III
ЗЛОДЕЙ
Если высшие чины были озабочены настроением императора, то младшим чинам до этого было мало дела. Отбыли мучительные часы парада, пережили немалые страхи - и баста! Большинство едва довело своих людей до казарм, как устремилось по домам, чтобы уснуть хорошенько от трудов и пережитых волнений.
Радостный Башилов говорил всем встречным офицерам: "К вечеру ко мне, сударь! На радостях такой пир устрою!" - и подмигивал товарищам, знавшим его как веселого малого.
Ермолин тоже звал к себе на вечеринку.
- Всего "дураком" отделался, - хвастался он.
- Ты приедешь? - спросил он Брыкова.
Но тот только пожал плечами.
- Пусть он поплачет по брату, - с насмешкой сказал один из офицеров, - все же наследство получит!
Брыков сверкнул на него злыми глазами и поспешил домой. Он жил в небольшом домике на Москве-реке, состоявшем всего из четырех крохотных каморок. Он вошел, торопливо разделся при помощи денщика и, завернувшись в халат, угрюмо сказал солдату:
- Дай трубку и позови Еремея!
Денщик поспешно сунул ему длинный чубук в руки, присел на корточки, приложил зажженную бумажку и потом стал раздувать огонь, отчего его щеки надулись и покраснели.
Брыков нетерпеливо пыхнул ему в лицо дымом и крикнул:
- Ну, ну! Довольно! Зови Еремея!
Денщик бросился из комнаты, словно испуганный заяц.
Брыков сел плотнее в жесткое кресло, стоявшее у окна, и задумался.
Когда человек, зная, что никто за ним не следит, отдается своим мыслям, тогда его лицо без всякого притворства выдает весь его характер, и если бы теперь кто-либо взглянул на поручика Нижегородского драгунского полка Дмитрия Власьевича Брыкова, то вздрогнул бы от чувства омерзения. Брыков был противен. Его четырехугольная голова с короткими, жесткими волосами, низкий лоб и глубоко ушедшие в орбиты маленькие злые глазки, его выдающиеся скулы, широкий нос и узкие губы - все изобличало в нем низкий и жестокий характер. Он сидел, сдвинув густые брови, и искривил улыбкой тонкие губы, забыв обо всем окружающем.
Вдруг подле него раздался легкий кашель. Брыков вздрогнул, поднял голову и увидел Еремея, дворового человека своего скоропостижно умершего брата.
Этот Еремей был совершенно под стать Брыкову, только его лицо, грубое и зверское, выражало более наглости, нежели лукавства. Он поклонился Брыкову и переминался с ноги на ногу.
Брыков кивнул ему и сказал:
- Посмотри, нет ли кого около!
- Кому быть-то? - ответил Еремей. - Петр коня чистит, а Федька без задних ног - опять пьян.
Брыков вздохнул с облегчением и, подозвав к себе Еремея, тихо сказал ему:
- Расскажи мне снова, как умер Семен Павлович?
- Чего рассказывать-то? - сказал Еремей. - Я уже говорил. Как подмешал ему порошка, что вы дали…
- Тсс… - испуганно остановил его Брыков. Еремей пугливо оглянулся и заговорил совсем тихо:
- Он выпил так, к примеру, в обед, а к вечеру и занедужил. Кричит, катается, изо рта пена так и валит. "Лекарь-то где?". Лекарь далеко! - Он усмехнулся. - Ну, кричал, кричал он и затих. А я, значит, на коня и к вашей чести!..
Наступило молчание.
- А если он не умер? - вдруг спросил Брыков. - Ежели лекарь поспеет? Ты весь порошок засыпал?
- Без остатка. А что до лекаря - не поспеть ему! Где? Десять верст, почитай, Как ни спеши, в десять часов не обернешься.
Брыков кивнул головой и улыбнулся.
- Теперь только за вами вольная, - смело сказал Еремей.
- Дурак! Вольная! Как же я дам ее, коли я не хозяин еще? А пока на тебе… - Брыков встал, прошел в соседнюю комнату, щелкнул немецким замком от денежной шкатулки и вернулся в горницу. - Вот пока что золотой тебе! Пропей!
Еремей с небрежным видом взял монету.
- А вольную все-ж заготовили бы, что ли, - повторил он, - чтобы на случай…
- Дурак! Скотина! Или слов не понимаешь? Все тебе будет. Подожди, когда хозяином стану! - закричал Брыков, а затем, оправившись, сказал уже спокойно: - Завтра возьми воз, Федьку прихвати и к Семену Павловичу на фатеру. Все бери, складывай на воз и сюда вези! Коли Сидор что говорить будет - прямо бей. Я квартальному объявлюсь. Конь там у покойника был, Сокол, серый такой, его приведи тоже, а за остальным второй раз. Теперь иди!
Еремей радостно поклонился и вышел. Последнее поручение порадовало его. Сидор, старый дядька Брыкова, был ненавистен Еремею, и он собирался покуражиться над ним.
- Петр! Снаряди мне коня да иди, помоги одеться. Живо!
"Поеду к Машеньке теперь, - подумал он со злой усмешкой. - Как-то она сватовство мое примет? Ха, ха, ха! Братец уехал дела устраивать, домик для молодой жены готовить: ан на место его другой женишок. Славно! Что же, Марья Сергеевна, фамилия та же будет, имения те же; чего кобениться? Сергей Ипполитович даже с полным удовольствием согласен, потому почет, покой…"
Последнюю мысль Брыков выразил уже вслух, и удивленный денщик остановился в дверях и смотрел на него, разинув рот.
- Ну, чего глаза, дурак, пучишь! - закричал на него Брыков. - Давай рейтузы да сапоги. Ах, дубина, дубина… бить тебя каждый день надо! - И он дернул суетившегося денщика за вихор. - Ну, давай краги, давай хлыст, веди коня!
Конечно, приказание было мигом исполнено. Тогда Брыков вышел на крыльцо и, ловко вскочив на лошадь, сказал на прощанье:
- Коли Федька очухается, вместе с Еремеем всыпьте ему двадцать плетей. Да смотри - жарче! А то я и тебя!.. - И, погрозив хлыстом, Брыков медленно выехал за ворота.
Петр закрыл за ним ворота и с ненавистью посмотрел ему вслед.
- Что, али не люб? - насмешливо спросил Еремей.
- Аспид, - сказал Петр, покрутив головой, - кровопивец! Хожу я и дрожмя дрожу, потому он двух до меня насмерть забил!..
- В аккурат, - грубо засмеялся Еремей. - Чего же вы-то в зубы глядите? Ась? Штык при тебе аль нет?
- Что ты, что ты?! - испуганно забормотал Петр. - С нами крестная сила! Какое говоришь!..
- Ха-ха-ха! Испугался!
IV
БРАТНИНА НЕВЕСТА
Павел Степанович Брыков, отставной генерал, разбогатевший милостями князя Потемкина, проживал в своей подмосковной усадьбе с молодой женой и шестилетним сыном, когда его брат, Влас Степанович, умер, оставив без всяких средств к жизни восьмилетнего сына Дмитрия. Павел Степанович тотчас взял к себе сиротку-племянника и стал воспитывать его вместе со своим сыном, записав его также, наравне с сыном, сержантом в Нижегородский драгунский полк.
Дети росли и обнаруживали совершенно разные характеры. Насколько Семен, сын Павла Степановича, был добр, ласков, общителен и весел, настолько Дмитрий, его двоюродный брат, являлся нелюдимым, злым и завистливым.
- Ох, испортит он нашего Сенечку! - жаловалась Брыкова, на что муж отвечал ей:
- Что ты! Скорее наш Семен этого волчонка приручит.
- Истинно волчонок.
- Так-то так, - говорил старик, - а возьми и то, что все ему понятно. Живет он вроде как на хлебах. Вырастут они - и Семен богат, и он со своим офицерским жалованьем!
И действительно, Дмитрий рано выучился понимать различие положений, своего и брата, и рано выучился завидовать и ненавидеть.
Так шло до той поры, когда они вступили в полк. Внешнего различия старик для них не делал, но, когда он умер и все перешло к Семену, различие сказалось само собою. Карманные деньги, деньги на жизнь, на одежду, все, что старик давал поровну, пришлось теперь Дмитрию получать из рук двоюродного брата. Это было уже не под силу, и, несмотря на ласковое упрашиванье брата, он съехал от него и зажил суровой жизнью бедного офицера, держа в своем сердце злобные мысли о мщении.
Встреча с Федуловой еще сильнее разожгла в нем ненависть к брату. Они увидели ее на одной вечеринке, оба в одно время и оба сразу влюбились в нее. День и ночь, ясное солнце и темная туча, а если к этому прибавить, что Семен был богат, а Дмитрий был нищий, - то уже не останется никаких сомнений относительно шансов того и другого. Ведь даже полюби Марья Федулова Дмитрия, отец не позволил бы ей и думать о нем.
И Дмитрий с завистью и гневом следил за романом своего брата. И когда Семен явился к нему как-то вечером и, бросаясь ему на шею, воскликнул: "Брат! Она любит меня! Мы женимся!" - Дмитрий едва сдержался, чтобы тут же не задушить счастливого любовника.
- И женись на здоровье! - пробурчал он, давая в душе клятву не простить ему этого счастья.
И добиться этого оказалось легко… Теперь он богат, брата нет на его пути, и Маша при старании может быть его!..
При этой мысли у Брыкова даже слегка закружилась голова. Он сдержал коня и поехал тише.
На Малой Дмитровке, окруженный садиком с густыми липами, стоял маленький, ветхий домик Сергея Ипполитовича Федулова, отставного стряпчего из уголовной палаты. Этот домик Федулов получил в приданое за своею покойной женой и теперь жил в нем с семнадцатилетней дочерью Машей, казачком Ермолаем, которому было уже сорок лет, и старой Марфой, вскормившей и вынянчившей Машу. По всей Москве считался он "приказным крючком", и, если случалось какое-либо кляузное дело, всякий обращался к Сергею Ипполитовичу, кланяясь ему полтиною, рублем, а иногда и золотым.
Сухой и черствый старик, своими придирками загнавший в гроб жену, Федулов смотрел на все в жизни с практической точки зрения, даже свою дочь считая ни чем иным, как ходовым товаром, и, когда подвернулся ей такой жених, как Семен Брыков, он был очень доволен, что его расчет так ловко соединился с дочерней любовью.
Маша же была вся в мать: робкая и мечтательная, совершенно чуждая житейских расчетов, она, полюбив Брыкова, даже мгновения не думала о его богатствах.
В этот злополучный вечер Сергей Ипполитович сидел под окошком с трубкой в зубах, Маша же у стола старательно вышивала бисерный кошелек для своего жениха, и они вполголоса вели беседу, вернее, разговаривая каждый с самим собой, нежели с другим, - такой способ мирного собеседования установился у них с давних пор.
- Завтра непременно приехать должен, - сказала Маша, - от царского смотра его Господь уберег, а то бы, может, и нынче здесь был.
- Где молодому человеку хозяйство вести! - воскликнул старик. - Старосты, поди, как его грабят. Я ему вместо управителя буду теперь.
- В мае плохо, говорят, венчаться. Весь век маяться будешь. Вот кабы в конце апреля успеть!..
- Дом этот в наймы отдам, а сам в это самое Брыково и перееду. Ну их к Богу, кляузы эти!..
В это время у палисадника послышался конский топот.
- Никак к нам! - сказал старик.
- Он! - воскликнула Маша и легче серны выскочила из комнаты.
Она сбежала с крыльца и с криком "Сеня" побежала к калитке, где торопливо привязывал рвоего коня офицер. Но, добежав до калитки, Маша снова вскрикнула не то в испуге, не то в разочаровании.
Дмитрий Брыков злобно усмехнулся, увидев ее смущенное лицо, и, грубо взяв ее руку, сказал с горькой усмешкой.
- Думали - Сеня, ан - Митя!.. Ну, что же!.. Ведь все же Брыков пожаловал.
- Вы от Семена Павловича? - быстро спросила его Маша. - Когда он будет?
- Сам от себя я, - ответил Брыков, - а когда он будет, не знаю. Может, и не будет вовсе! - И он засмеялся.
- Как не будет? Почему? - тревожно спросила Маша.
- Может, и помер!
Девушка прижала руку к сердцу и тяжело перевела дух.
- Вы - злой! - сказала она ему с укором.
Брыков засмеялся снова, а потом взглянул на нее огненным взглядом и прошептал:
- От вас зависит сделать меня добрым!
Маша ничего ему не ответила, круто отвернулась от него и вошла в комнаты.
- Ты с кем это? - спросил ее старик.
- Дмитрий Власьевич! - презрительно ответила она.
Старик с недоумением отнял от губ трубку.
- Чего это он?
В это мгновенье в горницу вошел Дмитрий и, подойдя к старику, сказал:
- По делу, государь мой, по делу.
- Милости просим, - ответил старик, - садитесь. Гость будете. Что братец?
Маша собрала свое вышиванье и вышла из комнаты. Дмитрий посмотрел ей вслед, тихо усмехнулся, потом встал, прикрыл дверь и вернулся на прежнее место. Старик глядел на него с недоумением.
- А дело вот какое, - тихо заговорил Дмитрий, наклоняясь к Федулову, - брат мой, Семен, у себя в имении помер.
Старик откинулся и раскрыл рот.
Дмитрий только кивнул головой и продолжал:
- Да, помер мой брат, и я теперь - всего наследник. Так вот, я хочу быть всего наследником и хочу жениться на вашей дочери, и вы уговорите ее! За то вам особая награда будет!
Старик оправился от неожиданности и уже внимательно слушал Дмитрия.
"Что же, - мелькало в его уме, - не тот, так другой. Денежки те же, покой тот же, а этот еще награду сулит! Что же, не в девках сидеть Машутке!"
- На все воля Божья, - сказал он вздохнув, - а я согласен! Ну, новый зятюшка, поцелуемся! - прибавил он весело, и на его лицо вернулось прежнее спокойствие.
Они поцеловались.
- С чего же это Семен Павлович помер? - спросил старик.
- А не знаю еще! - беспечно ответил Дмитрий. - Горячка, что ли? Только вчера с усадьбы приехал Еремей и доложил мне, а ныне и государю сообщено.
- Ах! - раздался в ту же минуту крик за дверью и что-то грузно упало на пол.
Дмитрий вскочил и бросился к двери, которую с трудом отодвинул. На полу лежала Маша, лишившаяся чувств. Дмитрий легко поднял ее с пола и перенес на диван.
- Подслушивала, - резко сказал он старику. - Позовите слуг, а я поеду. Завтра за ответом буду.
- Ладно, ладно, - растерянно ответил Федулов и стал беспомощно кричать: - Марфушка, Ермолай! Черти!
- Что глотку дерешь? - вбежала старая Марфа, но, увидев бесчувственную Машу, только всплеснула руками и крикнула: - Ахти мне! Чем ты ее, греховодник, до такого довел? А?
- Молчи, молчи, дура-баба! Семен Павлович умер, а она узнала!..
- Жених? Семен Павлович? Ахти мне!
- Да ты что, чертова кочерга, воешь? Ты ее в чувство приводи! - рассердился старик.
- Сейчас, сейчас, - захлопотала старуха. - Я ей перышком покурю! Живо! - и она помчалась в кухню, вернулась с пучком птичьих перьев, зажгла их и напустила такого смрада, что все стали чихать и кашлять.
Маша тоже закашлялась и очнулась.
V
РАЗГРОМ
Сидор Карпович, бывший дядька Семена Брыкова, а потом его дворецкий или мажордом (как называл он себя), встал ни свет ни заря и занялся порядком. Это значило, что, где ворча, где болтая, он обошел пять господских комнат, вошел в кухню и там остался, не зная в доме места теплее и уютнее.
Сидор Карпович был седой, степенный старик с выправкой старого слуги екатерининского времени. В холщовой рубашке с жабо, в желтом нанковом сюртуке, в чулках и башмаках, он время от времени вынимал из кармана тавлинку и с важной миной набивал табаком свой красный нос, нагло свидетельствовавший о единственной слабости старика.
Затем Сидор вышел в прихожую и первым делом ткнул в бок спавшего на конике Павла, казачка и рассыльного, малого шести футов ростом. Тот вскочил как ужаленный и спросонья вытаращил глаза.
- Дрыхнешь! - с укором заговорил Сидор. - Восемь часов, а он дрыхнет! Вставай, ленивец! Вот я ужо…
Павел пришел в себя и обозлился.
- Чего же мне делать-то, вставши? - сказал он. - На вас глядеть, что ли?
- Так! А чистоту блюсти?
- Да чего ее блюсти-то? Барина нет, все прибрано.
- А приедет? Ты гляди, рожа-то у тебя? Опухла ведь вся! Лопнуть хочет! А космы… Поди, поди, умойся, очухайся, а то я тебя как возьму за вихры! - Он погрозился и пошел дальше.
Гостиная с пузатой мебелью красного дерева, с ясно навощенным полом, картинами на стенах и клавикордами действительно блестела чистотою. Дальше были рабочая комната и спальня, затем курительная с низкой турецкой мебелью, с целой стойкой трубок, оружием по стенам и, наконец, столовая; все было в таком порядке, что хоть сейчас вводи хозяйку и хвастайся.
Сидор Карпович остановился в прихожей, торжественно понюхал табаку и прошел в кухню, где Степан Лукьянов разводил уже жаркий огонь.
- Наше вам! - приветствовал он дворецкого. - Как почивать изволили?
- Ничего себе. Спасибо, Лукьяныч! - ответил старик, присаживаясь у стола. - Поснедать бы чего малость, а? Червячка заморить! А? - И он подмигнул повару. - В одночасье!
Скоро перед стариком стояли штоф "Ерофеича", тарелка груздей и кусок жирной грудинки. Старик жадно начал выпивать и закусывать, говоря в то же время:
- Не иначе, как нынче должен барин приехать. Ишь, неделя как нету, а обещал в три дня обернуться. Марья-то Сергеевна, поди, стосковалась! Ты, Лукьяныч, нынче изготовь к господскому обеду все по правилу. Беспременно будет.
- Сидор Карпыч! - вдруг раздался испуганный оклик, и в кухню влетел Павел.
Дворецкий поднял на него укоризненный взгляд.
- Ну, чего орешь? - спросил он. - Сидор Карпыч! Сам знаю, что Сидор Карпыч! Чего тебе?
- Еремей приехал! - ответил Павел. - Да с телегою.
- Ну, ну! Барин послал и приехал. Зови его сюда!
- Барин, да не наш, а Митрий Власьев! И Федька с ним.
- Ну, Федька, и пусть Федька. Зови их!
Но в эту минуту без всякого зова в кухню вошел Еремей и остановился перед Сидором, не снимая с головы шапки. Старик сурово взглянул на него.
- Чего шапки то не снимешь? - сказал он. - Ишь, словно в кабак ввалился. Зачем барин прислал?
- Было бы перед кем шапку ломать, - ответил Еремей, нагло улыбнувшись. - Довольно! Покланялись!
Старый Сидор даже откинулся от такой наглой речи. А Еремей продолжал:
- А барин прислал за тем, чтобы все, что ни есть в доме, на воз уложить и к себе везти, а тебя, старого пса, на веревку взять да к той же телеге привязать! За тем и приехали! А вы живо! Помогать!
Дворецкий ничего не понял из его речи, но в то же время услышал в комнатах какую-то возню и грохот.
- Стой! - сказал он сердито. - Что ты там намолол? Пьян, что ли? Какой барин? Куда везти?
- К нашему барину, - ответил Еремей, - к Дмитрию Власьевичу Брыкову, потому как Семен-то Павлович побывшился…
- Как побывшился? Кто сказал? - закричал старик, вскочив на ноги.
- Хоть бы и я! - усмехнулся Еремей. - А теперь-то уже и всем ведомо. В государевом приказе есть!
Старик схватился за голову, но через минуту очнулся.
- Так его сюда везут?
- Прикажет барин - и привезут, его воля. А теперь имущество давай!
- Имущество? - грозно сказал старик. - Нет такого права. Доколь не увижу своего барина мертвым, чубука не отдам!
- Сами возьмем! - усмехнулся Еремей и двинулся в комнаты.
Старик бросился за ним, вбежал в комнаты и на мгновение замер. Федька и мужик уже успели очистить гостиную и дружно волокли из кабинета красивый будь.
- Разбойники! - закричал Сидор, бросаясь на них. - Пошли прочь! Павлушка, беги за квартальным! Батюшки, грабят: Степан, Антон!
Однако Еремей ухватил его за ворот сильной рукой и, отбросив в сторону, сказал:
- Нишкни, если не хочешь батогов узнать! Сказано тебе - барский приказ!
- Да я к квартальному!
- Ну, и что будет тогда? - раздался позади него насмешливый голос, и растерявшийся старик увидел перед собой Дмитрия Брыкова и с ним квартального.