Декрет вызвал волну протеста в республиканском лагере. Правительство подверглось резкой критике в рейхстаге, по всей стране прошли митинги протеста. Одним из центров активности республиканцев стал "Железный фронт", объявивший на массовых демонстрациях свою решительную оппозицию декрету. Стало очевидно, что правительство столкнулось с серьёзным кризисом. Чтобы укрепить его положение, Гинденбург направил Лютеру послание, в котором заверил республиканцев, что никогда не помышлял тайно изменять или искажать национальные цвета. Страсти, кипящие вокруг флага, наносят вред стране. Их следовало урегулировать с помощью компромисса, что было бы справедливо и для современной Германии и её целей, и для исторического развития рейха. В заключение он выразил надежду, что настанет время, "когда немецкий народ снова сплотится вокруг одного и того же символа своего политического существования". Он также потребовал от правительства активизировать поиски решения проблемы флага путём разработки закона, принятого рейхстагом. Письмо президента не снизило накал страстей. Вместо того чтобы помочь Лютеру, оно лишь усилило впечатление, что декрет является неоправданным вмешательством со стороны Гинденбурга. Его, а вовсе не Лютера, сочли ответственным, и эту меру стали рассматривать как первый шаг президентского заговора, направленного на реставрацию старых имперских цветов. Шторм не стих, когда правительство приняло решение отложить введение декрета на три месяца в надежде, что решение может быть найдено законодательными методами. Столкнувшись с враждебным большинством в рейхстаге, Лютер был вынужден подать в отставку.
Если не считать послания Лютеру, Гинденбург наблюдал за развитием событий со своей обычной пассивностью. Не изменяя раз и навсегда заученной роли, он позволял течению нести себя. Когда Лютер предложил ограничить применение декрета неевропейскими районами и европейскими портами, Мейснер выразил сомнение, примет ли президент это отличие; но если у маршала и были какие-то опасения, Лютер без труда с ними справился, потому что получил подпись президента в тот же день. Возможно, он бы ушёл в отставку, как опасался Штреземан, если бы декрет был аннулирован, но активно бороться за него он не желал. Его послание Лютеру, демонстрирующее, как обычно, осторожный, умеренный подход, было правдивым отражением его мнения. Во всяком случае, немецкие националисты поняли его именно так, и Вестарп, взбешённый примирительным тоном послания, не скрыл своего недовольства от Гинденбурга. Не поддержали националисты правительство и во время обсуждения его судьбы в рейхстаге. Возмущённые решением отложить введение декрета, они воздержались от голосования и за вотум недоверия, предложенный социалистами, и за осуждение демократов. Соблюдая парламентскую этику, они не упоминали имени Гинденбурга в процессе дебатов, но не приходилось сомневаться, что сей жест был направлен не только против правительства, но и против него лично.
И всё же Гинденбург вышел из связанного с флагом кризиса победителем. Последовали спешные переговоры. Среди тех, кто выразил желание сформировать новое правительство, был мэр Кёльна Конрад Аденауэр. В конце концов главой нового правительства был назначен бывший канцлер Маркс, прежний оппонент Гинденбурга в президентской гонке. Кабинет был почти точной копией предшествующего. Декрет о флаге тоже остался неизменным. Маркс согласился с "Дойче тагесцайтунг" – газетой, неизменно поддерживавшей Гинденбурга, что президентский мандат новому кабинету несёт с собой обязательство не искажать декрет. Он так и не был изменён, но его сохранение не вызвало новых протестов. Создалось впечатление, что республиканцы удовлетворились устранением Лютера. Даже социал-демократы больше не возражали. Республиканцы снова получили возможность увидеть, как их победа обернулась поражением, а Гинденбург стал победителем, хотя заслуги его в этом почти не было.
Молчаливое согласие республиканцев было тем более удивительным, что они подвергались нападкам и на других фронтах. Консервативный заговор, о котором стало известно как раз в это время, должен был напомнить им, что терять бдительность нельзя. Антиреспубликанские силы тоже перешли в наступление; они развернули кампанию вокруг права распоряжаться имуществом бывших правящих фамилий. Это имущество находилось в ведении государства до урегулирования вопроса. Правительство рейха сделало попытку решить вопрос законодательным путём, но потерпело неудачу из-за острых разногласий о компенсациях, которые следовало выделить принцам, а пока последние подавали жалобы в суд и уже выиграли несколько процессов.
Поскольку эти решения явились тяжёлой финансовой ношей на плечах соответствующих государств, социал-демократы пожелали вынести вопрос на всенародный референдум. План ещё находился в стадии обсуждения, когда о нём узнали коммунисты. Увидев богатые политические возможности, они решили использовать их в собственных целях. Социалисты ещё рассматривали возможность выплаты умеренных компенсаций, а коммунисты уже начали требовать экспроприации без всякой компенсации. Опасаясь лишиться сторонников, социалисты отозвали своё предложение и присоединились к требованию коммунистов. Поддержка предложения о проведении референдума была получена очень легко: соответствующую петицию подписали более двенадцати миллионов человек. Эта цифра превысила более чем на миллион число голосов, отданных за социалистов и коммунистов на последних выборах рейхстага. Представляется очевидным, что не только марксисты отдавали предпочтение прямой экспроприации собственности принцев.
Тем не менее шанс на то, что референдум обеспечит требуемую поддержку большинства электората, был весьма невелик. Друзья Гинденбурга просили его публично объявить о своей оппозиции предлагаемой мере. Распространился слух, информировал его Лебель, что президент подписал бы законопроект социалистов и коммунистов, если бы его одобрили избиратели. Гинденбург, конечно, был против этой меры. Ещё в марте он предупредил правительство, что считает законопроект неконституционным и не подпишет его, даже если он будет проведён рейхстагом. В тех же выражениях он высказался перед многочисленными посетителями, которые задавали ему вопрос о его отношении к референдуму.
Но монархическая партия (Kaiserpartei – термин Мейснера) требовала публичного признания. Берг, ставший управляющим имуществом бывшего императора, настаивал, чтобы маршал опубликовал своё публичное воззвание против референдума. Мейснер предупредил, что канцлер никогда не поставит свою подпись под таким воззванием, как этого требует конституция, но на Берга это не произвело впечатления. В таком случае, ответил он, воззвание должно быть опубликовано без подписи Маркса. Гинденбург, конечно, ни за что бы не пошёл на такое нарушение конституции, но он также не хотел игнорировать представителей бывшего императора. То, что они просили его нарушить своё всегдашнее молчание по поводу всех партийных споров, его не слишком тревожило. Он считал своим долгом вступиться за императора и за справедливость. Но, поскольку как президент он не может выступать от имени кайзера, ему придётся подать в отставку и потом опубликовать своё воззвание. С каждым днём он, казалось, всё больше наполнялся решимостью придерживаться именно такого курса, и перед страной замаячила перспектива глубочайшего политического кризиса. Чтобы найти выход из тупика, Мейснер в конце концов предложил, чтобы Гинденбург обнародовал свои взгляды не как президент, а как простой гражданин. Если он сделает заявление в форме личного письма, подпись канцлера на нём не потребуется. В качестве подходящей возможности он предложил дать ответ на письмо Лебеля, которое тот получит разрешение опубликовать.
Ухватившись за это предложение, Гинденбург согласился написать письмо Лебелю, в котором он отметит своё отрицательное отношение к законопроекту об экспроприации. Письмо было быстро написано и отправлено. Гинденбург назвал референдум "опасной атакой на официальные основы государства", на закон и мораль в целом. Он предостерёг против злоупотребления плебисцитом. Если позволить раздувать огонь страстей широких масс, находящихся под бременем всеобщей нищеты, нация однажды может оказаться без гарантий своей культурной, экономической и общественной жизни. Лебель, не теряя времени, опубликовал письмо в специальном выпуске "Дойчен Шпигель". Газета, выпущенная многотысячным тиражом, произвела сенсацию. Заявление маршала было с торжеством встречено правыми и с разочарованием левыми. Республиканцы с уважением отнеслись к президенту, должным образом исполняющему свои обязанности, но даже те, кто были согласны с его аргументами, возражали против открытого "десанта" на политическую арену. Тем не менее Гинденбург был рад возможности показать правым, что, несмотря на все разногласия, он сердцем на их стороне, и Вестарп и его коллеги смогли использовать письмо президента для увещевания своих не в меру ретивых избирателей.
Письмо оказалось полезным во многих отношениях. Не менее чем референдум Лебеля беспокоило очевидное стремление Гинденбурга сформировать новое правительство, которое, в отличие от правительства Маркса, пользовалось бы поддержкой большинства. Для достижения этого маршал был даже готов включить в состав кабинета некоторых социал-демократов. Этого Лебель надеялся избежать, вбив клин между президентом и социалистами. В статье в "Дойче тагесцайтунг", которая появилась как раз за день до опубликования письма Гинденбурга в "Дойчен Шпигель", снова утверждалось, что социалисты и коммунисты заявляют, что найдут поддержку у Гинденбурга в проведении референдума. "Истинная цель левых – уничтожить единственную гарантию стабильного политического развития, которую мы имеем в Германии, влияние президента рейха фон Гинденбурга. <…> Имя Гинденбурга должно было использоваться ими для уничтожения нашего существующего государства, основанного на законе и порядке. <…> Если бы план оказался успешным, Германия оказалась бы снова ввергнутой в революцию или социалистические и коммунистические беспорядки 1918 года". Письмо Гинденбурга должно было развеять и эти опасения. Втягивая Гинденбурга в дискуссию, писала центристская "Кёльнише фолксцайтунг", делается попытка предотвратить формирование коалиционного правительства, куда вошли бы представители всех партий от Немецкой народной партии до социал-демократов. Как надеялся Лебель, после опубликования письма интенсивность межпартийной борьбы должна была значительно возрасти.
20 июня 1926 года состоялся референдум. За принятие законопроекта было отдано 15,5 миллиона голосов, то есть недостаточно для его принятия. Тем не менее эта цифра была весьма внушительна и означала, что довольно многие предпочли бы прямую экспроприацию собственности бывших правящих династий. Те, кто голосовали за, думали о потерях, понесённых из-за войны и инфляции, и хотели, чтобы правящие династии разделили с ними эти тяготы.
И снова правительство не смогло предложить конструктивную альтернативу. Избавившись от законопроекта об экспроприации, оно предприняло усилия, чтобы урегулировать эту проблему другими способами. Его предложения весьма щедрой компенсации были отвергнуты и правыми, и левыми. Немецкие националисты утверждали, что правительство требует неоправданных и неконституционных жертв от принцев, а социалисты и коммунисты, наоборот, считали, что предлагаемые меры недостаточно радикальны. Гинденбург колебался. Сначала он снова выступил в оппозиции к предлагаемому правительством законопроекту и даже пригрозил, что скорее распустит рейхстаг, чем его подпишет. Однако Вестарп, знавший, что немецкие националисты потерпят серьёзное поражение на выборах, убедил его, что роспуск нежелателен. Тогда президент решил, что, если законодательного урегулирования не избежать, его следует достичь как можно быстрее: волнения предшествующих недель показались ему слишком утомительными. Кроме того, он, несомненно, учитывал, что аграрные круги к этому времени открыто выступили против лидеров националистов и потребовали немедленного принятия закона. Стремясь сказать своё слово по тарифам и другим вопросам, они хотели доказать, что заслуживают право войта в правительство. Некоторые их представители, выходцы из безупречных старых прусских семейств (Харденберг, Рихтгофен, Арним), даже тешили себя мыслью о создании собственной партии. Когда немецкие националисты проявили упорство в отрицании правительственного закона, Гинденбург попытался напугать их, пригрозив распустить рейхстаг. Придя в ужас от перспективы новых выборов, многие пересмотрели свою позицию. Вестарп, чтобы несколько успокоить их, сказал, что эту угрозу не следует принимать всерьёз, что принятие закона обеспокоило бы и самого президента.
Столкнувшись с протестами со всех сторон, Маркс отказался от борьбы за закон. Он подумывал об отставке, но по требованию Гинденбурга остался на своём посту. Он не стал подталкивать президента к роспуску рейхстага, как того требовали социал-демократы, уверенные в своей победе на новых выборах. Таким образом, возможность улучшить положение республиканских сил снова не была использована.
Проблема переместилась в отдельные германские государства, и каждое из них постаралось урегулировать по-своему вопрос со своим прежним правителем. Желая ускорить процесс, Гинденбург предложил Бергу снизить требования. Когда же он отправился в Баварию на ежегодную охоту, его старые друзья уговаривали его оказать поддержку принцам. Маршал попросил Маркса воздействовать на прусское правительство для быстрейшего решения вопроса. Гинденбург предвидел серьёзные трудности, если бы он ещё раз был вынесен на обсуждение рейхстага: тот мог принять предложение левых или даже потребовать полной экспроприации. В этом случае, предупредил маршал, ему придётся оставить пост президента.
Маркс намёк понял и провёл поспешное совещание с одним из своих соратников по партии из прусского правительства. Его коллега не видел перспективы урегулирования вопроса, поскольку требования социалистов, пока суд да дело, стали ещё более жёсткими. Однако спустя всего лишь несколько недель социалисты согласились на договорное урегулирование проблемы с Гогенцоллернами, которое включало меньше преимуществ для Пруссии, чем вариант, предложенный рейхом. Они сделали это, как отметил Маркс в своих мемуарах, чтобы "избежать худших последствий". Не приходится сомневаться, что их предупредили о возможной отставке Гинденбурга, если они не пойдут на мировую. А каково бы ни было их отношение к маршалу, они не были готовы к новым президентским выборам. Социалисты снова продемонстрировали нерешительность и неуверенность, вызвавшие презрение их противников. "Это был тяжёлый удар по парламентской системе", – впоследствии прокомментировал ситуацию канцлер Маркс, а один из депутатов "Центра" заметил, что никто не удивится, если каждый новый кризис будет приводить к более решительным требованиям передачи власти сильному человеку, который ограничит права рейхстага.
Действуя с осмотрительностью, республиканцы вполне могли обратить кризис себе на пользу, и Гинденбург вряд ли стал бы на их пути. Это стало очевидно по прошествии ещё нескольких недель, когда президент столкнулся с новыми трудностями. На этот раз непредвиденные осложнения были связаны с генералом фон Зектом – главой рейхсвера. Осенью 1926 года Зект разрешил старшему сыну бывшего кронпринца служить офицером связи на манёврах рейхсвера в Южной Германии. Когда это стало известно, республиканская пресса разразилась гневными статьями о монархических устремлениях в армии. Решение Зекта подверглось критике также как мешающее действиям Штреземана, который как раз в это время пытался добиться вывода англо-французских войск из Рейнской области. Министр рейхсвера Геслер не был поставлен в известность о назначении принца и отказался защищать генерала. Он проинформировал Гинденбурга, что будет настаивать на отставке Зекта, иначе уйдёт сам. Гинденбургу не нравился Зект, но ещё больше ему не нравилась мысль об увольнении генерала по требованию штатского лица. Хуже того, от него потребовали наказания Зекта за то, что тот разрешил служить в армии внуку императора. Вестарп поспешил к президенту, чтобы внушить ему мысль о необходимости воспротивиться ультиматуму Геслера. Однако Маркс принял сторону Геслера, как и практически весь кабинет. Оказавшись перед лицом нового правительственного кризиса, президент решил уступить.
Его последняя встреча с Зектом стала весьма неприятным испытанием. Что скажет император? Маршал не критиковал генерала за самовольное решение, он даже не упомянул имени принца. Позднее в своих личных записях он подчеркнул, что просил Зекта об отставке не потому, что тот пригласил на службу принца, а потому, что не мог себе позволить пойти против правительства. Зекту он показался встревоженным и беспомощным. Маршал сказал: "Что я могу сделать? Я не имею права допустить ещё одного кризиса кабинета". Чтобы хотя бы как-то подсластить горькую пилюлю, он спросил Зекта, примет ли он пост посла "в Токио, Лондоне или Мадриде". Генерал ответил согласием, но дальше предложения дело не пошло. Штреземан, не доверявший Зекту и помнящий о возможных негативных последствиях такого назначения, всякий раз, когда Гинденбург поднимал этот вопрос, выдвигал решительные возражения. Маршал не стал настаивать.
В качестве своего преемника Зект предложил генерала Вильгельма Хейе, командовавшего войсками в Восточной Пруссии. Не имевший политических амбиций, он казался вполне приемлемым кандидатом. В кругах правых эта кандидатура вызвала яростный протест на том основании, что Хейе сыграл не слишком понятную роль в судьбоносный день 9 ноября 1918 года. Протесты снова открыли старые раны, и Гинденбург отклонил их: Хейе в тот день просто исполнял свои обязанности, а те, кто критикует его сейчас, не делали этого в 1918 году. И Хейе получил назначение.