Эти советы возымели некоторый эффект. На партийном съезде, собравшемся в 1927 году, большинство ораторов озвучили одинаковые мысли, и тон дискуссий отражал более сильную озабоченность безопасностью республики, чем это было в 1925 году. (Съезды собирались раз в два года.) В своём вступительном слове Гинденбург указал, что больше нет опасности реставрации монархии, но это означает лишь то, что борьба против республики приняла другие формы. Немецкие националисты, сказал он, больше не заинтересованы в монархии. Они поверили, что сумеют установить своё социальное и политическое господство над нацией в рамках республики. Теперь против демократии выступает фашизм. Маршал сказал, что партия не должна слишком полагаться на законодательные решения, и, как Северинг и Браун, сказал, что она должна искать доступ к исполнительной власти. Другие ораторы, в большинстве своём, согласились с этим, и, когда несогласные высказались за то, что партия должна принять политику "скорее оппозиции, чем коалиции", их точка зрения была отклонена большинством голосов – 255 против 83.
Каковы бы ни были сомнения некоторых социалистов, Гинденбург на протяжении всего 1926 года был готов назначить отдельных социалистов в кабинет, если таким образом могла быть сформирована коалиция большинства. Осенью этого года канцлер Маркс и лидеры социалистов, стремясь к сближению, обсудили возможность более тесного сотрудничества. Было достигнуто взаимопонимание по вопросам проведения некоторых социальных реформ; правительство согласилось на внесение ряда изменений в практику набора в армию и взаимодействия с военизированными организациями. Гинденбург дал согласие на предложенные военные реформы, хотя, безусловно, относился к ним без восторга, и снова озвучил своё желание назначить кого-нибудь из социал-демократов на посты министров, если Маркс и социалисты договорятся о вхождении последних в правительство.
И тут начались неприятности. К тревоге и смятению президента, Эрнст Шольц, оратор от правого крыла народной партии, к которому он весьма благоволил, высказал решительные возражения против сотрудничества правительства с социалистами. Социал-демократы отреагировали довольно резко, но благодаря опыту Маркса страсти быстро улеглись и разговоры о вхождении социалистов в кабинет возобновились. Новые трудности не заставили себя ждать. В декабре 1926 года в "Манчестер гардиан" были опубликованы подробности о тайном перевооружении Германии и о её близком сотрудничестве с Советским Союзом. Социал-демократы выразили своё опасение по поводу входа в правительство, поражённое ужасной военной заразой, но терпеливому и ловкому Марксу снова удалось справиться с ситуацией. Было решено, что социалисты обсудят тревожащие их вопросы в рейхстаге и довольствуются заверением правительства в применении "лечебных" мер. Другие вопросы, такие как русско-немецкое военное сотрудничество и тайная охрана границ, будут обойдены молчанием в интересах национальной безопасности. Переговоры относительно вхождения социалистов в правительство продолжились, и, поскольку все правительственные партии, включая народную партию, теперь были подготовлены к их участию, да и президент сохранял готовность назначить социалистических министров, реорганизация кабинета казалась вопросом решённым.
И всё же радикальное крыло социалистов, которое всегда выступало против коалиции с буржуазией, посчитало такой компромисс предательством антимилитаристских принципов, в которые члены партии свято верили. На встрече членов партийной делегации рейхстага левое крыло получило поддержку большинства на выдвижение новых условий, от которых будет зависеть вхождение социалистов в правительство. Новые условия требовали: формирования совершенно нового кабинета вместо реорганизации старого, исключение из состава новой администрации министра рейхсвера Геслера, а реформирование армии должно было продвинуться намного дальше, чем было согласовано ранее. Маркс отказался идти на подобные уступки, да и Гинденбург их решительно отверг. Президент воспринял нападки на Геслера как необоснованное вмешательство в его собственные дела, а требование отставки правительства расценил как угрозу своим президентским прерогативам. Это его право, заявил он, инициировать переговоры по формированию нового кабинета.
Подчиняясь воле большинства, лидеры социалистов решили действовать и подготовить вотум недоверия в рейхстаге. Чтобы обеспечить успех голосования, партия поручила Шейдеману, ранее бывшему канцлером, задачу сформулировать возражения против тайной деятельности рейхсвера. В большой речи, произнесённой в рейхстаге, Шейдеман обрушился на армию за её постоянное сотрудничество с военизированными организациями правых, за финансовые связи с немецкими промышленными предприятиями и за тайные сделки с Советской Россией. Он потребовал отставки Геслера и разрыва всех контактов между рейхсвером и правыми организациями, радикальной реформы практики набора в армию. Также он заявил о необходимости прекращения финансовых взносов со стороны магнатов тяжёлой промышленности и установления ограничений будущего вооружения рейхсвера. Речь не раскрыла никаких военных секретов, не содержалось в ней и информации, доселе неизвестной общественности. Тем не менее она привела рейхстаг в состояние волнения. Националы и правые экстремисты демонстративно покинули зал, в какой-то момент создалось впечатление, что правительство тоже собирается уйти. Речь произвела впечатление и на многих центристов и демократов, а также на коллег Шейдемана по партии. Коммунисты, в свою очередь, выразили возмущение критическими ссылками на Советский Союз. И тем не менее Маркс потерпел поражение при голосовании о вотуме недоверия. Какой бы ни была реакция коммунистов на разоблачения Шейдемана, они не могли упустить шанс отвергнуть буржуазное правительство. Безусловно, сказалась поддержка немецких националистов, уверенных, что пришло их время и они войдут в новый кабинет. Вынудив Маркса уйти в отставку, они собирались тем самым открыть для себя двери в правительство.
Какими бы оправданными ни были обвинения социалистов, главной жертвой скандала стал демократический лагерь. Те члены народной партии, которые отдавали предпочтение коалиции с националистами, оказались на коне. Среди центристов тоже созрела готовность работать с немецкими националистами, и Гинденбург, обозлённый нападками на армию, отверг, как не подлежащий обсуждению, вопрос о назначении социалистических министров. Да и, поразмыслив, он решил не давать добро на реформы, соглашение о проведении которых уже было достигнуто.
Критика Шейдемана также усложнила положение тех кругов рейхсвера, которые желали найти общий язык с республикой. Между прочим, их мнение имело вес у президента. Их главным оратором был полковник Курт фон Шлейхер, протеже Гренера ещё с довоенного времени и его помощник в Касселе и Кольберге. Политический эксперт рейхсвера, он умело вёл его корабль через многие рифы и мели рейхстага и политических партий. Шлейхер был близким другом Оскара фон Гинденбурга, с которым служил в 3-м гвардейском полку – бывшем полку маршала, и потому частым гостем в президентском дворце. Президенту нравился этот общительный, любезный человек, чьи добродушные шутки его развлекали. А будучи военным, Шлейхер мог беседовать с президентом и на серьёзные темы, давая дельные советы, которым маршал часто следовал. Он доверял другу своего сына и прислушивался к его мнению.
Именно с подачи Шлейхера были предприняты шаги, направленные на улучшение отношений между Веймарской республикой и рейхсвером. Несомненно, он также одобрил военные реформы, предложенные социалистами, до того как Гинденбург дал на них своё согласие. В памятной записке, датированной концом декабря 1926 года, найденной в бумагах Шлейхера и написанной, вероятнее всего, им, утверждалось, что армия должна улучшить свои отношения с республикой. В ней развеивались все иллюзорные надежды на восстановление монархии и подчёркивалась необходимость более гибкого подхода к проблеме флага. Реставрация старых цветов, безусловно, была конечной целью, но со стороны офицерского корпуса было бы глупо открыто афишировать свою антипатию к официальным цветам государства. Если он их примет, это лишит противников армии эффективного пропагандистского оружия: "Например, сплетение чёрно-красно-золотых и чёрно-бело-красных лент может сотворить чудо". (Официальный декрет о флаге министра рейхсвера, составленный через несколько месяцев, содержал именно это предложение.) Записка также не одобряла свободных разговоров о диктатуре, статье 48 конституции и т. д. Только президент имеет право требовать обеспечение срочного выполнения положений статьи 48, а армия является не более чем послушным инструментом в его руках. В этом же ключе сотрудничество с другими организациями должно было сводиться к минимуму и считалось позволительным, только если это было необходимо для обороны страны. Любой военный, нарушивший эти правила, подлежал немедленному увольнению.
Надо признать, предложенные уступки были минимальными, но умелое республиканское руководство, объединив все недовольные силы, потревоженные политическими и практическими решениями в армии, могло бы вовремя добиться более существенных изменений. Как бы то ни было, изолированное нападение социал-демократов могло только укрепить ряды тех, кто противился такому сближению. Когда немецкие националисты действительно вошли в правительство, одной из причин, подтолкнувших их к этому шагу, было желание не дать рейхсверу сдаться на милость "партийных политических интересов". И естественно, Гинденбург снова стал первейшим противником всяческих реформ.
С отставкой кабинета инициатива снова перешла к президенту, и ему пришлось снова заняться неприятной обязанностью формирования нового кабинета. Поскольку "Центр" был необходим для любой коалиции, Маркс ожидал, что ему поручат прощупать партии. Однако у Гинденбурга появилась другая идея. Он решил поручить канцлерство представителю народной партии. Она занимала положение примерно в середине между "Центром" и националистами и казалась вполне логичным источником, который должен был дать следующего канцлера. Однако "Центр" отверг двух предложенных им людей, и президент снова обратился к Марксу.
Маркс в поисках поддержки успеха не добился. Зато он узнал один очень важный факт: немецкие националисты решили войти в правительство, потому что их сторонники из аграрного и промышленного сектора требовали от них оказания большего влияния на ценовую и налоговую политику. Маркс был убеждён, что сумеет сформировать кабинет, если Гинденбург его поддержит. Он договорился с президентом об отправке письма, в котором Гинденбург "просил" его как можно быстрее сформировать правительство из буржуазной коалиции. Последний адресовал выразительное обращение ко "всем партиям в рейхстаге, которые могут оказаться полезными, отодвинуть в стороны личные возражения и несовпадения мнений ради блага отечества". Он призвал их объединиться для конструктивных свершений под руководством правительства Маркса. По утверждению президента, все они должны вдохновенно трудиться не для и не против отдельных партий, а для благосостояния родины, соблюдая при этом конституцию. В заключение Гинденбург потребовал, чтобы Маркс защищал справедливые интересы рабочего класса "в стремлении служить всем классам".
Доставка послания была приурочена ко времени, когда Маркс встречался с центристской делегацией рейхстага. Оно произвело нужное впечатление, и "Центр" объявил о своей готовности войти в коалицию с немецкими националистами. Это решение, написала "Франкфуртер цайтунг", было принято главным образом из-за того, что центристы чувствовали: стремление немецких националистов получить доступ к правительственной власти является некоторой гарантией постоянства кабинета. Социал-демократы, отмечала газета, похоже, не имеют столь сильного стремления к власти. А националисты, со своей стороны, желали работать с "Центром", и потому переговоры начались.
Они привели к появлению программы, которую националисты с ходу отмели бы ещё год назад. Она предусматривала поддержку политики пакта Локарно, сотрудничество с Лигой Наций, защиту республики от клеветнических нападок и противодействие попыткам экстремистов свергнуть её. Маркс тоже пошёл националистам навстречу, разъяснив, что им придётся только признать законность конституции; он не настаивал на "безоговорочном признании" республики, как делал это в первый раз. Тем не менее, признавая законность конституции, они одновременно признавали и тот факт, что монархия осталась в прошлом. Правда, не всегда переговоры протекали гладко. Нередко возникали ожесточённые споры из-за распределения министерских постов, причём дважды урегулировать их приходилось лично Гинденбургу. В одном случае он даже предупредил националистов, что распустит рейхстаг, если правительство немедленно не приступит к работе. 31 января 1927 года, спустя шесть недель после отставки предыдущего кабинета, был сформирован новый. С Марксом в качестве канцлера в него вошли четыре представителя Немецкой национальной партии, несколько членов народной партии и "Центра", а также один представитель Баварской народной партии. "У немецкой республики снова есть правительство, – объявила "Франкфуртер цайтунг", – но теперь это не республиканское правительство. Совсем наоборот. Ни разу после 1918 года республика не была представлена так слабо в правительстве, как в последнем кабинете Маркса".
И снова Гинденбург положил конец мучительным переговорам. Страна наблюдала за партийными склоками с растущей тревогой, необходимость в уверенном, решительном руководстве стала безотлагательной. Казалось, обеспечить его может только Гинденбург. Показателем изменения его статуса являлось то, что в письме Марксу он больше не приглашал последнего сформировать правительство, а требовал этого. Некоторые ещё более далеко идущие предложения уже лежали на его рабочем столе. Шлейхер направил ему перечень предложений, кульминацией которых явился следующий совет: если правительство большинства не сможет быть сформировано, президент предупредит все заинтересованные партии, что лично назначит правительство, включив в него людей, пользующихся его доверием, независимо от их партийной принадлежности. Причём он даст такому правительству право распустить рейхстаг, если последний его не поддержит. "Я убеждён, – писал Шлейхер, – что эта процедура непременно приведёт к появлению надёжного и стабильного правительства или созданию необходимой атмосферы для новых выборов. Народ ценит ясную политику и твёрдую волю".
Начало деятельности нового правительства было неудачным. После выступлений Маркса, представившего свою программу, и Вестарпа, который от имени немецких националистов только что не извинялся за то, что принял её, последовали гневные дебаты в рейхстаге. После своей "покаянной" речи Вестарп перешёл к разъяснениям отдельных пунктов. Герард, оратор центристов, также привёл много оговорок. Всё же, несмотря на не слишком хорошее начало, этот кабинет оставался у власти дольше, чем все его предшественники, и сотрудничество между его членами, по свидетельству Маркса, было исключительно плодотворным. Весной 1928 года правительство ушло в отставку, побив все рекорды своих предшественников по законодательной деятельности.
Оно было особенно активно в области социального законодательства. У партии "Центра" и немецких националистов было немало сторонников из числа рабочих и служащих; чтобы сохранить их поддержку, кабинет инициировал программу социального законодательства, которую даже осмотрительная и критичная "Социалист ше монатсхефте" назвала "самой полной и наиболее разумной правительственной программой, которая до сих объявлялась в рейхстаге". Среди её главных положений были официальное установление восьмичасового рабочего дня и введение всеобъемлющей системы страхового обеспечения безработных. Гинденбургу ситуация казалась вполне обнадёживающей. Создавалось впечатление, что немецкие националисты примирились с республикой; радикалы – и левые, и правые – теряли почву под ногами, национальные волнения утихли. Неужели нация, наконец, готова к высшему единству, к которому маршал её так долго призывал?
Увы, ответ, к сожалению, оставался отрицательным. Под внешним спокойствием продолжали бушевать старые разногласия. Несомненно, число непримиримых врагов республики существенно уменьшилось, но многие из оставшихся продолжали занимать влиятельное положение в бизнесе и правительстве, в правоохранительной системе, школах, университетах и в промышленности. Их интересы выражал Альфред Гугенберг, располагавший обширной сетью газет и журналов.
Альфред Гугенберг, которому предстояло отныне и впредь играть воистину судьбоносную роль и чьи отношения с Гинденбургом являются важной главой в истории Веймарской республики, не поддаётся простому описанию. В юности, работая в государственных учреждениях Пруссии и директором на заводе Круппа, он увлёкся поэзией. Его письма и статьи отражали склонность истинного поэта к стилю и ритму. Но дни, когда он заботился об эстетическом совершенстве своих творений, остались в прошлом. Теперь этот дородный человек небольшого роста, обладатель роскошных старомодных усов, являл собой воплощение мелкобуржуазного самодовольства, по крайней мере на первый взгляд. Но внешность, как известно, нередко бывает обманчивой, и под этой невозмутимой наружностью таился острый деловой ум, организаторский талант и ловкость. Всё это снискало ему прозвище Серебряный Лис. К перечисленным выше качествам стоит добавить непоколебимую уверенность в своей правоте и непримиримую ненависть к республике. Эта ненависть превосходила все экономические соображения и не могла быть умиротворена материальными благами. Она уходила корнями в социальные и политические убеждения, в отказ Гугенберга принять демократический эгалитаризм конституции. Альфред Гугенберг и те, от имени кого он выступал, свято верили, что представляют социальную элиту, которая, имея образование и собственность, также обретает право вершить судьбы нации. Ими двигало стремление вернуть авторитарное государство с монархом или без него, в котором они вновь обретут привилегированный статус. Они стремились к государству без Веймарской конституции, которая, по словам Гугенберга, обогнала все другие конституции по степени, в которой осуществляла "бред <решений> большинства". Конституция освобождала "социальную доктрину зависти, которая лишает другого человека того, что он имеет (пагубная основа сегодняшней немецкой политики)".