- Обстановка? - точно встряхиваясь от сна, повторил полковник. - Вьюга, вот какова обстановка. Вьюга, притом им в морду, и вторые сутки без передышки. Батарею мою засыпало, откапывать не успеваем. Людей в окопах засыпало. Затворы не скользят, смазка замерзла, стрелять нельзя. У нас тихо.
Оказалось, что впереди винокуренного завода, шагах в шестистах находились окопы. Там лежала рота.
- Однако, всего девяносто пять человек, - прибавил полковник, - рота стрелкового полка, посланная на усиление участка, а справа и слева от нее спешенные казаки. Не более тысячи шагов от нашей позиции, впереди двух больших селений Дорогоньки и Лежиски находился неприятель: венгерская пехотная дивизия, австрийская пехотная дивизия и бригада германской кавалерии. При них четыре австрийские и пешие легкие батареи, одна тяжелая и одна конная германская. Батареи стоят за Днестром. Вторые сутки дует нам в спину и в лицо неприятелю вьюга, и на фронте тихо.
- Какой черт теперь на нас полезет! - говорил Морозову полковник. - Снег по пояс, глаза слепит и стрелять невозможно. У меня люди стали ноги озноблять. У стрелков валенки есть, а мои в сапогах лежат. Совсем недавно из шестой опять телефонили, - двоих с ознобленными ногами в околодок отправили… Я и решил…
Полковник замолчал.
- Что же вы решили, господин полковник? - спросил Морозов.
- Я все сотни приказал в селение Исаков к коноводам отправить, а в окопах оставить только полевые караулы, которые сменять каждые два часа.
- Значит? - спросил Морозов и остановился.
- Значит, между нами и неприятелем, кроме нескольких человек часовых, нет никого.
- Как же так? Ведь у них, вы говорите, две пехотные дивизии и бригада конницы?
- Так точно.
- А у нас?
- А у нас Божья Матерь с Ее святым покровом. Морозов чуть заметно пожал плечами. Полковник заметил это движение и с раздражением сказал:
- А что прикажете делать? Все равно люди в таком состоянии, что никакой атаки не выдержат. Чтобы схватиться в штыки, нас слишком мало, а стрелять мы не можем. Да и какой черт атакует в такую погоду навстречу вьюге!
- И атаковать не нужно. Пойдут церемониальным маршем прямо на наши штабы.
- А почем они знают, что я убрал казаков?
- Кто-нибудь донесет.
- Я в этот их всемогущий шпионаж не верю. Да не стоит думать об этом. Слышите, как завывает… Попробуйте выйти и пройти по полю. Через сто шагов упаритесь. Да что там! Давайте лучше закусим.
Весь занесенный снегом, точно елочный дед, бородатый казак притащил из деревни холодную жареную баранью ногу, ситный хлеб, бутылку кислого вина и, подав все полковнику и адъютанту, стал в закутке под какими-то машинами вздувать костер, чтобы согреть чаю. Устроились на ворохах соломы внутри парового котла, между чугунных стенок, сбитых клепками. Адъютант, сотник Плешаков, приклеил к металлическому шву котла две стеариновые свечки, и все трое уселись за столом.
- Видите, какой палац у нас. Важно, - говорил полковник. - Поедим, да и спать. Ничего теперь не будет.
Они поели, запили горячим чаем и теперь сидели, нахохлившись и молча. Изредка через окна завода влетала легкая пуля и пела протяжную жалобную песню либо со звоном ударялась о котлы и трубы.
Адъютант болезненно морщился и говорил:
- И все стреляет. Скучно ему, что ли?
- Нервит, - сказал полковник. Он закутался мягким кавказским башлыком и прижался к стенке котла.
Молчали долго. В тишину котла воющими шорохами доносилась вьюга, непрерывная, жестокая и холодная. За котлом вяло жевали сено лошади и порою прислушивались, переставая жевать. Ночь надвигалась.
- Вы сами, поручик, из каких мест будете? - спросил полковник.
- Я почти что ваш. Донской области. Из слободы Тарасовки.
- Морозовых, что ль?
- Я Морозов.
- Вот что… Я и не расслышал, как представлялись. То-то и по обличию видать, как будто наш. Так именье-то ваше сожгли в пятом году?
- Сожгли. Все уничтожили.
- Чего только не наделает народ. И кому это надо? Я помню ваш дом. Давно… А бывал. Славный дом был, и картины, и разные там редкости, табакерки старинные, совсем как музей. Неужели же все пропало?
- Все пропало.
- Что ж… И жизнь пропадет… Все тлен. Свистнула пуля, сейчас же другая, третья ударила в трубы, зазвенела жалобно и упала в песок, в золу.
- Слышите, господин полковник? - сказал адъютант. - Это не оттуда, откуда днем, это со стороны стрелков. Оттуда раньше не долетало.
- Что им приснилось, собачьим сыновьям, - вяло сказал полковник. Он дремал, и пули его не беспокоили.
- Господин полковник, и кони есть перестали. Что-то чуют.
- Это они так, - сказал полковник.
- Позвольте, я пойду посмотрю.
- Что ж, ступайте, Михаил Гаврилович, да пошукайте потом по телефону, пошла ли пятая подменить караулы? Не заплутала бы в этакую метель.
- Слушаю.
Адъютант вылез из котла и ушел. В разоренном строении было тихо. Кругом бушевала вьюга. Часто посвистывали пули. Действительно, они влетали не через те окна.
- Ой, Господи! - вскрикнул кто-то в углу…
- Чего там?
- Телехвониста Морковкина в локоть ранило.
- Ну-у? - удивился полковник. - Там же не долетало.
- Теперь долетает, ваше высокоблагородие, уж четвертая пуля… Вот она и пятая, да близкие какие, так и рвут.
- Ну… - протянул полковник и, сгибаясь длинным телом, стал вылезать из котла. За ним полез и Морозов.
Едва они вылезли, как в ворота вбежал адъютант.
- Господин полковник! - взволнованно крикнул он. - Венгерская пехота валом наступает на нас. Стрелки отходят. Они уже под заводом, на горку всходят.
- Кто они?
- Да стрелки…
- Давайте коней, посмотрим, чего там случилось, - все еще не веря, сказал полковник.
Через минуту он сел на лошадь и поехал за ворота. За ним тронулись два трубача и ординарцы. Поехал и Морозов.
- Ординарцы! Остановитесь покамест тут. Одни трубачи со мною.
Выехали за завод.
X
Лошади медленно шли по глубокому снегу, проваливались по колено, по брюхо, прыгали, вылезая из наметенных сугробов. По-прежнему неугомонная свистала вьюга и крупными острыми хлопьями неслась пурга навстречу неприятелю. В воздухе часто посвистывали пули, щелкали по снегу и было страшно ехать.
- Вы того… цепочкой езжайте, - обернулся полковник. - Абы не зацепило кого.
Только выехали за завод, где за бугром поле полого спускалось к австрийской позиции, как в темноте часто замаячили темные фигуры. Они казались большими и быстрыми.
- Кто идет? - крикнул полковник.
- Свои… свои… - растерянно отвечали люди и быстро проходили к заводу.
- Стрелки, что ль?
- Стрелки.
- А ротный где?
- Кто опрашивает?
- Командир казачьего полка.
- Ротного к начальнику участка!
Из туманов взлохмаченной ночи выдвинулась высокая фигура.
- Вы чего же это, други? А?
- Господин полковник… Венгерская пехота наступает. Поболее батальона.
- Ну… наступает… А вы?..
- Стрелять невозможно. Затворы снегом занесло. Офицер поднял винтовку и спустил курок, не было слышно щелчка ударника.
- Капсюль не разбивает.
- Протирать надо было…
Несколько пуль ударило подле. Лошадь адъютанта шарахнулась в сторону.
- А у него стреляет?
- Тоже плохо стреляет. Больше молча идут.
- Где же они? Офицер оглянулся.
- Во-он маячат.
Морозов посмотрел в ту сторону, куда показал стрелковый офицер, и увидал в снежных вихрях чуть приметные темные тени.
Полковник круто повернул коня и поскакал к заводу. Лошадь неловко прыгала по сугробам.
- Что ж теперь делать, господин полковник? - сказал, догоняя его, Морозов.
- Что?.. По телефону предупредить надо штаб дивизии, штаб корпуса. А то, как австрийцы на шоссе то выйдут, через полтора часа вот и они… Ах, черт! Спят ведь там они, понимаете… На меня надеются. Верят-таки, что не сдам позиции!? Батарею-то полдня откапывать надо. Вы понимаете это?.. Да, где же, черт подери, телефонисты? На заводе не было ни души. Ни телефонистов, ни ординарцев. Точно вьюга слизнула их. Все удрали, поспешно смотав телефоны и кое-где даже бросив провода.
- Сволочи! - вырвалось у полковника. - Учуяли негодяи, чем пахнет? Им аппараты чести казачьей дороже! Михаил Гаврилович, скачите вы… Да постойте! Надо бы написать. Так никто не поверит. Экой срам-то какой. Ну, мы ускачем… А батарея? А люди?.. Позор. Стреляться - надо. Не иначе…
Отчаяние полковника передавалось Морозову. Беда казалась непоправимой. Нигде не было ни одного человека, порывами выла вьюга, и в темных сумраках ночи то пропадал, то хрустко слышался поспешный шаг отходящих стрелков.
Полковник заехал за завод.
- Покурить, что ль, перед смертью, - сказал он. И вдруг выпрямился в седле. Под ним, в балке, в затишке, где вилась заметенная снегом дорога, тонкой змеею маячила длинная узкая колонна. В белом дыму метели чуть мерещились копья пик. От серых лошадей тонкий поднимался пар, и вся колонна казалась призрачной. Точно силы небесные двигались в этом снежном хаосе, легкие, еле зримые глазу.
- Пятая, что ль? - бодро крикнул полковник.
- Пятая, господин полковник, - вяло донесся старческий шамкающий голос. Один из всадников отделился и стал подниматься по снежным сугробам к полковнику.
- Пятая сотня, - командовал полковник, - отделениями на лево ма-арш!
Змейка двинулась, звякнула пиками, стала прямою и четкою, резче стал приметен пар, поднимавшийся над лошадьми.
- В чем дело, господин полковник? - спросил старый маленький человек, до бровей закутанный башлыком, подъехавший к командиру полка.
- Увидите, Леонтий Васильич, - как от мухи, отмахнулся от него полковник и продолжал кричать: - Сотня шашки вон, пики на бе-дро!.. Строй лаву!..
Сплошная линия выстроившейся сотни разделилась и стала краями скрываться во мраке вьюжной ночи.
- Рысью марш…
И, когда проходили мимо полковника тяжело в снегу дышащие лошади, он крикнул по фронту:
- Там венгерцев малость порубите… Только смотри, впереди пехота наша их заманивает. Ее не трожь!..
- Понимаем, - раздались голоса. - И гичать погромче!
- Понимаем….
Сотня скрылась на скате.
Полковник, Морозов, адъютант и трубачи поехали сзади.
- Ну, что Бог даст, - вздохнул полковник.
Едва проехали завод, донесся протяжный воющий казачий гик и за ним громкое пехотное "ура".
- Помогай Матерь Божья! - сказал полковник и широко перекрестился.
Прошло несколько времени. Пули не свистали. Было тихо.
- Ну, кажется, кончили, - сказал полковник. - Поедем, господин поручик, до дому.
У завода, на шоссе, остановились и ждали.
Была вьюга, неслись хороводом снежинки, но никаких иных звуков не примешивалось к вою ветра. Так стояли, не слезая с лошадей, с полчаса и смотрели в туман. Наконец, увидели. По шоссе к заводу вилась черная колонна и сбоку маячили конные казаки.
Старый есаул приметил своего командира полка, отделился от колонны и рысью потрусил к полковнику. Он сдвинул с красного обветренного лица башлык и сказал счастливым, еще дрожащим от пережитого волнения голосом:
- Человек с двести порубили, господин полковник, они и не стреляли, остальные все сдались. Померзли совсем. Жалко смотреть.
- Хорошилов, - обернулся командир полка к штаб-трубачу, - скачи ты назад, заверни ты мне эту публику - телехвонистов… Михаил Гаврилович, наладьте-ка в закутке свечку, надо донесение написать. А вы, поручик, будьте добры, посчитайте мне пленных.
У завода стояла колонна венгерцев. Они были тупые и равнодушные. Пять офицеров, один майор впереди, за ними толпа безоружных солдат. На них накинулся полковник. На скверном немецком языке он ругался.
- Как же вы смели в такую погоду атаковать? А! Несчастные!.. Вот и попались…
Он слез с лошади, топал ногами, размахивал руками и находился в чрезвычайном возбуждении.
Майор, с трудом шевеля замерзшими губами и показывая руку в шерстяных митенках с красными распухшими, замерзшими пальцами, плачущим голосом объяснял по-немецки, что германское командование решило использовать эту погоду, надеясь на отсутствие бдительности у русских, и послало вперед два их батальона прорвать фронт. За ними должны идти обе дивизии.
- Черта с два теперь пройдут! - проговорил полковник. - Однако надо нам полк вызвать, черт еще их знает, чего они там выдумают.
Снизу из лощины вышел батарейный командир со своими офицерами. Он с недоумением посмотрел на венгерцев.
- Вот, Матвей Матвеич, полюбуйтесь, вас собирались забрать, да и сами попались.
- То-то мне часовой говорил: атака была, не поверил.
- Поверишь тут! Сколько насчитали, поручик?
- Триста двадцать семь… Вывезла кривая!
- Не кривая вывезла, поручик, а спасла нас Божия Матерь, наша Заступница!
XI
Так не раз на войне ужасное сменялось трогательным и мерзость взаимного истребления людей вдруг покрывалась чудом.
Точно силы небесные склонялись сверху к земле и, спасая одних, карали других. И человек чувствовал себя щепкой, гонимой волнами океана.
Однажды осенью 1915 года, когда закрепились гвардейские стрелки на левом берегу реки Стоход, Морозов
сопровождал на позицию командира стрелкового полка, при котором он был для связи.
Месяц назад здесь были жестокие бои. Наши загоняли германцев за Стоход. Теперь германцы приходили в себя и словно зверь зализывали раны в своем логовище. Они пополнялись и готовили новые атаки, стремясь сбросить гвардейских стрелков в болото. По болоту постреливал немецкий пулемет. На нашем берегу толпились солдаты с патронами, носилками и хлебом, боясь идти по топи к своим. Им надо было показать пример.
Лошадей и коляску командир стрелков, молодой генерал, только что оправившийся от раны в лицо, и бывший с ним Морозов и адъютант стрелкового полка оставили в полусожженной деревне, где по уцелевшим хатам ютились перевязочные пункты и обозные солдаты, а сами пошли пешком на запад, где над болотом едва намечались на том берегу песчаные бугры - наша позиция.
Впереди шел маленький генерал. Полный, веселый, с живыми черными глазами, с небольшими черными усами, он подошел к болоту, оглянул нерешительно стоявших солдат, крикнул: "ну, пошли, что ль, цепочкой, негусто. Нечего бояться" - и пошел, балансируя руками на кочках, проваливаясь в болото по колено, по пояс, снова вылезая на песчаные отмели и хлюпая тяжелыми сапога-Пи по воде. За ним, не отставая ни на миг, насторожившись глазами, шел немолодой, коренастый, широкий солдат, генеральский денщик Алексей. Он походил на легавую собаку, идущую за сапогом охотника по болоту и не спускающую с него глаз. Морозов сказал это полковому адъютанту, штабс-капитану Байкову.
- Да, правда… В самом деле… - ответил высокий, стройный и красивый Байков, молодцевато и легко перешагивавший с кочки на кочку.
Алексей нес обеими руками над головою ружье и кряхтел, когда вдруг почти по грудь проваливался в грязную болотную воду.
- Алексей, ты зачем? - весело сверкал на него глазами генерал. - Ты не ходи!.. Ты мне не нужен.
- Я уж пойду, ваше превосходительство, а то - гляди, чего не случилось бы.
- А чего кряхтишь?
- Букивроты с коклектами исделал вам, уже чего высоко положил, а кажись, не подмокли бы.
- Кто о чем, а ты о букивротах, - сказал генерал.
- Об вас, ваше превосходительство.
Жарко было осеннее утро. Над болотом тянулся низкие туман. Порою припахивало пресным и тошным запахом трупа. Прямо под ногами генерала, вдруг возникший за кочкой, попался мертвый германский солдат. Болото засосало его по грудь, и он стоял над зеленой травой в каске и темном от воды мундире. На черном лице его провалились глаза и нос, и казалось, зловонным дыханием дышал его черный; рот.
- А… черт! - ворчал генерал, прыгая в сторону и проваливаясь в воду. - Не убрали-таки всех.
- Много их, - отозвался Байков. - Вот еще… и еще. Редкою цепью сторожили мертвецы болото, точно тонули и выбивались из сил, чтобы вылезти. Один лежал, в сером мундире и ранце, на животе, и голова его, без каски, зелено-черная, смотрела громадными светлыми глазами вдоль болота. Веки облезли, щеки запали, и глаза, казалось, вот-вот упадут в воду… Другой, ушедший в болото по пояс, еще держал костлявыми руками ружье. Вместо головы у него на плечах был череп под каской в сером чехле, сползший с позвонков на плечи. И когда шли мимо него, череп вдруг упал в воду, каска медленно потонула, а череп поплыл, и пошли от него круги.
- Брр… - ворчал генерал… - Что, далеко еще, Владимир Николаич?
- Совсем подходим, сейчас и река.
Река - брод по пояс, - шла у песчаного берега, пологим скатом поднимавшегося над водой.
Там редко, точно балуясь, постукивали выстрелы. Стрелковая бригада только что закрепилась. Сплошного окопа не было, но окопались лунками и колесницами и обложились дернинами.
Когда вылезли на берег, отряхнулись, как собаки, оттаптывая с сапог приставший к ним ил и отжимая рубахи и шаровары.
- Хороши! - сказал генерал.
- Чего лучше, - отозвался Алексей. - Прямо на Высочайший смотр… А тепло. Согреемся, солнышко, гляди, мигом просушит.
Поднялись по пескам к окопам. Земля сжатыми полями нив поднималась к бледному осеннему небу. Влево Желто-оранжевыми пятнами виднелся перелесок, от него шла вдаль насыпная дорога. У дороги торчали трубы сгоравшей деревни. Горизонт был пуст и широк. Неприятеля не было видно.
Стрелки, сидевшие по окопам, приподнимались, поворачивая голову на подходившего к ним мокрого, в иле и тине генерала. На их спокойных лицах расплывалась улыбка.
Точно приход начальства уменьшал опасность и красил их жизнь в окопах.
- Это пятая, Владимир Николаич?
- Пятая, ваше превосходительство.
- Здорово, пятая рота! - звонко крикнул генерал.
- Здравия желаем, ваше превосходительство, - с ударением на о, проглатывая первые слоги, громко, по-гвардейски, ответила пятая.
Соседняя шестая выбежала из окопов и построила фронт. Офицер шел с рапортом.
Генерал обошел свой и соседние полки.
- Пускай поглядят на начальство, - сказал он Морозову. - Им полезно знать, что болото начальству нестрашно.
Они прошли вдоль окопов по песку и солнопеку версты четыре, устали, просохли и проголодались.
- Пригодятся, брат, Алексей, твои букивроты, - сказал генерал.
- Я и то знал, ваше превосходительство, что должны пригодиться. Нынче поешь, ровно и не надо, а на завтра опять есть охота.
- Ты у меня все наперед видишь.
- Такое уж мое дело, ваше превосходительство. Уселись при третьей роте, где был окоп побольше. У офицеров стрелкового полка нашлись консервы, кто-то пожертвовал бутылку коньяку. Стали закусывать.