Хуже стало потом, через 12 лет. Умер младенец Дмитрий-первый, в конце 1559 года расхворалась и скончалась любимая жена Настя Романова. И возник Большой Бес. Страшное, огромное, темное чудовище являлось нежданно, заполняло собой все пространство, каким обширным оно ни будь, - хоть с каморку, хоть с Соборную площадь. Большой Бес и морды-то не имел. Он был, как печной чад, как гарь московского пожара, - удушлив, безысходен, горяч. Он не говорил понятных слов, но сжимал сердце ужасом, гнал прочь от людей, или наоборот, сковывал, вдавливал в тронное кресло, в деревянное сидение царского места справа от алтаря. Большой Бес не стеснялся церковных святынь и реликвий, не сучил ножками, как МБ, у входа в дом Божий. Он обволакивал своей шерстью Ивана, придворных, семью царскую и у трапезы, и среди литургии, и в крестном ходе. Иван не мог бежать, придавленный Большим Бесом. А люди вокруг щерились бесовскими улыбками, сжимали свой тесный круг. И тогда спастись от них можно было только казнями, травлями, тайным убийством.
Мелкий Бес тоже не чурался живодерни, но и здесь старался облегчить душевный гнет, снять с пациента смертную дрожь. Сквозь вой и хрип Беса Большого, когда, например, старого князя Хворостинина, героя многих войн, заволокли на помост, и когда голова его, зевая, скатилась под ноги жены, следующей за мужем на плаху, МБ тормошил заледеневшего Ивана дурацкой шуткой:
- Велел бы ты этой свинье бантик повязать, а то, что ж она у тебя без бантика?
Когда жуткой весной после смерти Насти отправляли на смерть князя Дмитрия Курлятьева с женой и детьми, Мелкий Бес прострекотал чечеткой у Ивановых ног и пролепетал сквозь расступившийся кровавый туман Красной площади:
- А вон того мальца, Лариошку, ты, Ванечка, оста-авь! Он тебе сгодится, успеешь погубить - глядишь, и с пользой.
И мальчика сразу потащили с саней и отвели в богаделенку при дворце, - Иван не помнит даже, чтобы вслух приказывал.
Вот еще недавний случай. Воротясь в 1577 году с Ливонской войны, государь, разнимаемый Большим Бесом, вздыбил "шестую" волну расправ. Среди прочих злодеев, изловленных для казни оказались книжники - игумен псковский Корнилий да ученик его Вассиан Муромцев. Умертвить их было необходимо как можно скорее, ибо ужас входил в Ивана из их спокойных, блестящих святостью глаз. Но Мелкий Бес уперся.
- Нельзя казнить сих честных людей, как простых воров. Они достойны смерти ученой!
Пришлось Ивану еще несколько дней трястись, пока мастера Кукуйские сооружали давильню, какие для книгопечатанья употребляются, только великую. Обоих злодеев под нее положили, да и стиснули винтом в бумажный лист!
Но Бесу все мало. Вот волокут мздоимца, алчного корыстолюбца - архиепископа новгородского Леонида.
- Рвать псами собаку! - кричит Иван сквозь багровую пену, - посмел церковь, дом Божий позорить, люд скромный обирать, от Господа отвращать!..
Но не тут-то было!
- Сто-ой, - тянет Мелкий Бес, - думай, что говоришь, Василич! "Собаку - псами!", - это у тебя не казнь, а собачья свадьба получается. Вора как зовут? Леонид - лев! Таковым его и следует представить, вид приличный придать. А ты кричишь: ату! - рвите Льва! - а псы смотрят, озираются - никакого льва и нету. Вели его в львиную шкуру зашить. Пущай собачки наши научаются на крупного зверя!
- Да где ж я тебе львиную шкуру возьму? - стонет Иван в пустоту. Зрители трясутся: опять царь сам с собой разговаривает!
- Ну, как знаешь, - соглашается МБ, - зашивай в медвежью.
Зашивают архиепископа в медвежью шкуру, в нос вдевают кольцо, водят на задних лапах по кругу, травят собаками. Вот! Совсем другое дело получается! Собаки уверенно кидаются на зверя, умело рвут дичину, аж клочья летят. И уж от растерзанного трупа отбегают прочь. Мясо у медведя какое-то дохлое оказывается.
С особым шиком кончал царь разбойников. Прочитали ему как-то книгу немецкую, печатанную, что римский император Август казнил своих воров не просто так, а в театре. Подбирал для них подходящий сюжет. Например, Икаром злодея оденет, крылья ему пристроит да на веревке отправит в полет над зрителями. А над серединой площади веревка возьми да оборвись! Вот Икар и шмякнется о камень. Кровь - лужей, крылья белые сломаны, в крови мокнут, кости в разные стороны торчат, - красота! Или устроит разбойнику "Гибель Геракла". Обольет его маслом горючим, даст в руки факел, и травит героя Немейским львом или Критским быком. Хочешь, бейся, хочешь, запали себя факелом, да и отдыхай. Все "гераклы" так в конце концов и поступали.
Хотелось и Грозному римских тонкостей. Вот и стал он речных разбойников "морским боем" казнить. Привяжет злодеев в лодке и спускает по Москве. А напротив Кремля их уж государево войско в стругах поджидает. Начинают друг в дружку палить. Только воры чистым дымом плюют, а царевы люди ядрами да каменной сечкой огрызаются. А под конец закидают воровской корабль горшками с горящим маслом и смотрят, как воры огненную кару принимают. Народ московский тоже на берегу стоит, на кремлевской стене толпится, любуется.
А ведь было за что речных лиходеев и жечь. Не стало от них ни проезда, ни проплыва. Волгу-матушку, главную реку русскую, и ту под себя подгребли. Вот, смотрите.
Глава 2
1570
Волга
Братство Кольца
Повадка волжская в полной мере использовала выгодный природный ландшафт и законы гидродинамики. Она в то время была такова.
Рассмотрим сначала ландшафт. Основное гнездо бандитское находилось на том самом месте, где сейчас благоухает город Самара. Не очень-то удачно его разместили, надо сказать. Теперь с преступностью там вечные неприятности происходят.
Река Волга в тех местах спускается с севера, потом резко заворачивает налево, потом направо, идет по часовой стрелке и возвращается в точку первого поворота, на пару верст не дотягивая замкнуть кольцо. Потом снова срывается на юг, соорудив круглый полуостров. Можете сами посмотреть на этот завиток, он такой же, что и 400 лет назад. Только размеры его поменялись.
В те экологически чистые годы, задолго до азартного гидростроительства Волга была намного полноводней. Сейчас она подсела, и разбойничий полуостров имеет поперечник около 60 километров с перешейком в 12 километров. А во времена Грозного параметры были другие: 20 верст поперек и 2 версты перешейка. Весной из-за разлива перешеек сужался до нескольких сот саженей, покрытых кустарником и кривыми, коряжистыми деревьями. Намного живописнее там было, чем сейчас. Давайте туда вернемся.
Итак, имеем речную петлю, в восточной части которой в Волгу врывается безымянная речка (ныне - р. Самара), а в правой, западной части имеется упомянутый сухопутный переход на большую землю. Все это очень удобно для наших водных процедур.
Природный феномен эксплуатировали три дружественные бригады. Командовали ими три друга, три названных брата Иван Кольцо, Богдан Боронбош, да Никита Пан.
Первая шайка гнездилась на северном берегу перешейка. Ее атаман Богдан Боронбош раньше был запорожским казаком. Вообще-то, его настоящая "фамилия" была Барабаш, - вполне библейское слово, производное от "Барабас" или "Варавва". Так звали разбойника, любезно уступившего Христу место на кресте. Варавва выступил в роли козла отпущения, и эта фигура - бандит, обретший свободу, - доныне популярна среди братвы и священнослужителей. Богдан так и носил бы славное имя, если б не попал в переплет.
Однажды казачья ватага, в которой был и Богдан Барабаш, разбила крымский обоз. Две арбы добычи казаки, не разбирая, погнали в Сечь. Имелось бы время, они бы с чувством и расстановкой перебрали товар, но теперь задерживаться не приходилось, - на горизонте мельтешило, могла погоня нагрянуть. Но Бог миловал, добрались до перевоза. Когда перегружали добычу в лодки, среди прочего на дне арбы нашелся ящик - не ящик, сундук - не сундук, и тащить его досталось Богдану. Богдан накануне был ранен в голову, татарская сабля рассекла ему переносицу, но хотелось помочь друзьям, и бинтованный Богдан ухватил ношу поперек. В ящике аппетитно звякнуло. "Цэ ж гроши!", - легко определил Богдан.
На острове Хортица, на Сечевой стороне казаков встретили гетманские люди, приняли добро. В том числе и денежный ящик.
В Сечи был закон: что захвачено не в одиночку - дели на всех. Однако, когда вечером того же дня гетманский писарь читал реестрик добычи, ящик тоже прозвучал, но не звонко, а гулко: "Кутийка порожня".
"Як порожня? - выскочил Богдан. От винного отдыха и полученной раны он потерял сообразительность, - як порожня? Там грошив с полпуда було!".
- А раз "було", так куда ты их, пан Барабаш подевал? - поинтересовался писарь. И не успел Богдан перекреститься, как оказался в яме под корнями спаленного дуба.
По протрезвлению состоялся суд чести. Особенно горевал о ее "порушении" писарь. Он чуть не виршами страдал на кругу и выписал Богдану полное удовольствие, чтоб не совал свой длинный нос в войсковой карман. По приговору должны были вырвать казаку ноздри, но вышло неудачно. От позавчерашней сечи нос у Богдана держался еле-еле. Поэтому, когда гетманский кат Юрко рванул ноздрю щипцами, нос отделился вовсе.
С тех пор Богдан обиделся на Сечь Запорожскую и при первом удобном случае бежал на Дон и Волгу.
У Кольца Богдан Барабаш появился с черной повязкой на бывшем носу и представлялся гнусаво. У него выходило то Борбонш, то Боронбош, то еще хуже. Бандитский поп Святой Порфирий по пьянке шутил, что нос Богдана "отпущен" во искупление грехов. А Иван Кольцо успокаивал казака, что сделает ему нос золотой. Или серебряный - по выбору.
Вторая группа наших умельцев располагалась в устье Самары на середине кольца. Ею командовал Иван, в прошлом московский карманник, получивший кличку по открытому им речному рельефу.
Третье подразделение возглавлял новгородец Никита Пан. Его сорок разбойников отдыхали на южном берегу перешейка.
И вот, к примеру, караван купеческих лодок плывет от Казани на Астрахань. Груз - мануфактура, галантерея всякая, изделия народных промыслов. Вереница судов начинает движение по кольцу с длиной окружности в 60 верст. Если караван податливый, без пушек, воинского конвоя, то его сразу забирает северная бригада Боронбоша. Если караван мощный, то его либо пропускают, либо откусывают от него хвост. В любом случае посыльные Боронбоша скачут на две стороны. Один несется галопом строго на восток, проделывает 20 верст, и с высокого берега подает дымовые знаки наблюдателям Ивана Кольца, притаившегося в устье Самары. Второй гонец лениво, иногда пешком тащится на юг и сообщает разведданные или результаты первого столкновения братишкам Никиты Пана.
Караван тем временем преодолевает полукруг в 30 верст и оказывается в зоне жизненных интересов Ваньки Кольца со товарищи. Банда Ивана вылетает на одномачтовых чайках, берет караванщиков на абордаж, грабит, топит, куражится на всю катушку.
Следует отдельно описать приемы работы Ивана Кольца. Ванька выезжал "из-за острова на стрежень". Вы думаете, об этом в песне для рифмы поется? Что Стенька Разин выплывал на стрежень для утопления княжны? Заблуждаетесь, дорогие! Тут мы переходим ко второй части нашей лекции - особенностям использования законов гидродинамики при речном разбое.
"Стрежень", это стоячая волна, образующаяся по линии столкновения струй сливающихся рек. Арагвы и Куры, Волги и Самары, Миссури и Миссисипи. В принципе, это могут быть две протоки одной и той же реки, огибающие разинский остров.
Купец традиционно прет по более широкой воде, - боится берегов. В устье узкой протоки или притока его караулит наш Стенька, то есть - наш Ванька. Приток в данном случае - речка Самара.
Караван приближается к стрежню, здесь его сбивает вбок струя из притока. Она обычно более быстрая и резкая. Корабельный порядок на несколько минут расстраивается, и тут на него с приточной струей внезапно налетает наш Иван. Времени на подготовку к отражению такой атаки у мирных водоплавающих нету. Пушки заранее не заряжены, чтобы порох не раскис от сырого речного воздуха, брызг и т.п. Мортирка или кулеврина корабельная заряжается минуты 2-3. Ивану этого времени вполне хватает, чтобы подъехать на вороных. А уж в ближнем бою, - сами понимаете!
Если караван тащится снизу, то наскок на стрежень выходит и вовсе мгновенным. Так что, выскакивать на стрежень очень выгодно в нашем разбойном деле.
Итак, дело это сделано.
Те купцы, которым удалось-таки прорваться на юг, думают, что спаслись промыслом Божьим. Напрасно. Против нашей троицы обычный рыбный промысел бессилен. Остатки, сплывающие по течению, легко подбирает Никита Пан. Он просто с распростертыми объятьями караулит странников на середине фарватера. Вот же сказал господь наш Иисус Христос ученикам своим, рыбакам Андрею и Петру: "Были вы ловцы рыб. А я вас сделаю ловцами человеков". Так что Иван, Богдан да Никита Пан четко по учению работали. Проверим еще раз божий завет.
Вот караван идет с юга, против течения. Тогда ему еще хуже приходится. Во-первых, скорость ниже. Во-вторых, груз тяжелее - сельскохозяйственная продукция, полезные ископаемые, прочие астраханские и заморские грузы. Операция повторяется в обратном порядке: Пан - застрельщик, Иван - налетчик, Богдан - чистильщик.
Вечером трудного дня братва собирается в центре своего полуострова, в специальной зоне отдыха. Тут, конечно, происходит честная дележка на троих, шашлык жарится, винцо пенится, девки пляшут вкруг костра. Хорошо!
Иван Кольцо, Никита Пан и Богдан Боронбош очень довольны были своим совместным предприятием. Теперешние самарцы горько завидуют трем богатырям, ибо слабо им всю Волгу контролировать! Друзья мечтали по-научному усовершенствовать бизнес. Был у Пана блестящий проект. Собирался он прорыть через перешеек тоненькую канавку - в сажень шириной. Теперь смотрите. Перепад высот между началом и концом канавки - такой же, как у Волги в начале и конце кольца имени Ивана Кольца. Но сечение канавки - незначительное. Следовательно, скорость потока в ней может достигать просто горных величин. Воистину Арагви! Теперь, если в верхней точке сделать плотинку и открывать ее по праздникам, когда купец на горизонте, то можно:
а) уволакивать в канавку отстающих путников;
б) вылетать на стрежень еще и у Никиты Пана;
в) стремительно драпать в случае чего.
Но мечты мечтами, а жизнь поворотилась неожиданным боком.
Глава 3
1570
Волга
Дипломатическая неприкосновенность
В 1570 году казаки Ивана Кольца, Богдана Борбонша и Никиты Пана ограбили на Волге у самарского устья ногайских послов и русского боярина Василия Перепелицына" - это из летописи. И надо же такому случиться, что через 9 лет Перепелицын встретился казакам в чине Пермского воеводы! Возник затяжной конфликт. Но Перепелицын сам виноват, зачем он тогда с ногаями связался? Вот его история.
Боярин Василий, мужчина средних лет, в расцвете карьеры не брезговал выездной службой. Куда царю вздумается, туда он с охоткой и едет. Пока он в командировке трудится, московские сидельцы вкушают столичные увеселения - казни, травли, ссылки и прочие представления Большого (Беса, конечно, а не театра).
В тот раз Василий согласился поехать к ногаям. Ногаи - это население погибшей Хазарии, древней страны у слияния Волги и Дона. Они несли в себе пестрое разнотравье тюркских, южнославянских, индо-цыганских хромосом, обильно обрызганных татаро-монгольским навозом. Ногаи были питательной средой, из которой выросло среди прочего и наше южное, донское казачество.
Миссия Перепелицына легла удачно. За ее срок (весна-осень 1570 года) на Москве произошло немало чудес. Когда в сентябре 1569 года Грозный повелел Перепелицыну быть готовым с весны ехать на юг, везти жалованье ногайским кочевникам-пограничникам, никакого жалованья у него еще не было. Но Грозный смотрел вперед. И пока боярин Василий готовил экспедицию, подыскивал переводчика, выбирал корабли, Грозный ушел с отборным опричным войском на Новгород. Всю зиму в бывшем вольном городе шли массовые казни и погромы, горели кварталы и улицы. Ну, и конфискации, конечно, свершались поголовные.
Перепелицын, занятый делами, к новгородскому геноциду оказался непричастен, и остался как бы чист перед русским народом.
Задача Перепелицына была сложной. Следовало уговорить ногайских ханчиков, если не присягнуть Иоанну Московскому, то хотя бы заключить договор о ненападении и совместных действиях на южных подступах к Московии. Конечно, иметь таковые заверения за телегу серебра и тканей получалось легко, но надежны ли покупные слова?
С первым новгородским обозом прибыли в Москву телеги награбленного злата-серебра. Из этих телег по государевой записке было отсыпано условное число монет и отвешен вес ценной посуды. Василий все это упаковал, сложил на корабли и убыл по первой воде, благо весна в том клятом году была ранняя. В дороге Василий мучался поносом, геморроем и кровавыми соплями, но, как оказалось, это были пустяки. Потому что, например, проплывая в конце марта по самарскому Кольцу, и проскакивая среди льдин мимо Богдана-Ивана-Пана, Василий еще не знал, что в этот день практически все боярство московское сходилось под конвоем в кремлевские казематы. И мало кто оттуда потом пошел по домам, а не на Красную площадь для последней демонстрации. Государю, вишь ли, нашептал некто Большой и косматый, что бояре сплошь поражены грибком государственной измены.
А 18 августа, когда Василий, облегчившись у ногаев от кровавого серебра, всходил на борт своего флагмана и отчаливал обратно, и когда его лодки загружались под завязку всяким неучтенным добром, а послы ногайские усаживались в особое судно для официального дружественного визита к северному царю, сам этот царь моржовый пребывал в холерической лихорадке. Глаза его страдали особым дальтонизмом, - они видели все только кроваво-красным на черно-закопченом. Дыхание Грозного было судорожным, а сердцебиение - неопределенным. Поэтому бояре московские, - виновники этих хворей восходили на дощатые помосты и каменные ринги. Неучтенное их добро свозилось в Кремль. А сами они усаживались на кол, в котел, на колени перед плахой. Так что, Василий удачно из Москвы отлучился!
Удачно, да не совсем.
Переговоры его прошли успешно, помог военный случай. Оказалось, что, пока весной Препелицын толкался среди льдин в устье Оки, донские казаки напали на ногайскую столицу Сарайчик и "не токмо людей живых секли, но и мертвых из земли вырывали и гробы их разоряли". Теперь от такой напасти ногаи готовы были хоть в холопы к царю записаться.
Но на обратном пути безнаказанно проскочить Самару Перепелицыну не удалось. Пан увязался в кильватер и с одного залпа утопил плоскодонку хвостового конвоя. И пока внимание убегавших было направлено назад - на Пана, Иван Кольцо спокойно поджидал гостей прямо на середине реки, выстроив восемь чаек в линию - носовыми пищалями по течению. Иван так нагло выехал, потому что посольство Перепелицына еще с весны было посчитано и запланировано, а увеличения конвойных войск в караване не наблюдалось. Стрелять и рубить Ивану почти не пришлось. Заартачились только ногайские лучники. Их перестреляли из пищалей. Остальных уговорили сдаваться добрым словом да ласковой улыбкой. Обычно при речных стычках в живых никто из мирных не оставался. Но сегодня жертв среди кольцевых братьев не было, солнце светило ярко, настроение было прекрасное, и Кольцо душегубствовать не стал. Все мирно причалили к полуострову и побрели в лагерь.