Наконец, Иван взглянул на стольника осмысленно, и Курлята доложил, что ведьму топили легким способом - в мешок с камнями не сажали, а связали только руки да ноги. Бросили бабу со свай снесенного ледоходом Китайгородского моста, она троекратно погружалась ненадолго, но потом закинула связанные руки за голову и "потекла" по холодной глади Москва-реки. Выловили ее для дальнейшего сыска уже у Боровицких ворот. Вернули в яму. Тут баба очнулась. На вопрос, почему ж ты, ведьма, не тонешь, отперлась, что не ведьма. А не тонет по Божьей воле. Не принимает ее Господь, пока не скажет она тайное слово самому государю, Божьему помазаннику. Так больше уж пытать и не посмели.
Иван вскочил с "царского седалища", крикнул Смирному, чтоб гнал посольских на Кукуй до завтра, и поспешил за Курлятой, сбросив на руки спальнику золоченый весенний кафтан.
Когда скорой толпой шли к лабазам, от митрополичьего двора отъехала карета. Новый митрополит Дионисий, избранный два месяца назад, поспешал куда-то через Спасские ворота.
- Узнал про ведьму. Обижен, что на пытку не позвали, - все ему внове, - пропищал МБ...
Смеркалось. У лабаза дымили смоляные факелы. В яме все было готово для ночного допроса. Горел огонь, заплечный отрок топтался у очага, на стене белело распятое тело. Руки ведьмы были привязаны к железным кольцам, ноги едва доставали до земляного пола.
Иван подошел ближе, осмотрел бабу медленно - от слипшихся темных волос, до вымазанных илом ног. На середине осмотра почувствовал оживление "ночного оружия". Ведьма была хороша. Ну, на то она и ведьма.
Теперь Иван гадал, не ее ли придавливал в подклети, и не от колдовства ли приключилась слабость. Грозный придвинулся близко.
- Что, красивая, перышком оборонилася? Ужо не поколдуешь!
- Это перышко - приворотное - не отворотное. Не колдую я, аль креста на мне нет?
И, правда, во впадине меж грудей у бабы висел маленький медный крестик на обычном шнурке.
- Ну, сказывай свое слово, что за тайна от царя?
- Это слово древнее, птичье, в нем без боли нет почину.
- Ну, так будет тебе боль, этого у нас в достатке, - зловеще улыбнулся Иван. И не успела баба опомниться, разъяснить, что за боль такая, как уж подлетел отрок с каленой железякой, и нацелился в голую грудь.
Иван перехватил руку, и сам направил железо на внешний скат бедра. Красный стержень шваркнул, ведьма взвыла глубоким, утробным стоном, и у Ивана совсем уж напряглось, чего раньше болталось. Он оттолкнул отрока обратно к огню и придвинулся к бабе. Пахло свиной колбасой. Ведьма подкатила глаза, дрожащие губы ее шевелились, и Иван стал слушать скороговорку.
"Выходил царь Евсей да за Волгу-реку,
Да за Камень-гору, да по леву руку.
И ловил царь Евсей
Птицу Сирин во лесу,
На дубовом на суку, да за русу за косу.
А уж птица была
Хороша и добра,
Для царя для бела
Не жалела пера..."...
Тут ведьма поперхнулась и замолчала. Голова ее обвисла, казалось, она спит или в обмороке. Иван протянул руку и вполне по-мужски положил ладонь на талию. Медленно повел по обжаренному бедру. Ведьма встрепенулась от боли. Замотала головой, забормотала неразборчиво. Иван отпрянул. Курлята придвинулся вплотную, чтоб не пропустить чего. Но баба проговорила несколько слов и замолкла. Курлята недоуменно оборотился.
- Ну? - спросил Иван.
- Алчет чего-то. Все "алко", да "алко" приговаривает, шесть лет каких-то, шесть месяцев. Может, вина ей дать?
- Ну дай. И мы выпьем.
Отрок сбегал до дворца, принес порядочную сулею, узелок с закуской, чашки да плошки. Выпили, закусили, влили и ведьме на добрый глоток. Она дернулась на вытянутых руках, застонала.
Иван велел отвязать ее, прикрыть хоть чем, посадить на лавку. Бабе налили полную чарку, оторвали краюху хлеба. Теперь Иван смотрел, как она ест и пьет.
Ведьма поела, и допрос продолжался вполне мирно и тихо. Только захмелевшие опричники гоготали временами. Они добродушно спорили, отдаст ли им государь ведьму до утра или велит сразу кончить. Кто не кончил.
Иван и Курлята тоже выпили немало, но слушали трезво. А ведьма рассказывала интересные вещи. Будто бы за Пермской землей да за Камнем, есть Тобол-река, и на конце ее стоит холм-гора. На горе - малый лес. Во лесу - велик дуб. Туда на закате слетаются птицы русские - Гамаюн, Алконост да Сирин. Гамаюн душу веселит, Алконост сердце покоит, а уж Сирин - чарует да любовь дает. Вечную, прибавила ведьма.
- Какова ж любовь вечная по жизни смертной? - разумно мукнул Курлята.
- От любви и жизнь! Аль не пробовал? - совсем уж расслабилась баба.
- Пробовал, и еще пробовать буду. Дозволь, государь? - Курлята приподнялся с лавки, но стал валиться набок. Иван велел его вынести, да и всем прочим выйти.
- Как зовут тебя, колдунья? - Иван снова сидел напротив бабы.
- Марья.
- Ну, говори дальше, или боли поддать?
Марья стала рассказывать не спеша, то выпивая, то закусывая.
Оказалось, перо Птицы Сирин годно для привороту. Если им пощекотать зазнобушку, то уж не отвяжется.
- Щекотка для привороту и без пера годится, - усомнился МБ.
- А саму Птицу поймаешь, да послушаешь - полюбишь навечно, и вечно молод будешь. Но поймать ее трудно, а заставить петь еще трудней. Она петь на воле привычна, и песня эта вольная опасна. Завораживает, ум вынимает.
Марья выпила и продолжала.
Ловится птица так. Нужно вылить в ендову вина немецкого, да рассыпать вкруг пряника русского. И как птица на закате вина попьет, да пряника поклюет, так можно ее брать руками, пока солнце последним кусочком не скроется. А тогда уж держать в золотой клетке. Поить вином с водою ключевою, кормить пряником, да разрыв-травою. Или подорожником.
- А на что вино немецкое, таким вот нельзя? - поинтересовался Иван.
- Сирин везде летает - от восхода до заката. Она солнца поводырь, восход с закатом соединяет. Ест на востоке, пьет на западе.
- А как у нее молодости взять? - глаза Ивана оживились - Это - тайна любви молодильная, - Мария снова бормотала в трансе, - на любви узнается - любовью дается - в любовь превращается - молодой остается...
Тут Бес велел Ивану подняться со своей лавки, да обойти стол, да споткнуться о пустую сулею, да налечь на бабу. На ощупь выходило, что это та самая ночная хохотунья и есть.
Мария ожила, отвечала Ивану телом, да и сказку сказывать не забывала. Вот что у нее выходило с прерывистыми криками да стонами.
Птицу в золотой клетке нужно привезти домой, поставить клетку в спаленке, темной горенке. Кормить ее можно молодильными яблоками, в немецком вине мочеными, с русским медом толчеными. И снесет она яичко позлащеное. В том яичке будет игла каленая. Кто иглу в себя примет, тот и любовь навек оборонит и молодость.
- А как принять иглу-то? - Иван привстал на локтях.
- Из яй-ца... - Мария уже срывалась в дробный крик, - в яй-цо, в яй-цо, в яй-цо! - и, затихнув, добавила, что птицу кормить надо пряником на единороговой муке.
- Какой муке? - Иван помедлил застегнуться.
- Единороговой. Из рога единорога смелешь муку, замешаешь в пряник, чтобы птицу ловить, и дома кормить. Я разве не говорила?
Иван стал выпытывать у ведьмы, не забыла ли она еще чего, и Марья добавила только, что от иглы в яйце - вечная любовь, а вечная молодость - по птичьему слову. Птица сама его скажет.
- Неужто, говорящая? - Иван недоверчиво скривился.
- Не говорящая, но скажет - моим голосом. Ты только излови, а уж я тебе ее песни перетолмачу.
Утром Иван проснулся со свежей головой, впервые за несколько лет нигде не болело.
Ларион Курлятьев, напротив, явился к одеванию шаткий и бледный. Пока Смирной государя умывал да одевал, Курлята помалкивал. А как спальник с тазом вышел вон, то и спросил, когда ведьму жечь будем? Или все-таки варить?
Иван велел бабу не мучить. Се не ведьма, но душа заблудшая. И вернуть ее нужно Богу. Посему, повелеваю - Иван сделал грозные глаза - рабу Марью постричь на Сретенке, держать крепко, но довольно и здорово, - до нового повеления.
- И сходи к митрополиту. Пусть отдаст на посмотр посох святого Петра Московского.
- Не даст, государь!
- Не даст, так сам возьми! Али ты не стольник мой?
Курлята в ужасе господнем вылетел в сени, скатился с Красного крыльца, побежал налево в митрополичий двор, узнал, что Дионисий еще на Кукуе, - наставляет тамошний клир на приезд безбожных католиков, - как бы не занесли заразы. Тут уж Ларион схватил чью-то лошаденку, и нещадно колотя ее ножнами, погнал на Кукуй.
На Кукуе митрополит обходил церкви, стараясь не глядеть в глаза иноземным гостям, посольским людям, прочим еретикам в стыдном платье.
Ларион "государевым словом и делом" отозвал его в сторону, сказал немедля ехать в Кремль. Митрополит надулся, не стал дознаваться причины, - любопытство смирил молитвой. Полез в карету и нарочито медленно двинулся за Курлятой.
В митрополичьих палатах случилась тяжкая брань, гнев преосвященного был безмерен, на рык и крик его сбежались черноризцы с дубьем. И только уверенная осанка князя Лариона Дмитриевича Курлятьева, да гордая речь его, да воля царская сломили поповское упрямство. И еще, конечно, страх смертный помог. Помнили божьи люди участь митрополита Филиппа! Потому и не долго спорили.
Наконец, Дионисий стих, сказал, что посоха в грешные руки не даст, а на посмотр царю принесет самолично.
Того же дня на закате Дионисий вошел в палату к Грозному. Посох держал в правой руке, левой крест на груди поправлял. С дрожью протянул чудотворную святыню государю. Иван взял посох, поклонился митрополиту, жестом пресек многословье первосвященника. Посмотрел на него ласково.
- Обнадежься, святый отче. Посох завтра верну. - И вышел.
Глава 6
1581
Москва
Семен Строганов
Семена Строганова приволокли в Москву казнить по доносу. Грозный давно уж был недоволен Строгановыми. Когда жаловал этот старинный купеческий род Чусовской Землей, когда указывал им на Камень и за Камень, то надеялся, что щедрость царская без пользы не канет.
Строгановы, конечно, заслужили царскую милость. Их предки сильны были по земельным тяжбам, и прежние государи не раз посылали их на "розыск" спорных, порубежных земель. Дед Иван III Васильевич отряжал Луку Строганова разбираться с новгородцами по Двинской Земле, а с князем Константином Владимировичем - по Ростовской. От этих строгановских трудов государству Московскому тогда прямая выгода была. Строгановы тоже в накладе не остались, растолстели, размножились на казенных делах. И уже хватило им денег, - у самого государя небывалых, - чтобы выкупить из татарского плена князя Василия Васильевича. Тут уж сторицей честь огребли!
Но в этот раз у царя со Строгановыми не заладилось. Все мало им было от Ивана. А Ивану от них еще меньше доставалось.
Просили Строгановы "сто сорок верст темных неведомых земель для поиска рассолу и варки соли", Иван давал. Соли не нюхивал. Она если и была, то сплавлялась куда-то вниз по Каме и Волге, а до Москвы против течения не вытягивала.
Били Строгановы челом: разрешить им городки строить, да пушки с пищалями иметь от безбожного люда. Разрешал! Хоть и не по чину им считалось с порохом баловать. Да что там! Гришка Строганов в этих городках тиунов да наместников воеводских подвинул. Стал сам пошлины брать да народ судить, аки царь Соломон...
Имелись ли у Строгановых планы собственного государственного строительства в уральских предгорьях? История умалчивает. А я вам прямо, с бухты-барахты заявляю: были! И привожу доказательства.
Формально в Приуралье правил Пермский воевода Московского царя. Но его правление было осадным, бюджетным. Воевода смотрел в рот московскому чиновному люду, деньги получал в виде жалованья и взяток. Основные мыслительные усилия направлял на увеличение коррупции и уменьшение ответственности. А Строгановы смотрели шире. Ресурсы у них собирались не взяточные, а рыночные. Фактически они формировали крупную финансово-промышленную группу. Если бы нормальная жизнь в стране далекой продлилась еще несколько десятилетий, то Строгановы естественно пошли бы "во власть", как сейчас туда ходят хозяева норильских никелей и алюминиевых шекилей.
Вы, конечно, можете спорить: "Уровень общественного сознания в России конца 16 века был недостаточен для преодоления классовых предрассудков и привлечения купечества к активному участию в управлении страной". Вы будете правы, если иметь в виду именно "Россию конца 16 века". Но я говорю не о России, а о куске земли европейского размера, который вполне мог прожить и без вашего общественного сознания.
Тут вы вовсе смеетесь, прямо подпрыгиваете в академическом кресле, сбивая на бок галстук-бабочку: "Кто бы дал Строгановым отделиться от Руси? Они бы и пикнуть не успели!...". И я прекращаю бесполезный разговор с вами, учеными. А начинаю разговор с людьми, нормальными.
- Итак, друзья мои, каковы основные признаки сепаратизма?
- Создание собственной армии, незаконных вооруженных формирований.
- Правильно. Еще?
- Печать местных денег, выпуск векселей, конфетных фантиков, пирамидальных билетиков.
- Тоже правильно, хоть и слабее первого. Еще?
- Постановка таможен, границ, создание налоговых общаков, объявление столицы.
- Верно. И все это было доступно Строгановым, как и сейчас доступно практически любому губернатору. А глубже, выше, на космическом уровне?
- Выпуск собственной марки водки!
- В точку! Но в заднюю. Водку, братие, каждый пес гнать умеет. Это, действительно, главный символ воли и духовности в нашей стране. Этот райский нектар и есть наш национальный Дух Святой. Я бы на иконах Троицы его изображал - не голубком, а бутылкой с крылышками. Но есть в вашем понимании слабое звено. Если каждый производитель "именного" духа начнет претендовать на верховную власть, то у нас не монархия получится, а пьяный парламент.
Я помогу вам. Есть на Руси более авторитетный продукт, чем водка. Острота этого авторитета не добивает, конечно, до рекордных показателей отдельных русских мужиков. Но тут у нас не одни мужики проживают. И если взять произведение популярности интересующего народ предмета на количество самого заинтересованного народа, то максимум предпочтений упадет не на водку, а на ..., - ну? - правильно! - на колбасу!
- А видели вы колбасу с предвыборными эмблемами парламентских партий? Видели непарламентские цитаты на копченой оболочке? Теперь увидите. Если, конечно, эту книгу прочитают в Думе среди пленарной скуки. А хорошо может получиться: "Жириновская обезжиренная", "Медвежья застольная", "Союзно-Православная".
Вот, примерно, такой признак сепаратизма и обнаруживается в делах и мыслях семейства Строгановых. Вы еще не вспомнили, какой? "Беф-строганов" в студенческой столовой ели? Это оно и есть. Стали бы Строгановы своим именем мясо общепитовское называть, если бы не собирались проложить путь к нашим сердцам? Не стали. Побоялись бы Грозного царя...
Царь продолжал беспокойно ходить по палате и думать о сибирских делах.
Нынче Григорий с братом Яковом уж померли, за Каменный пояс ступить не посмели. А наследники их - младший брат Семен, да сироты Максим Яковлевич и Никита Григорьевич завели собственное войско, - кого воевать, неведомо. Поначалу выписывали себе немцев да шведов, денег не считали. Нашими брезговали. А как немцы по уральским местам повымерзли да восвояси повыбегли, так уж стали верстать войско, как водится - из людей лихих, беглых, государевых воров да казаков. Иван терпел и эту шалость, доносы прочь отметал.
Но вот поганый князь Пелымский напал на Пермь. Воевода Перепелицын посадил на конь всех хрестьян от мала до велика. А Семен Строганов со племянники сказались в нетях. Дескать, нету войска у нас, мы с Божьей помощью царев указ исполняем. "Все войско услали за Камень воевать сибирского салтана". Навоевали, как же! Ни Сибири, ни Камня, ни салтана, ни соли с хреном!
На указ по такому изменному делу Иван даже бумаги пожалел. Велел на словах передать Пермскому воеводе, чтоб поступал с Семеном по здравому разумению. Разумение вышло обыкновенное - под стражу да пред грозны очи! Поглядим теперь на голубчика, послушаем, чего запоет. Гамаюн!
Глава 7
1581
Москва
Видение красной казни
Семен валялся на соломе в тех же лабазах, где мы намедни ведьму приручали. Только его каморка была совсем маленькая, грязная и темная. Семен лежал больной. По дороге его прихватил весенний северо-восточный сквозняк, снег осыпал воспаленную голову, посиневшие руки и ноги в примерзающих кандалах почти не чуяли прикосновений. Прогноз на ближайшие дни тоже не обещал укрепления здоровья. Скорее всего, остатки этого здоровья Семену могли понадобиться еще день-два. Максимум - до Пасхи. Должно хватить.
Семен был реалистом, поэтому насквозь видел свою ближайшую и окончательную судьбу.
Вот войдет ночью в эту гнилую дверь опричная харя, ткнет в живот бердышом или пикой. Выволокут Семена через стенной лаз к полноводной Москве. Отпустят по течению.
Бесславная смерть. Ни тебе в злодеях покрасоваться, ни с честным народом попрощаться. Был и нету.
Но могло получиться и лучше. Слышно, приехали польские послы. По нынешней обстановке - будут царя пугать ихней божьей иатерью. Но наш царь и не такого испугу не боялся! Он сам хоть кого напугает, не то, что этих ляхов кучерявых. Устроит им развлекательное зрелище в перерыве бесед - казнь страшного преступника. Такого преступника, какого они в своих ляшских краях отродясь не видали, - за скудостью краев. А значит, подержат Семена еще с неделю на казенных харчах.
Но уже завтра, в базарный день выедет на Красную площадь красивый молодец на справном коне. Развернет свиток с грамотой и заголосит на всю ивановскую:
- Троице пресущественная и пребожественная и преблагая праве верующим в тя истинным хрестьяном, дателю премудрости, преневедомый и пресветлый крайний верх!...
При этих словах базарный люд непроизвольно навострит уши, потому что такое начало, такое чтение полного титула государева зря не делается. Не иначе, объявят войну, пришествие Антихриста, падение Небес или назначат Страшный суд уже на эту Страстную пятницу.
Но может быть это и чем-то добрым: победой над ляхом, рождением двуглавого наследника, официальным визитом Девы Марии. Или вот еще (тут мы совсем размечтались!) - ну, как начнет государь нас с Чистого Четверга до Светлого Воскресения водкой жаловать, без счету и вычету?
... Направи нас на истину твою и настави нас на повеления твоя, да возглаголем о людех твоих по воле твоей...
- Нальют, вот те хрест, нальют, а то как же мы без водки "возглаголем о людех"?
... Сего убо Бога нашего, в троице славимого, милостию и хотением удрьжахом скипетр Российского царствия...
- На троих, слышь, разливать будут.
... мы, великий государь, царь и великий князь, Иван Васильевич, Русии самодержец, владимерский, московский, новгородский, царь казанский, царь астраханский, государь псковский и великий князь смоленский,..
- Не, братки, это литва Смоленск взяла!