Более серьёзные трудности возникли в другой области. Партия "Центра" была согласна терпеть "кабинет личностей" только при условии закрепления поста вице-канцлера за одним из её членов. Мюллер не имел особых возражений, тем более что кандидатом на этот пост был Йозеф Вирт, который в своё время так резко выступал против сотрудничества его партии с немецкими националистами, что был на грани исключения из партии. Именно по этой причине Гинденбург возражал против назначения Вирта. Он написал Мюллеру, что не видит никакой необходимости в таком назначении. Не забывая о своих президентских прерогативах, Гинденбург добавил, что не потерпит партийного диктата в формировании кабинета рейха. Он добился своего, но "Центр", оскорблённый таким отпором, отказался участвовать в новом правительстве, выделив только человека для связи. Для этой цели был избран Герард, ничем не отличившийся член партийной делегации рейхстага, который никак не подходил для "кабинета личностей". Герард взял на себя не имеющее особого значения министерство перевозок и, временно, министерство оккупированных территорий.
Только 28 июня, спустя пять недель после выборов, Мюллер завершил формирование кабинета. Тогда он ещё был временным, потому что все понимали: как только инцидент с Виртом забудется, партия "Центра" получит ещё одно или два места. Оставался нерешённым главный вопрос: действительно ли это будет кабинет "личностей", способный повести за собой свои партии. Начало деятельности снова было неудачным; не имея уверенности в степени поддержки, которую ему окажет рейхстаг, кабинет не осмеливался просить о вотуме доверия, а довольствовался одобрением его программы.
Да и Гинденбург не поддержал кабинет своим авторитетом. Он принял новый кабинет так же уклончиво, как и его предшественников, а принимая во внимание тот факт, что некоторые его члены были социалистами, вероятно, ничего большего от него нельзя было и ждать. И всё же в каком-то смысле новое правительство, куда входили представители от левых социалистов до умеренных правых, было ближе к часто провозглашаемой Гинденбургом надежде на национальное единство, чем любой другой кабинет, существовавший во время его президентства. Также новый кабинет предположительно не был партийным правительством в обычном понимании этого слова. Именно по этой причине поддержка президента была чрезвычайно важна, она также помогла бы Штреземану, пытающемуся сплотить народную партию вокруг нового кабинета.
Однако Гинденбург предпочитал хранить молчание, и последующее развитие событий убедило его в мудрости такой тактики. За исключением неукротимых пангерманистов и непримиримых националистов, правые смирились с необходимостью включения социалистов в новое правительство. Но вскоре сохранять пассивность стало невозможно, и на открывшихся дебатах Гинденбург открыто получил выговор за свою молчаливую соглашательскую позицию.
Первым открыл огонь "Стальной шлем". Шокированные достижениями левых на выборах, его лидеры возобновили нападки на республику. И на ежегодном Дне фронтовых солдат, отмечавшемся через несколько недель после выборов, прозвучало предупреждение: "Партии, которые утверждают, что борются за свободу Германии и против международного марксизма, должны или доказать свою способность довести эту борьбу до победного конца, или уступить место другим". Потом они стали откровеннее и открыто обрушили свою ненависть на республику. Если раньше все соглашались, что форма государственного устройства не имеет особого значения, сейчас вопрос был поднят снова. "Мы ненавидим сегодняшнее государство всеми фибрами своей души, – заявил в публичном выступлении лидер одной из провинциальных организаций "Стального шлема", – мы ненавидим его… ненавидим… ненавидим. Мы будем бороться с системой, которая управляет сегодняшним государством, мы будем бороться с теми, кто поддерживает его, идя на компромисс".
Старые разочарования, задетая гордость и социальные предрассудки снова толкали их на неприятие парламентских методов переговоров и компромисса. Несмотря на многие весомые достижения республики в области внешней, социальной и экономической политики, бесцельные действия социалистов и уклончивая позиция буржуазных партий поддерживали огонь разгорающегося недовольства. По мнению представителей "Стального шлема", была необходима естественная энергия и неиспорченная чистота движения, нестеснённого официальными программами и особыми обязательствами, чтобы противопоставить его стерильному рационализму республики. Это вдохновит нацию, оживит её веру и чувства. Как заявил один из ораторов организации Эдвард Штадтлер, "намного более "программным" в политике движения "Стального шлема", чем сложные программы партий, для нас является дух движения, который никогда не был точно определён и который невозможно определить словами. <…> Потому что именно в нём суть политики, проводимой военизированным Союзом и "Стальным шлемом". Нами движут выдержка, вера, миф, жизнь за идею, героические деяния, готовность к подвигу, боевые лидеры, великолепные верные сторонники, солидарность рвущихся в бой людей, общество молодых, марширующие колонны, дух окопов, развевающиеся флаги, ритм военной музыки, гордость, которую не сломить. <…> Для нас программа – ничто, а жизнь, человеческие существа – всё".
В этом выразился эмоциональный активизм, который ценит действие ради действия, не думая о последствиях и не связывая себя социальными и моральными условностями. В приведённых выше словах деятеля "Стального шлема", по определению Эдгара Юнга, содержалось кредо человека, движимого "внутренним обязательством по отношению к голосу крови, который заставляет его оставаться иррационально неопределённым и выражать свои юношески неустойчивые взгляды с соответствующей непредсказуемостью".
Такому первобытному буйству эмоций спокойная сдержанность президента не могла не казаться презренной слабостью. Никогда не испытывавшие восторга по поводу Гинденбурга лидеры "Стального шлема", однако, воздерживались от публичных критических высказываний в его адрес. Маршала даже приняли в ряды движения как почётного члена, но он никогда не был его почётным президентом, как считали многие. Лидеры "Стального шлема" никогда не упускали возможности выразить своё уважение к президенту в официальных посланиях и прокламациях. Организация не изменила этой линии поведения и теперь, и его журналисты "шлёпнули по рукам", хотя и мягко, пангерманистов, когда их лидер Класс осенью раскритиковал президента на ежегодном собрании Лиги пангерманистов. Но отношение "Стального шлема" стало постепенно меняться. Теперь его критика тех, кто поддерживал существующую систему, идя на "недостойные компромиссы", была направлена и на Гинденбурга, причём это все понимали, а его попытки, несмотря ни на что, поддержать его только как символ национального величия стали ещё более откровенными. "Гинденбург представляет для нас бесконечность времени, историю, миф, национальную веру, – размышлял Штадтлер, – поэтому задача национальных лидеров заключается в том, чтобы использовать в собственных целях моральную силу, которую он представляет. Споры из-за Гинденбурга нам не помогут. Мы можем двигаться вперёд, только воодушевлённые искренней, человечной, динамичной верой в Гинденбурга. И нация, вдохновлённая верой в Гинденбурга, пойдёт за тем, кто возродит и обновит ту Пруссию и Германию, которые так блестяще воплощены в этом человеке". Маршал стал "памятником далёкого прошлого, которое уже никогда не возродится к жизни, – вспоминал позже один армейский офицер. – Люди проходят мимо него с почтением, они снимают шляпы, но не останавливаются – они идут дальше, как всегда поступают, проходя мимо памятника".
В то время как "Стальной шлем" сохранял видимость уважения и почтения к президенту, другие группы – и левые, и правые – больше не считали это своим долгом. Очень скоро стало ясно: никто, кроме разве что коммунистов, не критикует маршала сильнее, чем правые круги. Самые злобные атаки предпринимал Класс – неутомимый член пангерманской лиги. Как и все пангерманисты, он давно относился к президенту критически. Теперь же, утратив всякую сдержанность, он излил на маршала всю глубину своего презрения. "Ни один объективный наблюдатель не сможет отрицать, что, с тех пор как у руля государства стал господин фон Гинденбург, дела у нас идут всё хуже и хуже. За это президент ответственен перед настоящим и будущим Германии". Другие руководители национальных движений выражали аналогичные мысли. Среди них, что неудивительно, был и бывший кронпринц.
Если на таких критиков и можно было не обращать внимания, посчитав их аутсайдерами, то того же нельзя сказать о Немецкой национальной партии. Вскоре после выборов Вальтер Ламбах, один из молодых депутатов рейхстага, призвал партию снизить свои монархистские амбиции и приветствовать в своих рядах республиканцев. Гинденбург, заявил он, настолько плотно затмил Гогенцоллернов, что они больше не пользуются симпатией немецкого народа. Партия должна обратиться ко всем немцам и превратиться в настоящую национальную консервативную партию, если, конечно, она хочет иметь влияние в будущем. Однако немедленной реакцией партии было намерение исключить из своих рядов такого члена; позже, чтобы избежать раскола, он был восстановлен в партии, получив строгий выговор.
Таким образом, полностью урегулировать внутренние разногласия было невозможно. Отповедь Ламбаху сделал не Вестарп – официальный глава партии, а Гугенберг, выражавший интересы непримиримых. Ламбах, заявил он, является оппортунистом. Если он хотел бороться против монархистского движения, это следовало делать извне, а не находясь в рядах партии. О Гинденбурге Гугенберг не сказал ничего, хотя Ламбах выразил неуважение к нему весьма красноречиво. Такое упущение вовсе не было случайным. Являясь ведущим пангерманистом, Гугенберг всегда возражал против принятия маршалом республики. Не приходилось сомневаться и в том, что он одобрил публичную критику политики Гинденбурга Классом. Один из его помощников стоял на трибуне вместе с Классом, когда тот критиковал президента.
Выражающий интересы непримиримых Гугенберг возглавил партию в октябре 1928 года после ухода графа Вестарпа, которому надоели бесконечные внутрипартийные склоки. Его избрание было тщательно спланировано. Многие из коллег имели серьёзные опасения и не спешили доверять ему лидерство. Всё указывало на то, что партии необходимо более гибкое руководство. Благодаря наличию богатых финансовых ресурсов, широкого доступа к прессе и несомненного организаторского таланта, Гугенберг, однако, преуспел довольно быстро и стал бесспорным лидером. Гинденбург наблюдал за происходящими в партии переменами со смешанным чувством и видел, что его призывы к единству далеки от претворения в жизнь – дальше чем когда бы то ни было. С Гугенбергом у власти практически не было шансов на то, что партия будет продолжать своё осторожное сотрудничество с республикой. Его также тревожило, не ослабит ли тяготение Гугенберга к промышленным интересам партийную поддержку аграрного сектора. Когда Гугенберг явился, чтобы засвидетельствовать своё почтение как глава Немецкой национальной партии, президент предостерёг его от продвижения интересов промышленности за счёт сельского хозяйства.
Если растущее упорство правых удерживало Гинденбурга от помощи правительству Мюллера, отношение социалистов ещё меньше способствовало пробуждению его энтузиазма к новому президенту. Один из главных споров избирательной кампании разгорелся вокруг бронированного крейсера, который собирался построить военно-морской флот. Первый взнос на его создание уже был разрешён предыдущим рейхстагом; его одобрил и рейхсрат при условии, что необходимая сумма может быть взята из доступных фондов. Во время избирательной кампании социал-демократы возражали против постройки корабля и попытались завоевать дополнительные голоса, выдвинув лозунг: "Вместо крейсера – бесплатная еда для детей!" Однако сразу после формирования нового кабинета Гренер настоял на том, чтобы необходимые суммы были ассигнованы. Хильфердинг – министр финансов от социалистов – нашёл, что возможность выделить средства есть, и кабинет согласился приступить к строительству корабля. Решение было единогласным: чтобы избежать правительственного кризиса на столь ранней стадии, социалисты тоже проголосовали за. На кону стояла не просто отставка Гренера. Если он уйдёт, поделился Хильфердинг своими опасениями с депутатом от "Центра", за ним может последовать и Гинденбург, Таким образом, неуверенность республиканцев меньше не стала. Даже после решающей победы на выборах социалистические лидеры стремились избежать новых президентских выборов и предпочли, чтобы Гинденбург, хотя и неохотно, но всё же поддерживавший республику, оставался на своём посту.
Необходимость и мудрость предложений флота можно подвергнуть сомнениям. Являясь начальным пунктом обширной программы, бронированный крейсер представлял собой довольно тяжёлое финансовое бремя. Как раз в это время Штреземан пытался добиться снижения репарационных платежей Германии на том основании, что они легли непосильным бременем на экономику страны. В том же месяце правительство подписало пакт Бриана-Келлога, которым война не признавалась инструментом национальной политики. Также на повестке дня стоял вопрос, оправдано ли строительство крейсера с военной точки зрения, и последние выборы обнажили дополнительную проблему пересмотра вопроса в свете политических перемен. Настойчивость Гренера показалась левым свидетельством того, что рвущийся к власти милитаризм предпочитает игнорировать более насущные социальные и экономические проблемы нации.
По этим и другим причинам социал-демократы и коммунисты обрушились с резкой критикой на решение кабинета. Социал-демократы утверждали, что их министры, согласившиеся на подобное размещение средств, отказались от своей позиции и проголосовали вместе со всеми (вместо того чтобы воздержаться); министры пошли на это, чтобы сохранить единство. Инцидент показал, насколько неудачной была попытка Мюллера создать "кабинет личностей". Не министры вели за собой делегации рейхстага, а делегации, как обычно, навязывали свою волю министрам.
Скандал явился очередным доказательством неумелых действий республиканцев, но он также выявил слабость позиции Гренера и Гинденбурга. Ни один из них не был полностью уверен, что военно-морская программа необходима и оправданна. Гренер откровенно признался, что стремился построить корабль для того, чтобы избежать давления со стороны правых газет. Позже он написал, что президент был готов положить проект на полку, и лишь благодаря его усилиям маршал принял положительное решение. Когда Гинденбург объяснял свою позицию Мюллеру, он оправдывал её в первую очередь с политической, а не с военной точки зрения. Он тоже поглядывал вправо, когда дал понять, что может уйти в отставку, если проект будет отвергнут рейхстагом.
Что бы ни происходило, маршал всегда тянулся вправо. Именно немецкие националисты видели в крейсере символ полагающейся на свои силы Германии, веху на пути к лучшему будущему. С другой стороны, социалисты снова показали, что являются колеблющейся, ненадёжной стороной. Их поведение укрепило убеждение Гинденбурга в том, что партийная политика и парламентарная система являются гибельными для Германии.
Гренер, как и Шлейхер, советы которого приобретали всё больший вес в глазах президента, чувствовали, что их политика сотрудничества с республиканскими силами ставит их в весьма затруднительное положение. Социалистов мало тревожили проблемы, с которыми сталкивались генералы, зато попытки последних достичь компромисса с социалистами и демократами стали причиной недоверия к ним в "национальных" кругах. Оно проявилось в участившихся нападках на министерство рейхсвера. Скоро нацисты и немецкие националисты стали соперничать друг с другом в выражении недоверия к системе "канцелярских генералов", которые сидят в министерстве и не знают ничего о фронтовом духе. Непрекращающиеся довольно долго, эти нападки могли лишить Гренера не только доверия офицерского корпуса, но и встревожить Гинденбурга, без чьей поддержки обойтись было нельзя.
Эти соображения укрепили решимость Гренера достичь урегулирования вопроса со строительством крейсера. Он знал, что если уступит, то навсегда дискредитирует себя в глазах правых, а этого нельзя было допустить. Но пока курсом, который он выбрал для себя и рейхсвера, нельзя было следовать без твёрдой и постоянной поддержки рейхстага. Гренера и Шлейхера всё больше занимал вопрос, где найти поддержку.
Гинденбург следил за развитием событий с возрастающей тревогой. Зыбкая коалиция, поддерживающая правительство, могла рухнуть в любой момент. Оставалась надежда, что партия "Центра" направит в кабинет ещё одного или двух своих членов, которые укрепят престиж правительства, но переговоры между канцлером Мюллером и представителями "Центра" приобрели затяжной характер и не давали результата. В течение нескольких недель страна имела возможность наблюдать за весьма неприятным представлением – переругиванием вокруг мест в кабинете. В начале февраля 1929 года "Центр" "отозвал" своего единственного представителя – Герарда – из правительства. И опять "кабинет личностей" покорно подчинился требованиям партии.
Президент с тяжёлым сердцем наблюдал за развитием кризиса, но воздерживался от вмешательства. Сделай он это, вполне мог бы убедить партии прийти к соглашению друг с другом. Его авторитет всё ещё оставался таким, что, по словам Штреземана, "многие кризисы закончились бы, как только президент произнёс бы своё решающее слово, и формирование кабинета было бы отнято у парламентариев". Но Гинденбург не хотел брать в свои руки инициативу, если существовала альтернатива. Когда Мюллер сообщил ему о готовности кабинета продолжать работать после ухода Герарда, тот с готовностью согласился. И всё же он чувствовал, что не сможет оставаться пассивным и далее. Близкие друзья осаждали президента многочисленными "я же вам говорил" и требовали действий. "Что вы собираетесь делать дальше? – поинтересовался неукротимый Ольденбург в разгар кризиса. – Всё это направлено непосредственно против вас!" Гинденбург устало ответствовал, что не знает, но через некоторое время провёл длительную беседу с Вестарпом. Он хотел знать, стоит ли ему вмешаться или лучше выждать и посмотреть, как пойдут дела. Президент не желал, чтобы в пассивности его обвинили правые. Вестарп предложил выждать до тех пор, пока несостоятельность правительства Мюллера будет продемонстрирована во всей полноте. Гинденбург принял совет с ещё большей готовностью после заверения Вестарпа, что Немецкая национальная партия не обвинит президента в недостатке активности.