- Какое письмо? - спросил Сергей.
- Александру Петровичу письмо. Наташа дала.
- Тебе повезло, - сказал Борис Николаевич. - Если бы ты утра дожидался, не застал бы Александра Петровича. Не иначе, как святой Хидыр надоумил тебя ночью пойти. Он - покровитель письмоносцев, ты говорил?
- Покровитель путников, - сказал Сергей.
- Это всё равно, - не согласился Борис Николаевич. - Здесь каждый путник весть несёт, так что я не ошибся. И поправку твою не принимаю.
- Прими другую, - негромко сказал Сергей, - не шути над тем, чего не понимаешь. Одна неуместная шутка может свести насмарку целый месяц работы среди местного населения.
- Кончать надо со всякими святыми! Хватит с ними цацкаться!
- Не всё сразу, Боря. Сначала надо решить более важную задачу, а потом уже за святых приниматься.
Тем временем Александр Петрович прочитал письмо.
- Наташа пишет, что всё в порядке. Товарищи работают успешно, потерь нет. Единственно, ощущают недостаток агитаторов для местного сельского населения.
- С этим делом и у нас трудновато, - согласился Сергей.
- Скажите, товарищ, - обратился Александр Петрович к Берды, - как случилось, что Бекмурад-бай оставил вас в живых? Ведь, насколько я понимаю, вопросы чести у вас охраняются очень рьяно, особенно среди байской верхушки.
Берды усмехнулся:
- Яшули правду говорит. Но я от первой пули свалился. Потом стало много шума, много людей - нельзя добить. Если бы Бекмурад-бай меня одного поймал, он из моих тысячи жизней ни одной не оставил бы.
- Берды надо как следует заховаться, - сказал Борис Николаевич. - Можно было бы его в городе где-либо пристроить или на железную дорогу - всё подальше от этого головореза Бекмурада. Но если раскроется история с побегом, его полиция может снова схватить.
- А что сам товарищ думает? - спросил Александр Петрович.
Берды обвёл взглядом своих новых друзей.
- Я понимаю, что вы хотите отвести от меня остриё ножа Бекмурад-бая. А я хочу сделать что-нибудь нужное для вас. Если могу - всё сделаю! Обо мне не беспокойтесь. Каракумы широки, они прятали от врагов моих дедов и прадедов, они не выдадут и меня.
- Но Бекмурад-бай тоже, видимо, знает пустыню, - настаивал Александр Петрович. - Вы его не боитесь?
- Нет, - сказал Берды, потемнев лицом, - я не боюсь Бекмурад-бая! Пусть он теперь боится меня!
- Молодец! Так и надо. Довольно мы дрожали перед каждым эксплуататором, горб на них гнули. Пришло время им дрожать… Вот, друзья мои, вы говорили, что не хватает людей для работы среди сельского населения? По-моему, товарищ Берды Аки-оглы вполне подойдёт для этого. Надо только толково разъяснить ему, чего мы добиваемся и что должен он говорить чайханам. Такие агитаторы, как он, могут принести нам очень большую пользу.
- Да мы об этом уже думали, - сказал Сергей.
- Знаю. Но надо, чтобы теперь и товарищ узнал, что вы думали.
- На мой взгляд, пусть Берды едет пока в пески, - сказал Борис Николаевич. - Там чабанов много, со всеми у него общий язык. Пусть пока рассказывает о том, что сам видел и пережил. Очень даже добрая агитация получится. А там события покажут, что делать дальше. Надо только, чтобы он связи с нами не терял.
- Не затеряешься там, в песках? - спросил Сергей, хлопнув Берды по плечу.
- Куда я денусь? - удивился Берды. - Если надо, через день приходить буду.
- Товарищи, до поезда осталось всего полчаса, - напомнил Андрей. - Как бы Александру Петровичу за разговорами не опоздать.
На недобром месте и встречи недобрые
Раскинулись дороги на четыре стороны. Хочешь - на север, хочешь - на юг, на закат солнца иди или на восход - всюду перед тобой простор и песок на дороге - жёлтый и нежный, как пушок вылупившегося цыплёнка. И только когда прикоснёшься к нему рукой, вместо живого тепла почувствуешь ледяное безразличие.
Свистит осенний ветер, носится по степным просторам, как ошалелый калтаман, выскакивает на дорогу и мчится по ней, закручивая стремительные смерчики пыли, и вдруг затихает, как затаившийся в лощине волк. И снова свистит, и снова несётся в непонятной удали неизвестно куда и зачем.
Зябко и тревожно одинокому спутнику. Никого кругом, а он оглядывается по сторонам, а он спиной ожидает удара, напрягается, чтобы быть готовым к отпору. Неуютно путнику. Хорошо, если в конце пути ждёт его крыша над головой, жаркий огонь очага, доброе слово родного человека.
А если их нет? Если нет ни крыши, ни огня, ни родни? Разве ты виноват, что чёрная смерть унесла в могилу твоего отца и твою мать? Разве не старался ты найти себе вторую семью? Разве не полюбил девушку, прекраснее которой нет и не было на земле? Девушку, похожую на лепесток цветка, на крылышко бабочки, на солнечный луч, запутавшийся в мягком бархате травы. Она светила тебе луной четырнадцатого дня, пела майским жаворонком, благоухала, как расцветший розовый сад. Ты не вошёл в этот сад, куда не ступала ещё ничья нога, - ты пришёл на пустую бахчу, выбитую и насквозь продутую хазаном.
Твоя ли вина, что живую человеческую душу вынули из тела и швырнули в пыль дороги, истоптали ногами, заплевали, развеяли жёлтым прахом? Твоя ли вина, что с неба вместо солнца светит людям рыжее пятно золота, и что чёрные тучи опускаются на головы бедняков?
У тебя есть друзья. Ты знаешь, что у тебя есть друзья. Они помогли тебе в трудную минуту жизни, помогут ещё. Они дали тебе надежду, последние остатки которой расползлись было сизой плесенью по мокрым стенам тюремной камеры. Они показали тебе… Врага? Врага, пожалуй, знал ты и сам. Они показали тебе самого тебя, твою силу, твоё мужество.
Друг рассказал тебе о том, что произошло с тех пор, когда мир замкнулся для тебя в каменную коробку. Слова друга ранили твоё сердце, падали, словно капли кипящего масла на раскрытую ладонь. По лечащий табиб тоже иногда делает больно, и ты не закрывал ладонь, ты терпеливо выслушал всё.
Был человек, которого ты хотел почитать за отца, собирался пригреть его старость. Этого человека уже пет на земле, по его костям ползают могильные черви. Почему человек умер? Его убили. Его убило рыжее пятно над твоей головой, ледяной ветер на дорогах, чёрная совесть и чёрная рука врага.
Был у тебя добрый товарищ, с которым ты собрался делиться последним куском, собрался учить его жизни, помогать ему в нелёгком пути к последнему пристанищу человека. Где этот товарищ? Без приюта и тепла бродит он дальними степными тропами, бродит отверженный и одинокий, бродит беспомощный, как отбившийся от матки верблюжонок. Это сделал враг.
Была старая женщина, радующаяся своей семье, своему немудрёному быту, женщина, которая могла бы стать твоей матерью. Рухнула крыша её дома, сидит она у холодного очага - и нет слёз у неё в глазах. Слышишь, ревёт вдали стремниной Мургаб? Это её слёзы требуют у аллаха возмездия, но не слышит аллах, он прислушивается к молитвам того, кто потушил очаг этой старой женщины. Это - враг!..
Ты оглядываешься? Нет, за твоей спиной - пусто, и впереди пустынна дорога. Враг там, где сверкают вдали огоньки аула, где лают собаки и сизый дым вечерних тамдыров стслется по земле, как уползающий в логово гад. Враг там, где тёплая кибитка, тройной слой ковров на полу, рассыпчатый розовый рис куриного плова.
Ты остановился, путник? Может, в сердце твоё закралось сомнение, может, робость выглянула из потаённой норки души?
Но - нет, ты вынимаешь наган. Добротный, отливающий синью воронёного металла наган. А на ладони твоей - патроны. Один, два, три… двадцать восемь жёлтых наганных патронов, в глубине которых прячутся смертоносные пули. Им ли, патронам ли, лежать на твоей широкой, на твоей доброй крестьянской ладони? Может быть, это не патроны, а золотые зёрна пшеницы? Может быть, не рубчатую рукоять револьвера сжимает твоя рука, а шершавую ручку омача или кангарак - кривую чабанскую палку?
Кто дал тебе это смертоносное оружие вместо мирных орудий труда? Кто толкнул на кривую тропу зла и насилия? Это сделал не твой родственник, не дядя, это горькая участь, переполнившая до краёв чашу терпения, идёт впереди тебя.
Чёрные заросли туранги непроходимой стеной стоят по берегу Мургаба. Глухо рычит река, и пурпурная кровь земли расплывается по горизонту. Ветер доносит дымок - горький дым сгоревших ожиданий. Вокруг звенит воздух, звенит надрывно и тонко - это тянет свои невидимые струны ночная птица козодой. Ты смотришь на небо, будто боишься возмездия аллаха. Ты замедлил шаги, словно груз твоих раздумий и намерений тяжелее верблюжьего вьюка.
Ты замыслил недоброе, путник? Но - иди, и да будет, мягкой твоя дорога, и да сопутствует тебе удача. Ибо иногда зло бывает добрым, и сказано: "аллах стоит между человеком и его сердцем", а тебе велело идти сердце твоё.
* * *
В окружении нескольких родичей Бекмурад-бай сидел в тепло натопленной комнате. Зеленоватым янтарём сверкал в пиалах густой чай, степенно текла неторопливая беседа.
Бекмурад-бай был спокоен и умиротворён. Его торговые дела шли отлично, дома было всё в порядке. Недавно он вернулся из Ашхабада без двух плотных пачек каракульских шкурок и кожаного мешочка с золотыми монетами. Его друг - начальник ашхабадской тюрьмы клятвенно заверил его, что просимое им дело сделано, на голову известного ему человека налита вода. Бекмурад-баю показалось, что он покорил сильную крепость, и он на радостях отдал начальнику не только шкурки, но и золото, хотя раньше и не помышлял о щедрости. Бекмурад-бай решил, что золото - дело наживное, когда тебе не портят сон разные проходимцы.
Беседа была пустяковой, ни к чему не обязывающей, просто так, от нечего делать. Она вспыхивала и затухала, как угольки в оджаке. И поэтому все оживились, когда отворилась дверь и на пороге показался незнакомый человек. Ему вежливо указали место, подвинули чайник и пиалу.
Знал бы Бекмурад-бай, кто пожаловал к нему в гости, не сидел бы так спокойно! Знали бы родственники хозяина, кому они уступили место, они сразу же стали бы нащупывать ножи. Гость этот был Берды.
Как он решился так смело войти в дом своего заклятого врага? Понадеялся на слепую удачу? И да, и нет. Во-первых, в ряду Бекмурад-бая его почти никто не знал в лицо, за исключением самого хозяина, Но самое главное, Берды надеялся, что время и тюрьма изменили его неузнаваемо. И не напрасно надеялся, потому что Бекмурад-бай не узнал в нём похитителя невестки, не признал человека, который чуть было не отправил на тот свет Сапара и Сарбаз-бая. Отлежавшись после раны, полученной в стычке у дома Нурмамеда, Сарбаз-бай вообще перестал высовывать нос из своих песков. "Стреляйте там себе в полное удовольствие, - неизменно отвечал он на приглашения Бекмурад-бая, - а мне и с моими овцами хорошо, я хочу прожить до конца отмеренный мне аллахом срок".
- Откуда будете, добрый человек? - поинтересовался хозяин.
- Из Ахала я родом.
Ответил не подумавши, потому что упоминание об Ахале могло не вовремя насторожить Бекмурад-бая. Но тот не обратил внимания на оплошность Берды.
- Пусть будет удачливой ваша дорога, - традиционно пожелал он. - А куда путь держите?
- Я приехал… Иду в Шор-Тёпе.
- Родственники есть или по делам?
- Можно сказать, по делам.
- Важные дела?
- Сестра у меня в Шор-Тёпе. Давно не видел.
- Вы уже бывали в наших краях?
- Нет, - сказал спохватившийся Берды, - не бывал ни разу. Даже не знаю, где Шор-Тёпе находится. И дорогу туда не знаю.
- Дорога известная.
- Спрашивал сейчас у одного, говорит, что лучше утром идти. Я и решил заночевать в вашем селе.
- Правильно сделали, - одобрил Бекмурад-бай. - Ночь дана мусульманину для отдыха, день - для трудов. Переночуете у нас, а утром сами дорогу увидите.
- Вообще-то до Шор-Тёпе не так уж далеко, - вставил один из сидящих.
- Это так, - согласился второй, - но дороги между селениями путаные, в разные стороны сворачивают. Ночью трудно идти.
Продолжая разговор, Бекмурад-бай собирался уже поинтересоваться новостями в Ахале, когда снаружи послышался хриплый крик:
- Чошш!.. Чошш!.. Стой, тебе говорят, вислоухая скотина!.. Эй, хозяин!..
- Сухан Скупой, - сказал один из родственников Бекмурад-бая. - Не боится, жирный тарантул, по ночам ездить!
- Днём его солнце растопит! - засмеялся второй. - Он весь жиром истечёт. Макай в него лепёшку - и ешь,
- Вонючий жир в горло не полезет, стошнит… Чего его принесло?
- С Бекмурад-баем, видно, поздороваться хочет.
При имени Сухана Скупого, Берды моментально подобрался. Присутствие здесь главного виновника злоключений Узук не сулило ничего хорошего - он настолько хорошо знал Берды, что надеяться остаться незамеченным было бы слишком глупо. Как только он войдёт, думал Берды, нащупывая наган, первую пулю - Бекмурад-баю, вторую - ему.
Но Сухан Скупой, словно догадываясь, что ему угрожает, не входил и снова закричал:
- Хозяин!.. Бекмурад-бай, ахов!
- Придётся выйти, - усмехнулся Бекмурад-бай. - Иначе будет, как ишак, до полуночи вопить.
Он накинул на плечи халат и вышел. Оставшиеся прислушались.
Голоса со двора доносились глухо, но вполне внятно.
- Салам алейкум, уважаемый Бекмурад-бай! - хрипел Сухан Скупой.
- Алейкум салам, - отвечал хозяин. - Слезай с ишака, заходи в дом.
- Ай, норовистая скотина, убежит - потом не найдёшь.
- Привяжем, не убежит.
- Кто-нибудь отвязать может… Лучше здесь поговорим. Как тот голодранец, который в тюрьме сидит, не сдох ещё?
- Не знаю. Не интересовался.
- Хай, пусть сгинет всё человечество, если таких проклятых будет на свет производить! Я ведь того гадёныша во-от таким маленьким знал. Откуда бы догадаться, что он осквернителем закона станет? Я бы ему маленькому горло перервал.
- Ты, может быть, всё-таки зайдёшь в дом, Сухан-бай?
- Ай, ишак плохой, дорога длинная… В другой раз зайду.
А он не изменился, подумал Берды, напряжённо прислушиваясь к голосам за стеной. Как раньше ни к кому в гости не ходил, чтобы к себе приглашать не пришлось, так и теперь. Жадная тварь! Продал Узук Бекмурад-баю, сын шакала и черепахи! Как это я забыл про тебя, вонючий, вшивый хорёк? Тебе первому надо было проткнуть твоё толстое брюхо!..
А Сухан Скупой продолжал орать, словно разговаривал с глухим:
- Значит, говоришь, не подох ещё?
- Человек не знает, что его ждёт впереди, - сдержанно отвечал Бекмурад-бай, и по голосу его чувствовалось, что он уже тяготится разговором.
- Пусть отсидит свой срок, пусть вернётся в наши места! Пошлю опять подпаском…
- Что ему здесь делать? Не вернётся он.
Сухан Скупой хрипло засмеялся, закашлялся.
- Как не придёт! Я ему должен остался за работу. Не может человек не придти за своим добром… Да стой ты смирно, богопротивный ишак, сдохнуть бы тебе нехорошей смертью!
- В дорогу просится, - сказал Бекмурад-бай.
- Как бы не так! К сену ему захотелось, а не в дорогу. Каждую ночь, подлая скотина, отвязывается, целый стожок сена разворошил, а я это сено собирался весной дайханам подороже продать.
- Значит, плохое сено было, не стоит жалеть!.. Зайдёшь в дом?
- Хорошее… Не зайду…
- Ну, тогда пойдём, я тебя провожу немного, а то у нас собаки злые.
- Пойдём… Кх!.. Кх, подлая тварь! Пошёл, чтоб твою жизнь оводы забрали!.. Так вот, уважаемый Бекмурад-бай, пошлю я того парня снова подпаском в самые глухие места, а там…
Голоса отдалились, стали невнятными и замерли.
Гости посидели ещё немного.
- Мы слышали, что в Ахале не думают, много или мало пришло воды, - сказал один. - Там, говорят, ручей всё время течёт, никаких хошарных работ не надо.
- Да, арыки мы не чистим, - кивнул Берды, - но воды на поливы всё равно маловато.
Перекинулись ещё несколькими незначащими фразами. Хозяин не возвращался. Гости стали прощаться.
Пришёл работник Бекмурад-бая, видимо, получивший от хозяина распоряжение, постелил Берды постель. Берды лёг, прислушиваясь к шагам на дворе. Его привело сюда не желание посмотреть в лицо врага, он пришёл с тем, чтобы убить Бекмурад-бая, убить этой же ночью. Но усталость взяла своё, и он незаметно крепко уснул.
Рано утром, так и не увидев больше Бекмурад-бая, Берды ушёл. Аллах не захотел, чтобы правое дело свершилось в эту ночь. Что ж, можно подождать, всё равно ангел, ведущий счёт дням человека, отсчитывает последние шаги Бекмурад-бая по этой земле.
Можно подождать… Но куда пойти? Кто приютит одинокого человека? Может быть, Оразсолтан-эдже? Берды не хотел идти на пепелище своего недолгого счастья. Старуха, увидев его, расплачется, а у него нет сейчас слов утешения.
Можно завернуть к Огульнияз-эдже. Она всегда относилась к Берды по-матерински, угощала его чем-либо вкусным и даже сама сватала для него Узук. Бедная Узук! Сватали тебя за человека, просватали за горькую судьбу. Где ты теперь? Как живёшь, как несёшь на своих хрупких девичьих плечах тяжесть свалившихся на тебя невзгод? Чьи добрые руки утирают слёзы с твоих побледневших щёк, чьё участие баюкает твоё измученное сердце?..
Берды медленно шёл по дороге, занятый своими невесёлыми мыслями, когда его внимание отвлёк удивлённый возглас. Он очнулся от раздумий и увидел пожилую, круглую, как шар, женщину с лоснящимся, смуглым до черноты лицом. Он всмотрелся пристальнее и вздрогнул: это была та самая прислужница ишана Сеидахмеда, которая чуть было не выдала их с Узук ишану, но потом всё-таки помогла бежать. Сейчас она стояла в двух шагах от него, удивлённо раскрыв рот с жёлтыми, прокуренными зубами и пялила на него оловянные бляшки глаз.
Он прошёл мимо и тотчас услышал за своей спиной:
- Вий, одев кетени, не говори, что ты - из Ахала… Постой, йигит, постой, душа моя, я тебя знаю!
- Ну и знай на здоровье! - буркнул Берды, не останавливаясь. - Зато я тебя не знаю.
- Память короткая, как воробьиный нос!.. Как не знаешь? Я - Энекути. Вспомнил? Когда помогала тебе красавицу увозить, тогда ты знал меня!
- Ну, чего тебе надо, тётка? - хмуро спросил Берды. - Что ты от меня хочешь?