим товарищем. Ничего не слышно, как будто весь мир умер. Кто друг, кто враг - не знаю. Один надзиратель враг был. Он меня в карцер посадил. И жулика он ко мне привёл. Я ждал: опять приведёт, может быть, даже двоих, а я с двумя не справлюсь, слабый стал, пожелтел, как саман, обессилел от плохого воздуха. Думал, надзирателя убить надо, а потом пусть и меня убивают, всё равно живым не выйду из этого ада.
- Ого! - сказал Андрей. - Оказывается, наш Вацлав на волоске от смерти был?
- Нет! - горячо воскликнул Берды. - Не был! Он, как святой Хидыр - покровитель путников, взял меня на руки и вывел на волю. Я только сначала не знал, какой он хороший человек. Потом - узнал. А когда он ящик принёс, я испугался: знал, что в таком ящике русские своих покойников хоронят. Думал, меня хоронить пришёл.
* * *
…Да, в ту ночь Берды крепко перепугался. Когда надзиратель втащил в его камеру гроб, он понял, что пришёл последний час. Он был слаб, но не хотел умирать без борьбы, он схватил надзирателя за горло, чтобы вместе с ним отправиться на суд аллаха. Он был страшен в своём справедливом гневе, и надзирателю не без труда удалось оторвать его руки от своего горла.
А потом надзиратель заговорил. Он закрыл дверь и говорил негромко, совсем не так, как обычно. Он сказал, что Берды не должен обижаться на него, потому что он только выполнял приказания начальника тюрьмы. Бекмурад-бай гостил у начальника и просил, чтобы Берды убили. Это должен был сделать Орёл.
При упоминании о Бекмурад-бае, Берды подобрался и заскрипел зубами. Враг не отставал. Мало того, что он отнял у Берды счастье жизни, мало того, что он отнял вольный воздух Каракумов и разноцветье степных трав. Он хотел отнять и жизнь. В крепкий узел завязались две судьбы - всесильного бая и нищего подпаска, - в тугой, неразрывный узел. Развязать его было невозможно, только - разрубить. На просторной земле, под высоким голубым, небом стало тесно двоим, настолько тесно, что один из них должен обязательно перешагнуть черту небытия.
Берды сам справился с подосланным убийцей. Но, продолжал надзиратель, если бы даже он сплоховал, то всё равно Орёл не сумел бы сделать своё чёрное дело: надзиратель следил и в трудную минуту пришёл бы на помощь. "А зачем ты посадил ко мне Орла? - спросил Берды. - Почему не мог обмануть начальника?" Надзиратель ответил, что обмануть его трудно: в тюрьме все следят друг за другом и, если что заметят, сразу же доносят начальнику. Но самое главное, надо было дать Берды возможность самому убедиться, насколько коварны и безжалостны враги, понять, что они не брезгуют ничем для достижения своей цели, жизнь человека у них расценивается на вес монет и на количество каракульских шкурок. Если бы Берды об этом рассказали, он мог бы поверить, а мог бы и не поверить. А когда он убедился в этом сам, то, видимо, понял, что добрыми словами и покорностью врага не одолеешь, что его надо ломать только силой. Видимо, понял, кто его враги и кто друзья.
Хотя Берды было не всё ясно, он кивнул: да, понял. Надзиратель, этот грубый человек с холодными льдинками глаз и тяжёлым квадратным подбородком, вставал перед ним совсем в ином свете. И Берды, сам того не сознавая, вдруг почувствовал к нему доверие и симпатию, как к дяде Нурмамеду. Как-то очень остро, может быть впервые за всё время заключения с такой силой вдруг ощутилось одиночество и враждебная, страшная атмосфера тюремной камеры. И единственным светлым пятном, единственной отдушиной, через которую можно вдохнуть глоток свежего воздуха, оказался надзиратель - недавно самый непримиримый враг.
Однако когда надзиратель сказал, что ему придётся лечь вот в этот длинный ящик, Берды снова насторожился: нет ли здесь какого подвоха. Надзиратель понимал его состояние. В таких ящиках, сказал он, хоронят мёртвых, но Берды не должен этого бояться. Он должен лечь в гроб живым, если не хочет лечь в него мёртвым. Иного выхода нет. У Берды много друзей на воле, друзей, которых он даже не знает, но они всё равно заботятся о нём и хотят спасти. И они придумали такой способ, как самый верный. Тюрьма выпускает только мертвецов, пусть же Берды на несколько часов притворится мертвецом. А после - он станет свободным, как ветер, и сможет свести счёты со своими врагами.
* * *
- И я поверил ему, - закончил свой рассказ Берды. - Очень трудно было лезть живым в ящик, но я поверил, Чуть не закричал от страха, когда он стал крышку забивать, но губу укусил, сдержался: всё равно теперь уже ничем не поможешь… А потом меня долго везли на арбе, на кладбище везли. Открыли крышку, а я вылезти из ящика не могу - ослабел от страха, в поту весь. Увидел: с надзирателем мужчина стоит. Решил: убьют меня сейчас. Потом женщину увидел - успокоился: при женщинах таких дел не делают. Ящик они в землю закопали, там яма была приготовлена, а меня женщина и её муж к себе увели. Наташа - зовут ту женщину.
- Правильно, - кивнул Сергей, - это моя сестра. А муж её - Борис Петрович, верно?
- Да, - сказал Берды, - Борис Петрович. И они мне рассказывали, что больше всего обо мне заботился Сергей. Это - ты?
- Я, - ответил Сергей.
Берды помолчал, покусывая нижнюю губу. Молчали и остальные. Тускло светила лампа, сам собою поскрипывал стол, поблёскивала в бутылке поверхность недопитой водки.
- Я не знаю, - сказал Берды, - ты мне младший брат, Сергей, или старший. Однако, думаю, что старший. Я твой должник на всю жизнь. Скажи, что умереть надо, я умру. И за сестру твою, и за твоего зятя. Вы не знали меня - и сделали для меня больше, чем мои родичи, чем мои земляки.
- Не надо так говорить, - мягко поправил Берды Александр Петрович. - Если бы твои земляки располагали такими возможностями, как мы, они не оставили бы тебя в беде, они сделали бы то же, что и мы.
- Я знаю, - сказал Берды. - Я вам благодарен. А вот как благодарить надзирателя, я не знаю. Он пришёл ко мне, как святой Хидыр, - так я сказал? Неправильно сказал. Если я встречу их обоих - Хидыра-ата и надзирателя, - я первому поклонюсь надзирателю, святой, думаю, не обидится. Надзиратель мне - второй отец. Сначала отец дал мне жизнь, потом - надзиратель. Как его отблагодарю?
- Придёт время - отблагодаришь, - успокоил его Сергей.
- А кого ты искал в Мары? - поинтересовался Андрей.
- Семьдесят семь, - сказал Берды. - Дом семьдесят семь. А улица - Чарджуйская.
Все засмеялись. Берды, не поняв, вопросительно посмотрел на Сергея.
- Недаром говорят, кто ищет полушку, находит гривенник, - сказал Сергей. - Ты именно в этом доме сейчас сидишь. Зачем тебе нужен этот дом?
- Я понял, - пробормотал Берды, стаскивая с головы тельпек. - Я понял, как только услышал имя Александра Петровича. Только немножко боялся, что ошибусь.
Он вывернул тельпек наизнанку и принялся отдирать кусочек засаленной материи, крепко пришитый к подкладке шапки. Лоскуток отрываться не хотел. Берды торопился, дёргал изо всех сил.
- Крепко ты его приклепал, - сказал Борис Николаевич, - на-ка ножом нитки порежь.
- Это не я, - Берды утёр рукавом вспотевший лоб, улыбнулся. - В Ахале дядя у меня есть, он пришивал. Хорошо пришил. Жуликов много, в дороге всё у меня украли. Могли бы и письмо украсть. Я хотел в чайхане спать, думал, утром найду нужный дом. Посмотрел: там тоже жулики сидят - одним глазом спит, другим по сторонам смотрит. Побоялся, что тельпек с письмом украдут, пошёл ночью искать.